Современный грузинский рассказ

Поезд почти бесшумно подкатил к платформе и как бы нехотя затормозил. Никто не вышел из вагонов. Измученные жарой пассажиры даже не выглянули из окон. Так же нехотя поезд тронулся, устало скрипнув колесами.

Девочка стояла в тамбуре. Она даже не улыбнулась старикам на прощание.

Когда поезд скрылся вдали, старики молча сошли с платформы, запрягли арбу и так же молча выехали на дорогу по направлению к деревне.

Подъезжая к речке, они еще издали увидели белого коня: он мирно пасся на пригорке.

— А его не видать? — спросила старуха.

— Кого?

— Ну того… парня-то…

— Да вон он… на берегу стоит… — указал хворостиной старик.

В эту минуту солнце скрылось за вершиной холма, разом притушив дневные краски.

— Ушел, что ли?

— Да нет… в воду полез… купается…

Белый конь щипал траву.

— А преображенье когда будет, не помнишь? — задумчиво проговорил старик.

— На той неделе… Как раз в этот день… — ответила старуха.

2. ДОЖДЬ

Дато вышел из вагона.

Неподалеку, на платформе, в тени навеса стояли невысокий парень и старая женщина в черном платье.

— Здравствуй, Дато!

— Привет.

— Приехал, значит?!

— А что?

— Видишь ли, Дато…

— Говори скорей, что случилось?!

— Ты разве не знаешь? Все тебя ждут.

— Толком объясни, зачем меня ждут!

— Дедушка твой умер…

Дато повернулся к парню спиной и почти бегом припустился к деревне. Старуха запричитала ему вслед: «Ничего не поделаешь, сынок… Все мы смертны… Когда-нибудь она и нас возьмет, окаянная. Выйдет из лесу, перелезет через забор, подкрадется незаметно и встанет у изголовья. И тогда уж никто за меня не заступится, а иные, как моя невестка, даже обрадуются, чтоб ей пусто было! Ждет не дождется, когда я богу душу отдам…»

Но Дато ничего не слышал.

В эту минуту он мог поверить во что угодно, только не в смерть деда Георгия. Для Дато смерть была чем-то очень далеким и отвлеченным. Правда, он знал, что люди иногда умирали. В деревне то и дело кого-то хоронили, причем похороны были важным событием и в них принимали участие чуть ли не все жители. Но Дато не мог себе представить, что смерть войдет и в их большой старый дом. До сих пор и дом, и все, кто в нем жил — мать, отец, дед и бабка, казались ему одним целым существом, которое будет жить вечно.

— Все о тебе спрашивал, — рассказывала ему тетка Марта, уже успевшая вернуться со станции, — и вчера утром тебя вспоминал… Тихий человек был, тихо и помер. Другие перед смертью беспокоятся, судьбу проклинают, а он и слова не вымолвил. Такой смерти мне еще не довелось видеть… Тебе не рассказывали еще, как он умер? Вот послушай: вдруг на боль в животе пожаловался. Мы, конечно, грелку тут же ему принесли. Вроде полегчало… Даже есть попросил. Я ему сразу горяченького супцу приготовила, вкусный, сама варила. Ты-то знаешь, какие я супы готовлю… Пару ложечек похлебал, и все. Говорю: может, соленый огурчик хочешь? А он только красного вина попросил… налила ему стакан, до дна выпил и глазами показывает: налей, мол, еще. Ну я налила, он опять выпил. Через некоторое время гляжу, а у него на лице смертный пот выступил… Тут я к нему больше не подошла… Сразу ваших из комнаты выпроводила, и только нас двое осталось. Знала я, что его последний час настал. Он руки протянул ко мне, вроде знаком показывает: помоги, мол… А я не подхожу, в такое время все равно ничем не поможешь, хотя и жалко его… а ему еще и с богом надо поговорить, грех, если не успеет…

— Пойдем к дедушке, попрощаешься с ним, — как о чем-то обыденном сказал отец и положил руку на плечо Дато.

Дато стоял на балконе, не решаясь войти в комнату.

— Ты что, боишься?

— А чего бояться? — с напускной бодростью ответил Дато.

— Тогда пошли, — отец обнял сына за плечи и подтолкнул его к двери.

В большой комнате, служившей гостиной, уже никого не было. Соседи, которые приходили выразить соболезнования, разошлись. Родственники собрались внизу, на первом этаже.

Дато остановился в дверях. Три свечи тускло освещали комнату; одна горела у изголовья, другая в ногах покойного. Третья держалась в сложенных на груди руках деда Георгия. Горячий воск медленно стекал по желтоватым пальцам… Дато вгляделся в лицо деда и вздрогнул: перед ним лежал чужой, незнакомый ему человек с синеватым лицом и с черными провалами на месте глаз и щек.

