Современная жрица Изиды

Вслдъ за кратковременнымъ увлеченіемъ, я выражалъ Блаватской, какъ словесно, такъ и письменно, свои сомннія въ подлинности сли не всхъ, то многихъ ея феноменовъ и, одновременно съ этимъ, выражалъ т же сомннія и неувренность постороннимъ серьезнымъ людямъ. Хоть и не претендуя быть „ученымъ“, я, подобно Шарлю Ришэ, и тамъ же гд онъ, „искалъ — нтъ ли какой истины среди многихъ обмановъ“. Наконецъ такое исканіе было прямымъ моимъ дломъ какъ „члена Лондонскаго Общества для психическихъ изслдованій“. Когда мои сомннія и неувренность перешли въ полное убжденіе и я получилъ, какъ необходимое подспорье, — различныя дополнительныя и документальныя свднія, — я открылъ теософскіе обманы всмъ заинтересованнымъ людямъ, не убоясь, для себя лично, никакихъ непріятныхъ послдствій. Такой мой образъ дйствій, ясный и послдовательный, доказывается какъ моими письмами къ Блаватской, ея сестр и разнымъ лицамъ, такъ и письмами ко мн Блаватской, ея сестры, Шарля Ришэ и другихъ лицъ.

И вотъ, не смотря на все это, выдвигая лишь нсколько тамъ я сямъ надерганныхъ моихъ фразъ, смыслъ которыхъ выясняется изъ разсказанныхъ мною обстоятельствъ и прямымъ, логическимъ сопоставленіемъ съ ними моего доказаннаго образа дйствій, — г-жа Желиховекая осмливается длать прозрачные намеки на то, что я былъ какъ будто сообщникомъ Бдаватской и преслдовалъ какія-то таинственныя, предосудительныя цли. Г-жа Желиховская, снова, очевидно, доведенная мною до „безумія“ или „полубезумія,“ увряетъ, что она и доказала бы это… да уликъ нтъ!..

Во всякомъ случа странный сообщникъ, который ни отъ кого не скрываетъ своихъ подозрній, недоврія и, окончательно убдившисъ въ обманахъ, — раскрываетъ ихъ, подвергая этимъ себя разнымъ крупнымъ непріятностямъ и мщенію изобличенныхъ шарлатановъ!!

Ну, а вотъ что такое теперь она, эта самая г-жа Желиховская, посл такого письма ея отъ 27 октября 1884 года и съ тхъ поръ какъ она стала прославительницей Блаватской, признала ея „дло“ великимъ, а ея теософію — высокимъ и чистымъ ученіемъ?? Она, видите ли, заблуждалась, а теперь прониклась святостью своей сестры и ея ученія! Однако все-таки чтожь это за „преступленіе“, котораго просила отъ ея сестринской нжности Блаватская?? чего „безсовстнаго“, „безчестнаго“ она отъ нея хотла?? Понятіе о „преступленіи“, о „безчестности“, о „нравственной гибели“ можетъ быть неясно для ребенка, а не для женщины, богатой жизненнымъ опытомъ, какою уже была въ 1884 году г-жа Желиховская! Наконецъ и „этотъ величайшій христіанинъ и умнйшій человкъ“, на своемъ смертномъ одр умолявшій ее не поддаваться просьбамъ Блаватской — не могъ ошибаться въ значеніи предмета!.. Дло, очевидно, было не шуточное, а „тяжкое“ — и поэтому тогда между Блаватской и ея сестрою — кром ихъ сестринской любви, „заставлявшей закрывать глаза на многое“, все было — рознь.

Только въ ма 1886 года, въ Эльберфельд, произошло между сестрами внезапное и полное единеніе. Он, ко взаимному удовлетворенію, очевидно, хорошо договорились, договорились крпко. Г-жа Желиховская вроятно исполняетъ этотъ договоръ, по мр своихъ силъ пропагандируя нын въ Россіи славу Блаватской не какъ талантливой писательницы, а какъ создательницы теософическаго общества, провозвстницы „высокаго и чистаго ученія“, „новаго откровенія, полученнаго отъ махатмъ тибетскихъ“.

