Спасите, мафия!

— А учителю ты решила понравиться. Хотя сначала его ненавидела. Или только говорила, что ненавидишь? Бедный Лягушонок, его использовали в корыстных целях. В одном из ходов шахматной партии фермерши-манипулятора…

— На себя посмотри, — хмыкнула я, начиная чесать Торра за ушами. — Ты точно такой же манипулятор, как и я. Почему? Потому что лучше тихонько подбросить человеку идею, чтобы он думал, будто она его собственная, чем заставлять его пинками делать то, что тебе нужно. Потому что конфликты — это глупо…

— А манипуляции — подло, — перебил меня иллюзионист, спиночкой подпирая стеночку. Бедняга, артрит замучил, ножки не держат? — Потому Лягушонок просто язвит и делает всё, что ему нужно, сам.

— Фран, это риторика, — усмехнулась я. — Ты подкидываешь людям свои идеи? Да. Форма не важна, если они их принимают. Что язвительность, что мягкая подача мысли — это всё равно попытка помочь, не более. Выглядит со стороны, может, и не очень, но подлым я такое поведение могла бы назвать, только если бы подкидываемые идеи несли вред тому, кому их подкидывают. А ни ты, ни я никому вред не причиняем. Ну а насчет Мукуро скажу так. Я его ненавидела — факт. Но сейчас у меня к нему двоякое отношение. Я его не понимаю — ни того, почему он так бесчестно поступал, ни того, почему готов был предать банду Кокуё — и потому я ему не доверяю. Однако он не злой человек, как мне кажется, не совсем прогнивший. И потому я хочу попробовать ему поверить.

— Как спасение жизни действует на девушек. Ананасовая Фея в их глазах превращается в принца в сияющих доспехах. Неужели Бэл-сэмпая потеснят на троне иголки учителя? Двух Принцев я не перенесу. Принц-Дегенерат и Принц-Хитрец. Эта коалиция просто ужасна.

— Да я бы не сказала, — рассмеялась я, вдруг представив Мукуро в тиаре нашего полосатого Императора всея колюще-режущих предметов. — Это было бы забавно. Прикинь, диадема на ананасе… Но насчет меня ты ошибся: я не из-за спасения решила ему поверить, а потому, что он решил поверить мне.

— Учитель никому не верит. Сельские девушки то ли слишком наивны, то ли самомнение зашкаливает, больше чем у самого Принца-садиста.

— И не говори, — хмыкнула я и, чмокнув Торнадо в нос, вышла на улицу. Возле конюшни стояла лавочка, и я плюхнулась на нее, решив, что на открытом воздухе говорить куда лучше. Фран прискребся следом и, доказывая мою теорию о том, что его «ножки-спички», как съязвил Шалин-младший, его не держат, снова подпер варийской мафиозной курточкой сельскую стену российской фермерской постройки.

— Ты поверила учителю? — озадачил меня иллюзионист.

— Не-а, — хмыкнула я, тоже подперев спиной конюшню и глядя на спокойное голубое небо без единого облачка. — И не думаю, что смогу ему до конца поверить. Но попытаться стоит, потому что, несмотря на все его заморочки, возможно, я ошибалась, и в душе он не такой уж плохой человек.

— Ты меняешь свои ценности, как учитель и хотел в начале, — заявил Фран. Я вздрогнула и раздраженно на него посмотрела. И не в том дело было, что я не хотела в это верить или что я и впрямь была о себе столь высокого мнения, что думала будто «уж мне-то Ананас солгать не мог», вовсе нет. Просто я хотела верить этой хитрющей пакости, и она была моим товарищем. А я терпеть не могу, когда моих товарищей подозревают в чем-то отвратительном…

— Фран, давай так. Язви в мою сторону сколько влезет, — холодно сказала я. — Только не надо говорить гадости о тех, кто мне дорог.

— От ненависти до любви и правда один шаг, — глубокомысленно изрек парень. Еще одна сваха на мою многострадальную макушку!

— Нет, — фыркнула я, — потому что это не любовь. Это попытка поверить в того, кто попросил в него поверить.

— Ты что, любому готова дать шанс? — явно не поверил мне Франя, скептически глядя на горизонт, словно тот ему «не первой свежести» облачко вместо грозовой тучки втюхать пытался. — Что, и Шалиным, и тем, кто коню пытался ногу пропырнуть?..

