Созидая Бога
Шрифт:
Может быть….
Но всё же я есть, существую, и никогда в этом не сомневался.
Если же это не так, если я эфемерен, то и все мои дальнейшие рассуждения, не стоят ломаного гроша. Нечего тогда сотрясать воздух пустыми словами, - я развёл руками, - и марать бумагу, чем я на досуге занимаюсь. Если меня нет, тогда нет и окружающего мира, нет других людей, нет и задающего вопросы….
Но что-то мне подсказывает, что всё это есть. И этот подсказчик – моя интуиция, на неё я и буду опираться.
Прибавлю ещё, что мне бы хотелось придерживаться в рассуждениях принципа средневекового английского
Я также буду использовать логику, но очень аккуратно, чтобы не получилось, как в старом английском анекдоте про студента физика. Суть его вкратце такова: молодой повеса любил выпить, кто в молодости не любит, невелик грех, но в состоянии «подшофэ» Джон, так его звали, вёл себя неподобающим образом.
Как-то раз, выпив виски с содовой, он стал приставать к девушкам. Какое безобразие в его юном возрасте.
В ругой раз, приняв на грудь джин с содовой, купался нагишом в фонтане.
И, в третий, накачавшись ромом с содовой, нецензурно выражался в адрес своих преподавателей. Причём делал это публично.
Судья, в прошлом тоже разбиравшийся в физике, подошёл к делу самым серьёзным образом и быстро вычислил вредный компонент, присутствовавший во всех трёх случаях. А именно – содовую. Её то он и запретил студенту Джону употреблять в дальнейших попойках. Я постараюсь в своих рассуждениях избегать таких опрометчивых выводов.
Ну, с терминами, кажется, я определился, если что забыл, вспомню по ходу изложения, теперь вернёмся к Мирозданию. Как я уже сказал, оно меня устраивает, даже с теорией Большого Взрыва я согласен.
Бумкнуло когда-то тринадцать с половиной миллиардов лет назад, и всё началось. Появилась материя, пространство, время. Они переплелись, смешались и, объединившись в одно целое, запустили механизм творения. Предопределено ли было и наше дальнейшее появление, или всё вышло случайно – гадать не буду. Но кажется мне, что всё было затеяно неспроста, и конечная цель у Мироздания существует. И не суть важно, само ли тогда рвануло, или кто-то подорвал. Как говаривал религиозный Исаак Ньютон, даже Господь Бог оказался нужен всего лишь для первоначального толчка, а дальше Вселенная сама позаботилась о своей дальнейшей судьбе. Для этого ей ничего не понадобилось, кроме простых и понятных законов. При их помощи она всё и совершает, творит и уничтожает, и не спрашивает ничьего разрешения.
Есть несколько доказательств такому появлению нашей Вселенной, и одно из них – реликтовое излучение. Я принимаю его полностью, тем более что высказал его и дал ему название мой любимый астрофизик Иосиф Шкловский, который и привил мне тягу к познанию.
А вот дальше у меня начинаются вопросы. И первый из них по поводу второго начала термодинамики. Из него следует, и с этим согласно большинство астрофизиков, что наша Вселенная скоро остынет. Ну, не совсем скоро, через несколько десятков миллиардов лет, но это произойдёт обязательно. Все звёзды погаснут, новые не родятся - не из чего будет, а оставшиеся обгорелые куски разлетятся в разные стороны на триллионы световых лет. Этим всё закончится. Я даже не знаю, как это характеризовать, но согласись, картина получается невесёлой», - я развёл руками и посмотрел на Сергея. Рыжий мальчик стоял рядом с ним и внимательно слушал.
«Интересный мальчик, - подумал я, - кого-то он мне напоминает»?
«Надеюсь, ты найдёшь выход из этого положения,
в которое нас так необдуманно завели астрофизики, - Сергей улыбнулся, - и сделаешь правильные выводы. Я знаю, ты до всего привык доходить своим умом, и выводы твои, я думаю, будут пооригинальнее тех, которые излагал за обеденным столом Митрофан Егорович, родной дядя Чехова. В письме к учёному соседу Антон Павловича вывел его колоритной натурой».«Подкалывать будешь потом, - сказал я самоуверенно, - когда придёт понимание. Смотри, вон и Рыжик слушает меня с интересом, хотя наверняка по-русски не понимает ни слова».
«Я понимаю, - сказал неожиданно мальчик, - и по-русски и по-немецки. Мой папа немец, он известный теннисист, а мама русская. Мы с ней путешествуем вдвоём. Она там, на нижней палубе, - он махнул рукой куда-то вниз, - а вы, дядя, интересно рассказываете. Продолжайте, я послушаю, а то мне скучно плыть в одиночестве».
«Так и иди к своим немцам», - хотел сказать я, но промолчал.
«Продолжай, видишь, мальчик ждёт, - сказал, смеясь, Сергей, - может быть это наш будущий последователь. На чём ты остановился, кажется, на дядюшке Чехова»?
«Когда кажется, надо креститься, - изрёк я плоскую сентенцию и продолжил, - не на дядюшке, а на втором начале термодинамики, который гласит, что рост энтропии в замкнутой системе, без поступления в неё энергии извне, неизбежен. То есть хаос, сам по себе, всегда растёт, а процесс обратный, с его уменьшением, происходит как бы вынужденно, может быть даже с чьим-то участием или под присмотром. Для доказательства я приведу эксперимент, наглядный, как мне кажется.
Возьмём герметичный ящик, разделённый пополам непроницаемой перегородкой, и наполним его газом. Одну половину кислородом, другую – водородом, и поднимем перегородку. Газы смешаются. Потом, сколько бы раз мы не повторяли эту процедуру с подъёмом и опусканием перегородки, газы самопроизвольно первоначального положения уже не займут. Для этого надо совершить работу и немалую с привлечением энергии извне. В этом суть второго начала, в неизбежном росте энтропии в замкнутой системе. И вроде спорить тут не с чем.
Но есть другой эксперимент, мысленный, но оттого не менее наглядный, его придумал и описал французский математик Анри Пуанкаре. Он рассуждал так, если из комнаты удалить весь воздух, а в образовавшийся вакуум возвратить лишь одну молекулу, то она, двигаясь хаотично, в какой-то момент времени может оказаться в правом нижнем углу. Потом мы добавим к ней вторую молекулу, и они обе, двигаясь точно также хаотично, могут тоже оказаться в правом нижнем углу. Вероятность этого события будет уже меньшей. Потом мы впустим весь воздух обратно в комнату, но и в этом случае ничто не запрещает всем молекулам газа собраться одновременно в правом нижнем углу. Правда, вероятность такого события будет неизмеримо малой. Пуанкаре её подсчитал. Получилось число, равное единице, делённой на десять в десятой в сто двадцатой степени (10 в 10-й в 120-й).
Когда-то, ещё работая на Севере, я пытался представить себе это число, оно выходило столь громадным, что не помещалось в нашей Вселенной. Если ты не против, я попробую его представить сейчас».
«Валяй, - Сергей утвердительно кивнул головой, - нам с Рыжиком будет интересно, тем более я догадываюсь насколько это сложно, и мне любопытно, как ты выйдешь из положения».
«Самое большое число, что-либо выражающее конкретно, - продолжил я, - это 10 в 80-й (десять в восьмидесятой) степени. Оно известно ещё из школьной астрономии – это количество атомов во Вселенной. По сравнению с числом Пуанкаре оно совсем мизерное, или, наоборот, громадное, потому что число Пуанкаре выражает вероятность и находится в знаменателе, но это неважно.