Отец поправил свечу в руках покойника, подобрал упавшие на пол цветы и положил в ногах. Дато стоял, не поднимая глаз, и только искоса следил за движениями отца. Потом резко повернулся и выскочил из комнаты.

— Дато, иди вниз, покушай! — позвала его тетя Марта.

Он ничего не ответил, лишь отрицательно покачал головой.

Тетя Марта подошла к нему и тихо сказала:

— Хоть немного поешь, сынок… Пойдем со мной, внизу уже все собрались, твоя мать тоже там.

— Не хочется.

— Пойдем, пойдем. У отца твоего тоже крошки во рту не было с самого утра, вместе и поедите.

Дед Георгий умер, как и жил, просто и незаметно. Дато видел немало дряхлых и немощных стариков и иногда думал о том, что со временем состарится сам и станет такой же, как и они, обузой для других. Думал о старости и ненавидел ее. Но когда смотрел на деда, то страх перед ней и сама она куда-то исчезали. Всегда веселый и бодрый, он ничем не болел, разве что насморк схватит, да и то раз в десять лет. Дато никогда не видел, чтобы дедушка сидел без дела, вечно он был чем-то занят, мастерил или копался в огороде. И бабушка была ему под стать: с утра до вечера хлопотала по хозяйству, ни минуты не зная покоя. Они души не чаяли друг в друге, хотя то и дело ссорились, спорили или пререкались до хрипоты. И вдруг дедушки не стало. В первый раз в жизни он почувствовал себя плохо, лег в постель и не встал.

…Иногда Дато удавалось поехать в город. Денег ему отец не давал. «Парню там делать нечего, — говорил он, — если ему так нравится в городе, ехал бы учиться туда, никто, ему не мешал». Мать побаивалась отца и тоже не давала денег, да она и не распоряжалась ими.

Неизвестно откуда, но у бабушки всегда водились деньги. Заметив, что внук заскучал, она начинала о чем-то шептаться с дедом. Потом отзывала Дато в сторонку, обычно когда, кроме них, никого не было в доме, и с видом заговорщика осматривалась по сторонам — не подглядывает ли кто, — при этом еще больше прищуривала свои слезящиеся глаза, так что они превращались в искрящиеся лукавством щелочки, и запирала дверь. Затем подходила к старинному, окованному железом сундуку, вытаскивала из-под него ключи, почему-то завернутые в тряпочку, отпирала замок и торжественно откидывала тяжелую крышку. Все это она проделывала медленно, как бы нарочно растягивая удовольствие, которое получала от выдачи денег, Дато же стоял поодаль — ему не разрешалось подходить к сундуку, в котором бабушка долго рылась, что-то ворошила и перекладывала с места на место, пока наконец не извлекала из глубоких недр красненькую десятку. Это было как норма — десять рублей, ни больше ни меньше.

Разжившись деньгами, Дато целовал бабушку в обе щеки, подхватывал ее своими сильными руками, сажал к себе на плечо, словно малого ребенка, и кружился с ней по комнате. Бабушка отбивалась, кричала, но в душе таяла от счастья. Наконец Дато бережно опускал бабушку на тахту, стремглав выбегал во двор и, радостный, мчался на станцию. А дед копался в огороде и, словно ни о чем не догадываясь, даже не смотрел в сторону внука.

А когда вечером возвращались с работы отец и мать и звали Дато, дедушка и бабушка храбро выходили им навстречу. Старик смущенно теребил войлочную шапку, а бабушка, зачем-то прикрыв рот кончиком платка, пряталась за его спину и оттуда невнятно мямлила:

— Отпустили мы его, доченька, пусть погуляет…

Что делал Дато в городе, никто не знал.

Но дед и бабушка верили: их внук плохого не сделает…

Дато всегда думал, что смерть — это горестные вопли и слезы. Поэтому он очень удивился, когда увидел, как спокойно его мать разговаривает с отцом. Они вспоминали каких-то людей, обсуждали домашние дела, которых сразу оказалось по горло. Во дворе соседки оживленно болтали, словно ничего не произошло. К калитке, как обычно, подошел почтальон и громко крикнул: «Заберите газеты!» Сестра отца рассказывала какие-то новости, и слушатели негромко смеялись. Правда, посмеявшись, они спохватились, вспомнили про покойника, громко запричитали — какой, мол, хороший был человек, — но скоро снова вернулись к обычным разговорам и вели себя так, словно ничего не случилось. Одна бабушка заметно изменилась: в ее глазах появилось то, чего раньше он никогда не видел, — они были полны боли и страха…