— Нет, — поморщилась я. — Я тебе не мать Тереза. Шалиным, возможно, я бы шанс и дала. А вдруг они решили бы вести дела честно? А вот тот, кто покусился на беззащитное животное, недостоин не то, что шанса — я бы его собственными руками придушила и отправила в полицейский участок.

— Труп? — съехидничал наш местный лягухоподобный тролль.

— Нет, я сказала «придушила» а не «задушила» — разница большая, — уточнила я.

— Риторика.

— Лексика.

— А учителя ты решила сначала подставить, использовав Лягушонка, а потом возвести в друзья и ополчиться против глупого земноводного помощника, — извратил всё до неузнаваемости этот изверг риторической и тролльской направленности.

— Фран, мы никогда не придем ко взаимопониманию, — поморщилась я и положила подбородок на ладони. — Я тебе сейчас одну вещь скажу, а верить или нет, решай сам. Ненависть — это глупое чувство, которое только разлагает. Надо уметь прощать и принимать.

— Ты хочешь сказать, что умеешь? — протянул парень. — Тогда почему бы не простить того, кого ты хочешь придушить?

— А я его не ненавижу, — пожала плечами я, продолжая сверлить взглядом горизонт. — Я его презираю. Разница очевидна. Ненависть можно испытывать к сильной личности, которая заслуживает ярких эмоций. А вот презрение — это то, что невозможно превратить ни во что другое. Потому что это монотонное, слабое серое чувство, вызывающее лишь отторжение. Я не использовала тебя. Я лишь хотела помочь. А твои способности распознавать иллюзии стали частью общей работы по отваживанию от тебя Мукуро. Ты сам заработал этот выигрыш. Пусть и не весь, но его часть точно. Да, помощь тебе навязали. Но ты и сам участвовал. Потому «подачкой» это назвать даже у тебя язык не повернется, хоть он у тебя и без костей. Потому можешь меня ненавидеть, можешь презирать — мне всё равно. А хотя нет, вру. Мне не всё равно. Я не хочу, чтобы это было. Но если ты испытываешь эти чувства, я не собираюсь добиваться их изменения. Твое право. Так же, как и мое право — изменить ненависть, которую я испытывала к Рокудо Мукуро, на подозрительность и попытку его понять и принять. Не факт, что получится, но почему не попробовать? За прошлые грехи? А кто мы такие, чтобы наказания людям раздавать? Сами не безгрешны. Надо давать шанс на то, чтобы новых грехов не появлялось — ни у окружающих, ни у тебя самого.

Повисла тишина. Я смотрела на мирное голубое небо, а на душе скребли кошки. Ну вот, расстроили няшу, против шерстки погладили. Бедная я, несчастная, ага… Только вот я правду сказала, а верить или нет — дело Франа, и я его больше переубеждать не стану. Бессмысленно. Потому что это только его чувства и только его выбор. Наконец, сидеть в тишине мне надоело, и я решила ехать на объездку. Поднявшись с лавочки, я встряхнулась и потащила свои бренные кости к месту жительства моего верного черного непарнокопытного. Однако, что интересно, Фран свой суповой набор потащил следом, пристально сверля меня подозрительным взглядом зеленых глаз, а затем протянул:

— А в Варии была конюшня. Фальшивый принц вытребовал, чтобы доказывать, будто он настоящий, занятиями королевских особ. Лягушонок умеет держаться в седле.

— Хочешь прокатиться? — улыбнулась я, почувствовав вдруг, что на душе становится странно тепло.

Пару секунд Фран подозрительно на меня взирал, а затем в глубине изумрудных омутов промелькнула решительность, и он тихо сказал:

— Вы с сестрой похожи. Кажется, совсем разные, а в глубине души похожи.

— Тебе виднее, — пожала плечами я. — Ты у нас иллюзионист, натура тонкая, с интуицией дружащая. Тебе решать.

Фран двойное дно моей фразочки явно понял, и понял, что я имела в виду не только то, что сказала, но и нечто вроде: «Тебе решать, поверить мне, как ты поверил Маше, или нет — это только твой выбор». А потому он прищурился и заявил:

— Я своей интуиции доверяю, а она говорит, что вы похожи.

О как. Видать, наш бравый носитель Лягуха и впрямь решил попытаться в меня поверить. Что-то мне как-то совсем прям тепло и уютно стало… Я улыбнулась, кивнула и тихо сказала:

— Я рада, — Фран едва заметно кивнул в ответ, и я спросила: — Хочешь прокатиться?