Спасите, мафия!
Шрифт:
И вновь вернувшись к нашим баранам, а точнее, минералам, стоит уточнить следующее. Мы с Суперби (с позволения сестер, конечно) произвели изъятие из казны фермы средств и оплатили анализ грязи, выскобленной нами из символов на алтаре, и это оказалась старая-престарая кровь животных, в результате чего мы пришли к неутешительному выводу о том, что шарики — и впрямь души животных, причем включая животных, принесенных в жертву, а сам алтарь активируется только кровью. То есть для того, чтобы включить портал, нам бы пришлось убить животное… Как только мы это узнали, я ожидаемо впала в депрессию, но меня из нее вывели Принц и мой неуравновешенный начальничек. А еще мы оплатили экспертную оценку стоимости камней, проведенную «на месте» и узнали, что они на первый взгляд ничего не стоят, но так как символам около двухсот лет, всё же их можно продать за очень большие деньги — главное, иметь справочку о том, что символы очень старые. Мы было подумали, что «двенадцатичасовой» камешек спионерили, чтобы его продать, но Принц, с Машиного компьютера долго и упорно искавший информацию о подобных «товарах» как на «белом», так и «черном» рынках, ничего не обнаружил, и эта теория повисла в воздухе, как наполненный гелием воздушный шарик. Короче говоря, мы практически не продвинулись, и это меня безумно расстраивало, а еще я понимала, что без исчезнувшего камня портал не запустить, и потому мы прикладывали огромные усилия, чтобы его найти, но, увы, не могли. Лето подходило к концу, информации о руинах у нас было не так уж и много, настроение
«Мы никогда не умрем,
Колыбельная лету входит в дом,
Только солнце и ветер там вдвоем,
Каждый занят привычным делом»…
Интересно, почему она так и крутится в голове? Может, потому что она частично о них, о моих новых знакомых?.. Ну, как говорится: «Хоть бы не обо мне, хоть бы не обо мне», — потому как, хоть я и верю в бессмертие души, которое подтвердилось историей мафиозиков, мне совсем не хочется, чтобы это было правдой. А и ладно, это всё мелочи жизни, и они меня в депрессию не ввергнут, ну а если и ввергнут, у меня есть Скуало с его тоннами чрезвычайно важных заданий, не дающих мне раздумывать о подобных вещах, и вторая личность, выводящая меня из депрессий гораздо более оригинальными способами — Бельфегор Каваллини. Эта язва моровая, как только я начинала впадать в трагизм, начинала ехидничать, заводила философские беседы, сводившиеся к позиции «если тебя что-то не устраивает в жизни, измени ее, даже если придется идти по трупам», ну а если я совсем уж раскисала, он говорил, что его это бесит, потому что Принцессы не должны быть такими унылыми, и заявлял: «Беги, потому что если Принцесса не станет играть с Принцем в догонялки, он не будет столь добрым, и стилет попадет в мишень!» Следом за этими словами в меня летел нож, и я бежала, но не потому, что не хотела попытаться понять позицию Франа, чхавшего на то, что в его спине частенько застревали ножички Принца, как в игольнице булавки, а потому что Бэл добавлял: «Принцу скучно! Ты же не дашь Принцу скучать?» Чтобы он скучал, я и правда не хотела, а потому бежала. Частенько его ножички меня таки достигали и царапали предплечья, ступни, потому как Бэл выбирал для экспериментов надо мной дни, когда я обувала босоножки, и ключицы — спасибо футболкам с широким горлом, и потому эти раны я потом легко могла скрыть от сестер. И я знала, почему он наносил мне эти царапины. Не из-за того, что ему хотелось крови и зрелищ, ну, может, чуть-чуть и из-за этого, но главной причиной было то, что такая вот охота, с жертвой, которая не боится, а сама хочет сыграть с охотником, заставляла нас обоих в финале смеяться. Я смеялась, потому что была на грани, я ведь знала, что если остановлюсь, ничто не помешает Бельфегору и впрямь всадить в меня стилет до самой рукояти, и то, что я умудрялась этого избежать при всей моей неуклюжести, заставляло меня ощущать, что я прошла по грани, по лезвию ножа, но не упала. Бэл же смеялся потому, что снова выиграл, впрочем, как и обычно, вот только жертва, не сопротивляясь, убегала, но не боялась его, а наоборот, хотела его победы, но не до конца: хотела, чтобы ее поймали, но не хотела, чтобы ее ранили, а еще жертве было наплевать на порезы, и она смеялась над ними вместе с ним. Безумие? Нет. Просто иной взгляд на реальность. Но это ведь и правда весело — азарт охоты, бешеный адреналин, подстегивающий бежать, не останавливаясь, как бы больно ни было в груди и как бы ни замирало дыхание, или же адреналин от того, что ты гонишь жертву, но не можешь убить ее, причем не только «не имеешь права», но и сам поставил себе условие «не причинять боли, если жертва не сдастся», подгонять ее, чувствовать себя марионеточником, который руководит действиями другого, но понимать, что этот «другой» согласен на такое руководство и не против