Современный грузинский рассказ
Шрифт:
Вдруг откуда-то издалека послышался шум мотора. Девочка оглянулась. На дороге виднелся только столб пыли. Старуха ущипнула внучку — куда, мол, пялишься, — а сама, прикрыв ладонью глаза, стала внимательно смотреть в сторону деревни. Старик тоже обернулся. Девочка привстала. Старуха вцепилась костлявой рукой в ее платье и заставила сесть. От обиды у той навернулись слезы на глаза. Старик пробурчал что-то невнятное и изо всех сил стегнул ишака.
Пыльный столб поднялся выше, шум мотора усилился.
— Кого еще несет?
— Может, председатель едет или завскладом… А никак, машина этого непутевого зятя Глахошвили…
— Вот дурень… Просил его утром: подбрось нас до станции… А он отказался: стану, говорит, новый автомобиль
Машина подъехала и стала сигналить. Ишак испугался, прибавил ходу, почти побежал, но вдруг раздумал и остановился как вкопанный. И как ни кричали на него, не сдвинулся с места. Старик слез с сиденья, схватил поводья и стал тянуть упрямца вперед. Старухе тоже пришлось слезть и толкать арбу сзади, но ишак не двигался и только мотал головой. Девочку это рассмешило, и она, зажав рот рукой, давилась от смеха. Старики накинулись на нее: как тебе не стыдно, мы тут из сил выбиваемся, взмокли совсем, а тебе весело?! Машина снова засигналила, девочка не удержалась и громко прыснула. Старуха сыпала проклятьями, призывая небесную кару на всех, и в том числе на свою внучку. Старик тоже ругался на чем свет стоит и нещадно бил осла кулаками, отбросив хворостину в сторону…
А машина продолжала сигналить. Из кабины высунулся Дато, он что-то кричал и смеялся, но слов нельзя было разобрать, так как одной рукой он беспрестанно давил на гудок.
Наконец машина промчалась мимо, обдав всех густой пылью, и затормозила невдалеке. Водитель вышел из машины и не спеша направился к старикам.
— Я так и знала, что это он! — завопила старуха.
— Кто?
— Да зять Глахошвили!
Зятя Глахошвили в деревне никто не называл по имени, знали только, что он городской и до женитьбы работал таксистом. Близко подойти к старикам он не решился, а остановился на полдороге и смущенно забормотал:
— Извините, пожалуйста, я просто…
Старик поднял с земли хворостину и замахнулся на него. Тот повернулся и побежал к машине.
— Я-то при чем? — закричал он на бегу. — Что я мог поделать? Пристал, как болячка: вези да вези! Как откажешь?! Сами знаете, какой он настырный!
Машина плавно развернулась и, миновав арбу, покатила в деревню. Только белый пыльный след остался на дороге…
Старики молча стояли, пока машина скрылась из виду. Затем они взобрались на арбу, и ишак, словно поняв на этот раз, что от него требуется, сразу тронулся с места. Дорога подошла к лесу. Кустарник постепенно редел, стали чаще попадаться деревья; их длинные тени сперва еле доставали до дороги, потом покрыли ее совсем. Стало прохладнее, и ишак побежал резвее. Старуха стянула с головы платок и вытряхнула из него пыль. Девочка оглянулась в последний раз, но не увидела ни полей, ни раскинувшейся на холме деревни. В лесу было тихо, но настороженным путникам казалось, что вот-вот из чащи выскочит какой-нибудь страшный зверь.
Неожиданно снова послышался шум.
Было непонятно, откуда он доносится, так как вокруг не было ни души. Девочка заерзала, оглядываясь по сторонам. Старуха прикрикнула на нее. Старик как ни в чем не бывало подгонял ишака и не оглядывался.
Из-за поворота на полном ходу вылетел велосипедист. Длинные ноги Дато цеплялись за землю, за ним бежал бледный и запыхавшийся мальчишка. Он оглядывался по сторонам, словно ища подмогу, и повторял одно и то же жалобным голосом:
— Слышь, Дато, не сломай его! Слышь, не сломай велосипед!
Дато ничего не слышал. Он выписывал восьмерки перед самой мордой ишака и, казалось, не собирался уйти с дороги.
— Не сломай, слышь!