Ни мн, да и никому не было бы дла заглядывать въ душу г-жи Желиховской — для постороннихъ людей это не представляетъ интереса. Но вдь вотъ она объявляетъ, что въ „теософическомъ дл, о которомъ она писала, пишетъ и будетъ писать въ Россіи“ — все чисто, высоко и прекрасно, что оно представляетъ собою какое-то міровое движеніе съ великой будущностью. Говоря такъ, она очевидно (ибо иначе молчала-бы) силится привлекать къ этому великому длу если не умы, то сердца русскихъ людей. А потому естественно и законно, — и ужь вовсе не ради какой нибудь личности или желанія причинить непріятность г-ж Желиховекой, — громко спросить ее: „чтожъ это, однако, за „преступленіе и «безсовстное дяніе,» которыя она вдругъ таинственно примирила съ посильной своей пропагандой неотеософіи? Вопросъ, безспорно заслуживающій общаго вниманія, если неотеософія и ея развитіе имютъ общественное аначеніе.

А они его имютъ.

Люди могутъ быть самыхъ различныхъ міровоззрній; можно быть христіаниномъ того или иного исповданія, магометаниномъ, буддистомъ, язычникомъ, матерьялистомъ. Но нельзя, оставаясь честнымъ человкомъ, равнодушно относиться къ явнымъ, доказаннымъ «обманамъ» въ религіозно-нравственной области. Нельзя, видя пропаганду такихъ обмановъ, молчать, зная въ чемъ тутъ дло.

Всяко «движеніе» неизбжно иметъ связь съ умственными и нравственными свойствами своего перваго руководителя и его помощниковъ. Въ «неотеософскомъ дл» это особенно бросается въ глаза — оно все окрашено цвтами Блаватской и ея клики. Познакомиться съ Блаватской и Ко — значитъ познакомиться съ «сущностью теософическаго общества». Именно такъ на это всегда и смотрли вс, заинтересованные предметомъ, начиная съ цлаго общества англійскихъ ученыхъ и изслдователей исихическихъ явленій. Эти ученые не боялись и не боятся обвиненій въ глупости и бабьемъ легковріи за то, что они наряжали коммиссіи и разслдовали каждый «феноменъ» и каждое дйствіе Блаватской, желая узнатъ, дйствитсльно узнать — «нтъ ли какой-нибудь истины средй многихъ обмановъ». Западпо-европейскіе ученые видно вообще «ужасно отсталые и неумные люди въ сравненіи съ нкоторыми анонимными и иными сотрудниками нашихъ газетъ»!!!

Несмотря на это я тоже не боюсь «господъ анонимныхъ и иныхъ сотрудниковъ», какъ бы они ни считали для себя «удобнымъ» смотрть на мою «Современную Жрицу Изиды» и на меня лично.

Я сдлалъ то, что долженъ былъ сдлать.

V Клевета въ печати

Весьма неискусно лавируя у черты, гд оканчивается юридическая безнаказанность и начинается уголовная отвтственность, г-жа Желиховская пишетъ по поводу засвидтельствованнаго присяжнымъ переводчикомъ въ Париж перевода на французскій языкъ «исповди» Блаватской (стр. 230–234, 241 «Изиды»). Это странное упорство (нежеланіе мое высылатъ изъ Россіи копіи — разъ вс документы были оставлены въ Париж именно для того, чтобы заинтересованные могли ихъ видть (см. 258–259 стр. «Изиды») лишило меня возможности оправдать г. Соловьева, доказавъ, что все дло въ недосмотр, въ ошибк переводчика, а всхъ поголовно защитниковъ сестры моей заставило предположить самое худшее. Онъ меня поставилъ этимъ въ безвыходное положеніе и въ необходимость признать его виновнымъ не въ одномъ легкомысліи, какъ я до тхъ поръ думала… подлогъ, въ которомъ обвиняли и обвиняютъ его разбиравшіе это дло — обвиненіе постыдное (стр. 150 брошюры)… Гебгардъ былъ совершенно правъ, увряя, будто Е. П. утверждала, что переводъ ея письма г. Соловьеву невренъ. Онь могъ бы еще прибавить, что это и я утверждаю (стр. 145 брошюры).