того, чтобы ты был его проводником, дергал за нити, даже если это сломает шарнир или, возможно, его всего. Разве это не смешно, не захватывающе — быть на грани или же чувствовать, что и впрямь управляешь чьей-то жизнью, но не можешь ее забрать? Это дико бодрит! А потому, когда Бельфегор кидал нож не за мной, а мне под ноги, я падала от изнеможения и заходилась в безумном смехе, а Бэл усаживался на корточки рядом со мной и смеялся так, словно это был последний день его существования. Принц ведь согласился на возвращение к жизни сразу, потому как хотел еще повеселиться в мире смертных, а игра Графа показалась ему забавной, бросала ему вызов. Это его собственные слова, которые я прекрасно понимала. Вот только он не против был и умереть, потому как считал, что умирать надо не дряхлым стариком в постельке, а молодым и полным сил, но только не от рук противника, а, скажем, от несчастного случая или внезапной болезни, потому как проигрыш он принять не мог и не хотел, и я его прекрасно понимала — самосовершенствование не может быть лишним, а потому всегда надо стремиться к несуществующему идеалу, вот Его Высочество к нему и стремилось, освещая себе путь собственным сиянием и сиянием своей улыбочки в стиле «Маски» Джима Керри.
Короче говоря, я и впрямь привязалась к Бельфегору, хотя люди мне обычно были глубоко до фонаря, и почему-то уже не могла представить дня без научных споров со Скуало, которого как начала звать на «ты», так и не перестала, а он, что интересно, даже не сопротивлялся. Но ведь это чисто научный интерес, да? Просто любовь к беседам на оккультную тематику с очень и очень эрудированным человеком, который чаще всего смотрел на проблемы с той же позиции, что и я, хотя были и расхождения. А еще я однажды спросила его, когда он помог мне, поймав в процессе полета на землю после столкновения моей ноги с камешком (споткнулась я, проще говоря), не сочувствие ли то, что он так обо мне заботится, на что Суперби проорал (спокойно он сказать сие не мог, конечно же), что я идиотка и просто слепая, раз не поняла, что не в его правилах проявлять сочувствие, тем более к какому-то мусору, и что он помогает мне просто потому, что я полезна, а еще потому, что ему интересны мои мысли и он не хочет, чтобы я растеклась мозгом по земле или просто попала в больницу, потому что это лишит его ценного сотрудника и возможности обсуждать интересные вещи с чуть менее интересным, но всё же не совсем уж бесполезным собеседником. Короче говоря, из всего этого я сделала два вывода: первый — холеричной Акуле-преступнице и впрямь импонировали мои мысли, а второй — мечник Варии, не желая признавать этого вслух, записал меня в свои друзья, и последнее несколько печалило, потому как я подобного сделать не могла — он ведь был лишь моим партнером по разгадке тайн руин… ведь правда? Нет, я, конечно, признаю, что если он опаздывал на нашу ежевечернюю встречу после ужина в моей комнате, я начинала немного беспокоиться, но это ведь было обусловлено лишь позицией «с кем иначе я буду вести исследования», а не внезапным приступом человеколюбия, коего у меня просто быть не может, потому что я терпеть не могу людей! И вообще, не мог же он тоже стать для меня важен, правда?.. Кыш, глупые мысли, а то стилетами закидаю! Бэл ведь своими упорными тренировками научил меня хоть иногда попадать в цель размером с мешок, а это, кстати, было очень и очень тяжело сделать, потому как я неуклюжа, как Чебурашка, только что проснувшийся в коробке с апельсинами, обхомячившись ее содержимым! И Бельфегор — мой единственный друг, другие мне абсолютно не нужны. Ну ведь правда?.. А то, что мне его мысли интересны, мечника этого истеричного, так это лишь научный интерес и любовь к оккультизму, не более. Правда, почему-то думать, что Бэл и Скуало уйдут, мне не хочется. Но я себя утешаю всего одной мыслью: они не умрут, они просто уйдут домой, где Скуало, наконец, сможет реализовать свою любовь к руководству и попытаться сдержать слово, ведь для него его честь превыше всего, а Бельфегор — к
подчинению новых марионеток и метанию стилетов в живые мишени с летальным исходом для последних, это ведь вызывает у него состояние эйфории, хотя, если честно, не думаю, что он наслаждается самим убийством — ему важнее охота и вкус победы… Но главное, они будут живы и не растворятся во мгле. Я на это надеюсь. Надеюсь, что они не умрут, и постоянно вспоминаю ту песню, странную, нелепую песню, от которой почему-то становится тепло на душе, а по коже пробегает мороз. Совсем не так, как раньше…«Пусть летит алмазной чайкой
Колыбельная лету. Не скучайте,
Мы встретимся где-то — в конце печали
И новых дорог начале,
Ведь мы никогда не умрем»…
====== 43) Память — это зло, которое спасает от грядущих ошибок... ======
«Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии». (Иосиф Александрович Бродский)
POV Маши.