— Иди-ка сюда! Подойди-ка поближе, я тебе такое устрою! — дрожа от злости, вопил старик.
— Что ты к нам привязался, окаянный? Иди своей дорогой! — ярилась старуха.
— Не сломай, слышь!
— Погоди у меня! Провалиться мне на этом месте, если я тебя в тюрьму не упеку! — угрожал старик.
—
Не сломай…— Председателю скажу… Он тебе.
Дато съехал с дороги, бросил велосипед у обочины и, не оглядываясь, зашагал к деревне.
Все затихло. Наконец лес кончился, и впереди замаячила железнодорожная платформа.
Платформа торчала прямо посреди поля. Вокруг не было ни деревца, только подсолнухи гнулись под тяжестью своих созревших головок. Над ними кружили малиновки и с тихим писком клевали семечки. По другую сторону железнодорожного полотна солнечными бликами играла небольшая речка. Девочка глядела на воду, и ей очень хотелось выкупаться…
Солнце не торопилось заходить. Поезд тоже не спешил…
Старики уселись в тени подсолнухов, и девочка осталась одна. Все — и земля, и небо, и бабочки, и птицы, и даже люди — незаметно погружалось в предвечерний покой, как бы готовясь к заходу светила.
Старик встал и внимательно посмотрел на дорогу, по которой они приехали. До самого леса на ней не было ни души.
Однако старухе показалось, что кто-то идет, и она насторожилась. Но никого не увидела и, доверившись тишине, успокоилась.
Девочке тоже почудилось, будто кто-то окликнул ее из лесу…
И вдруг всем троим, хотя они ни за что не признались бы в этом даже самим себе, захотелось увидеть парня. Все трое, не глядя друг на друга, думали о нем и безотчетно ждали, превратившись в слух…
…Старуха как наяву видела летящий на полной скорости поезд, выбежавшего из-за кустов парня и улыбающуюся девочку и то, как они, взявшись за руки, бегут к лесу, хохочут и не оглядываются…
…Видел и старик, как Дато катит на велосипеде, почти обгоняя поезд. Потом он вскакивает на подножку, а старик едва успевает хлестнуть его хворостиной по спине. Не чувствуя боли, Дато взбегает в вагон. Внучка ждет его там… И вот уже поезд далеко, а из окна высунулись две головы и машут ему, машут руками…
…Девочке тоже мерещится поезд… Она стоит у окна и смотрит на убранные поля. Вдруг из леса на полном скаку вылетает конь, а на нем — Дато в развевающейся как знамя рубашке. Мчится поезд, и мчится Дато. Кто-то громко трубит в трубу, кто-то бьет в барабан. Грохот нарастает, кажется, он накаляется, как красное солнце, зацепившееся за гребень хребта. Пронзительный звук трубы и барабанный бой несутся вслед за неистовым всадником, скачущим на белом коне… «Эге-гей!» — кричит парень, а поезд мчится все быстрей, и конь отстает… «Эге-гей!» — еще раз кричит парень, но у коня уже заплетаются ноги, и он останавливается… Ноздри у него раздуваются, по крупу струится пот… А поезд все мчится и мчится вперед, и всадник на коне становится совсем маленьким. Он спрыгивает с коня, падает лицом на траву и плачет. Плечи его вздрагивают. Но вот он замирает и лежит неподвижно, похожий на валун… Поезд уже далеко, и парень-валун совсем теряется из виду…
Так думала девочка.
Но вокруг платформы все было тихо и спокойно: не появился ни поезд, ни белый конь, ни всадник в красной рубахе, ни даже велосипед… Ничто не нарушало покоя, и им всем — старику, старухе и девочке — вдруг стало почему-то скучно…
— Ну где же он? — произнесла старуха.
— Кто? — обернулся к ней старик.
— Поезд.
— Придет… Тебе-то куда спешить?
— Некуда… Я так…
Послышался гудок паровоза. Малиновки вспорхнули с подсолнухов и уселись на проводах. Осел перестал щипать траву, насторожил уши и повернул голову в ту сторону, откуда донесся гудок. Старик поправил на голове войлочную шапку и подхватил корзины. Старуха убрала выбившиеся волосы под платок, и они оба приосанились, как стрелочник на маленьком полустанке, когда он выходит с флажком в руке встречать единственный за целые сутки состав.