Дальше будетъ видно, изъ письменнаго показанія свидтеля, избраннаго самою г-жей Желиховской и на котораго она указываетъ въ своей брошюр, что она разсказывала даже вс подробности совершенія мною этого якобы подлога. Здсь, въ брошюр, она не разсказываетъ этихъ подробностей; но дло отъ этого ничуть не измняется. Изъ приведенной выписки все и такъ ясно. 0 моемъ «легкомысліи» или «ошибк переводчика» не можетъ быть рчи. Кто-бы ни длалъ эти переводы — я, либо другой, — это безразлично, разъ на оригинал и перевод приложены штемпеля присяжнаго переводчика и его удостовреніе. За врность перевода, за врность смысла каждой фразы отвчаетъ не переводившій, а только присяжний переводчикъ, оффиціально засвидтельствовавшій переводъ и заштемпелевавшій оригиналъ, съ которымъ онъ сличалъ его. Отвтственность этого присяжнаго переводчика велика передъ закономъ во всхъ государствахъ. Значитъ переводы, провренные, заштемпелеванные и засвидтельствованные присяжнымъ переводчикомъ парижскаго аппеляціоннаго суда, извстнымъ лингвистомъ, знатокомъ русскаго языка Жюлемъ Бэссакомъ-не могутъ быть неврными.

Если въ подобномъ перевод дйствительно (какъ говоритъ г-жа Желиховская) пропущена существенная фраза, то нельзя даже предположить, что она оказалась зачеркнутой на оригинал, ибо въ такомъ случа присяжный переводчикъ отмтиль бы это. Значитъ — или переводъ его сдланъ съ поддлънаго оригинала, или въ самомъ перевод, уже по его засвидтельствованіи, совершено уничтоженіе этой фразы. Третье предположеніе заключается въ томъ, что какъ на подлинномъ оригинал, такъ и на неврномъ перевод находятся поддльньые штемпеля и поддльное засвидтельствованіе (именно объ этомъ разсказывала г-жа Желиховская, какъ будетъ видно изъ письма полковника Брусилова).

Во всхъ трехъ причинахъ неврности перевода, разъ этотъ переводъ дйствительно невренъ, подлогъ не подлежитъ никакому сомннію.

Г-жа Желиховская печатно, на страниц 145 своей брошюры, «утверждаетъ», что переводъ невренъ и ужь одной этой фразой обвиняетъ меня въ подлог!

Вс ея дальнйшія разсужденія, выгораживаніе себя и даже, въ одномъ мст, внезапный переходъ отъ утвержденія къ предположенію — не могутъ имть никакого значенія. Разъ напечатана фраза о томъ, что она утверждаетъ неврность перевода (отсутствіе въ немъ фразы: я пойду на ложь (стр 140), — я обвиненъ въ подлог, обвиненъ ужь не изъ-за угла, ужь не словесно передъ людьми, которые поврятъ на-слово, безъ всякихъ доказательствъ, которые не задумаются вести дальше, тихомолкомъ, подъ полой, это отвратительное обвиненіе… Я обвиненъ печатно, во всеуслышаніе, въ самомъ грязномъ преступленіи.

Ну что-бъ я длалъ, еслибъ г-жа де-Морсье, у которой въ Париж хранились вс эти документы, какъ нибудь ихъ уничтожила, подумавъ, что ужь теперь не всплыветъ эта исторія и что они больше не нужны!?

По счастью г-жа де-Морсье сохранила документы и переслала мн ихъ годъ тому назадъ.

Г-жа Желиховская на страниц 144 своей брошюры, объясняя, что лтомъ 1892 года въ Париж ей этого засвидтельствованнаго Бэссакомъ «перевода показать не хотли,» — торжественно, жирнымъ шрифтомъ, спрашиваетъ:

Гд же онъ?

Отвчаю: Онъ здсь, готовъ дяя экспертизы и, конечно, въ немъ, на своемъ мст заключается фраза, о которой г-жа Желиховская говоритъ, что ея нтъ: «Je vais mentir, horriblement mentir et on me croira facilement. Эта фраза оказывается даже именно на томъ полулист, гд Бзссакь надписалъ свое удостовреніе и приложилъ свой оффиціальный штемпелъ. Его не то что не хотли, а физически не могли показать, лтомъ 1892 года въ Париж, г-ж Желиховской, потому, что онъ, съ другими документами, былъ уже мн давно пересланъ. Еслибы я зналъ, что она подетъ въ Парижъ смотрть его — я показалъ бы его ей, при свидтеляхъ, въ Петербург.