На дворе значилась дата «тридцать первое августа», а это значило лишь одно: нам, несчастным (это я про себя и сестер), предстояло явиться на следующий день в институты, пред светлы (ну, или не очень) очи наших библиотекарей и одногруппников. Больше всего это расстраивало Ленку, и она даже предприняла слабую попытку отмазаться от данного мероприятия, но я вправила ей мозги путем их глобального выноса, и она сдалась, сказав: «Да и пофиг, сделаю вид, что меня там нет». Катька тоже депрессовала, но ее поддерживал Ямамото-сан лыбой до ушей, хоть завязочки пришей, и словами о том, что всё у нее получится, а также обещанием всенепременно составить ей компанию. Катюха сначала отнекивалась, а потом согласилась, сказав: «Ты ведь всё равно не сдашься, бяша-бараша эдакая», — на что мечник рассмеялся и заявил: «Не-а». Поражаюсь его упертости, кстати, и даже немного завидую, а еще завидую белой завистью тому, что он такой стальной характер прячет под милой и добродушной маской! В результате, к нашей страдалице подрулили еще и Тсуна-сан с Дикобразом с теми же словами: «Я еду с тобой». Меня привел в ужас факт того, что Катюха весь день проведет с иллюзионистом без совести, но она не протестовала, и я, подманив Саваду-сана, попросила его приглядеть за хозяином трехзубой швабры, его шаловливыми ручками, острым язычком и отсутствующей совестью. Тсуна-сан, к счастью, не начал верещать: «Мой Хранитель никогда бы ничего плохого нашему союзнику не сделал!» — и, блеснув решимостью во взгляде, заявил, что будет защищать «Катю-сан» как от внешних недоброжелателей, так и от внутренних, и, зная на что Мукуро способен, не оставит Катюху с ним вдвоем. Я его расцеловать готова была за такие слова, но ограничилась молчаливым рукопожатием, сказавшим ему куда больше миллиона благодарностей на лепестках миллиона алых роз, пардон, фаны Аллы Борисовны.
Ленка же под шумок была после ужина оттащена нашим громкоговорителем в сторону, и он заявил ей что-то, что заставило эту Царевну Несмеяну с вечным пофигизмом на моське лица, заявив ему: «Обойдусь, зачем этот детский сад?» — улыбнуться. В ответ Скуало на нее ожидаемо наорал и сказал, что он всегда поступает по-своему, и в этот раз поступит так же, после чего свалил куда подальше, зато его место возле моей сеструхи занял термо-Принц и, захихикав, то бишь зашипев, пафосно изрек, так, что даже мне, находившейся довольно далеко, слышно было:
— Принц не оставит свою Принцессу на растерзание толпам глупых студентов и нашему капитану. Я еду с тобой, возражения не принимаются, говорить можешь что хочешь — Принца это не волнует.
Ответный поток язвительности Бельфегор слушать не стал и просто потопал на улицу, а Ленка, послав ему в след адскую смесь из сарказма, ехидства и колкостей, приправленную толикой благодарности, с улыбочкой пошлепала к себе. Я же ухмыльнулась и подумала, что с такими рыцарями нашей царевне «Не хочу, не буду» бояться нечего, равно как и Катюхе — с ее защитничками, не считая Мукуро, он сам одна сплошная проблема. Решив, что сестры завтра справятся с собой и не влипнут в неприятности, я пошлепала наверх, но на пороге меня перехватил мой названый братишка и апатично заявил:
— Поболтаем, или ты настолько занята, что выставишь единственного брата за дверь и кинешься читать сёдзё-мангу?
Подловил, гад! Он единственный, кто знает, что я подсела на это безобразие после чтения того материала, что нам с Ленкой выдала Катюха, и попытки найти в интернете что-то интересное, но с женщиной в главной роли, потому как нашлась манга «Неслыханная игра», являвшаяся сёдзё-мангой с элементами драмы, комедии и приключений, очаровавшая меня, что интересно, не двумя симпатичными парнями, а героиней, у которой был просто обалденно жесткий, сильный характер, но доброе сердце. Короче говоря, я «подсела» на подобные произведения, хотя попадалось их не так уж и много, и стоило лишь мне увидеть, что героиня очередной манги — любящая ныть и падать на ровном месте красотка, как я тут же эту байду вырубала и зарывалась в поиск чего-то поинтереснее. Фран однажды увидел, как я это читаю, потому как зашел без стука, вернее, он стучал, но я не ответила, и он, по его же собственным словам, «решил проверить, не умерла ли его сестра и не начался ли процесс гниения, чтобы предотвратить появление неприятного запаха». Как результат, он узнал мою маленькую тайну и постоянно тыкал меня в нее носом, но я не я, если не съязвлю в ответ…
— О нет, дорогой мой, — усмехнулась я. — Как же я могу тебя, сирого и убогого, под дверью бросить, обделив сестринским вниманием? К другим-то ты сестричкам за этим не пойдешь, ты же у нас… как там это называется… цундере?
— Неверное использование терминологии тебя не красит и точно не делает умнее, — протянул Фран.
— А я и не стремлюсь, — ухмыльнулась я. — К чему что-то улучшать в человеке, близком к идеалу?
Мы с Франом синхронно ухмыльнулись, и я распахнула дверь. Отвечать он не стал — сарказм в моем голосе сказал ему, что подобными шуточками меня не заязвить, а отмазка: «Я шикарна, и пофиг, кто что думает», — прокатит в любом случае. Протопав к своему койко-месту, я рухнула на серебристое покрывало и простонала:
— Не хочу никуда ехать завтра!
— Почему? — вяло поинтересовался парень, усевшись в кресло, подтянув ноги к груди и начиная на нем крутиться, отталкиваясь от столешницы руками. Юла, блин…
— Потому что, хоть я и общительная, но универ терпеть не могу, — призналась я. — Понимаешь, я довольно упертая личность, уважающая только сильных, умных и храбрых людей, причем долгое время я общалась исключительно с… криминально-ориентированными гражданами, скажем так. Я привыкла, что всё решает сила, а живут люди по понятиям, а не по каким-то глупым условностям современного общества.
— А что тебя не устраивает в обществе? — вопросил Фран, заходя на очередной вираж. Тоже мне, Шумахер со склонностью к психоанализу.
— Да многое, — хмыкнула я и, уставившись в потолок, подумала, что ничего плохого не случится, если я этому волчку на кресле хоть часть правды расскажу, и потому я со вздохом спросила: — Фран, скажи честно, ты хочешь узнать с какого перепоя я так себя веду, когда нервничаю?
Повисла тишина. Скрип несмазанной телеги, точнее, кресла прекратился, и я поняла, что мой братан борется с собой и пытается преодолеть нежелание кого-то подпускать еще ближе, чем он был, и проявлять заинтересованность, а затем вдруг послышался скрип, и через пару секунд надо мной навис Фран, упершийся в матрас ладонями по обеим сторонам от моего фейса, и тихо сказал:
— Если тяжело, не говори. Но если хочешь поделиться, я выслушаю. Если дело во мне… Мне интересно, но я не хочу, чтобы тебе было неприятно или больно, так что только из-за меня не стоит этого рассказывать. Я же вижу: тебе неприятно вспоминать.
Вот за такие минуты вскрытия карт я и люблю этого охломона. Он хоть и прикидывается букой и ледышкой, в душе очень мягкий, белый и пушистый, так что то, что он мне эту часть себя всё же иногда показывает, как раз и заставляет меня верить, что вернее друга у меня быть не может. Потому я улыбнулась и, похлопав по матрасу рядом с собой, заявила: