Спасите, мафия!
Шрифт:
Я обняла иллюзиониста в ответ и тихо сказала:
— Поймал. А я поймала тебя. И никогда не отпущу.
— Я и не уйду, — шепнул Фран и, чмокнув меня в щеку, улегся справа от меня, а затем заявил: — Стрекоза — мой новогодний подарок. Преждевременно, ну и ладно. Я ее купил на деньги, заработанные не на ферме. Недавно наткнулся на статью о том, что в городе пройдет чемпионат по шахматам, и решил поучаствовать. Он прошел пару дней назад, а я выиграл. Вот результат.
— Спасибо… — офигело прошептала я и прижалась к груди фокусника, крепко его обнимая и осторожно сжимая в ладони брошку-стрекозу.
— Не за что, — улыбнулся парень. — Должен же я был порадовать свою невесту? И поймать свой свет.
— Ты меня давно поймал, — фыркнула я, чуть отстранившись, и несильно стукнула парня кулаком по лбу. — А то это что, ловля на живца получилась?
— Ты совсем не разбираешься в рыбалке, — протянул Фран ехидно. — Эта стрекоза, скорее, нахлыстовая мушка-имитация, а раз ты на нее попалась, ты… голавль. Или язь. Или ты жерех?
— Фран, откуда такие познания в рыбалке? — офанарела я, начхав на то, что меня только что к трем видам рыб причислили.
— Ты еще многого обо мне не знаешь, — хитро протянул парень, ехидно сверкая изумрудными глазюками.
— Ага,
— Значит, сыграем как-нибудь, — приказным тоном заявил парниша и, отобрав у меня свой подарок, положил его на тумбочку справа от себя и вырубил находящийся там ночник.
— Обобрал! — возмутилась я, укладываясь на спину и глядя в почти не видный во мгле ночной потолок. — Фран, верни стрекозу, я всё прощу!
— Ты не Остап Бендер, а я не отец Федор, — блеснул знанием «Двенадцати стульев» мой умняша. — Да и стрекоза на колбасу не тянет. Так что фраза: «Отдай колбасу, я всё прощу!» — не актуальна.
— Фу на тебя! — фыркнула я. Но дальше возмутиться мне не дали.
Фран нашел очень и очень эффективный способ прервать мои словесные излияния, к тому же безумно приятный. Губы иллюзиониста нежно накрыли мои собственные, а его пальцы зарылись в мои волосы. Я тонула в его любви и бесконечном чувстве абсолютного счастья. Наши губы, словно крылья бабочек, невесомо и очень нежно разжигали огонь в наших душах. Мягкие, осторожные прикосновения начали превращаться в чувственные, страстные. Кончик языка парня скользнул по моей верхней губе, обводя ее контур, и я подчинилась молчаливому призыву. Фран углубил поцелуй, нежно коснувшись языком моего нёба, а его ладонь скользнула по моей щеке, шее, и замерла напротив бешено бьющегося сердца. Нет, он не лапал меня за грудь и не пытался сотворить что-то пошлое — он просто прислушивался к моему бешеному сердцебиению, вбирая его в свою ладонь и безумно нежно целуя мои губы. Мои руки скользили по его спине, зарывались в мягкие шелковистые светлые пряди, а моих босых ступней вдруг коснулись ледяные ноги Франа. Иллюзионист, этот «маленький восемнадцатилетний мальчик», полностью доминировал надо мной. Его прикосновения, потерявшие робость, но безумно чувственные, заставляли меня теряться в ощущении безграничного счастья. Он играл моими губами, то чуть оттягивая их, то прикусывая, но сразу же начиная нежно ласкать, а затем углублял поцелуй, сплетая наши языки в причудливом танце страсти, нежности и любви. Феерия чувств, взрыв эмоции, фейерверк сливающихся в едином порыве прикосновений… Наконец, парень оторвался от меня, но тут же начал покрывать поцелуями мое лицо, осторожно коснувшись кончиками пальцев моих скул и осушая соленые дорожки, что не так давно расчертили на моих щеках слезы абсолютного счастья. Я счастливо жмурилась и выводила на его спине непонятные даже мне узоры, которые причудливым образом складывались в символ Ом — изначальную мантру, знак истинной гармонии…
И вдруг Фран шумно выдохнул, чмокнул меня в нос, собственнически сгреб меня в охапку и улегся на бок, прижимая меня к себе так крепко, что у меня даже дыхание перехватило. Я устроилась так, чтобы иметь возможность хотя бы вздохнуть в загребущих лапках хозяина моей жизни, и подумала: «Да твоя я, твоя, не потеряешь ты меня, не бойся…» Прижавшись щекой к его груди, затянутой в черную футболку, я наслаждалась странным, но очень приятным ощущением единения, а иллюзионист вдруг прошептал:
— Как только выходные закончатся, подадим заявление. Сразу.
— Как скажешь, — хмыкнула я, ехидно подумав, что гормоны таки дали о себе знать, и Фран тоже не железный. В принципе, я была бы не против, если бы мы не ждали до свадьбы, но у Франческо морально-этические принципы временами зашкаливали не меньше, чем у Катькиного шипастого инквизитора, и до свадьбы честный до безобразия иллюзионист ничего предпринимать не собирался. У него ведь не так давно был «день варенья», и совершеннолетие огрело моего жениха по зеленому… в смысле, по светло-русому затылку. А потому через месяц я запросто могла стать женой мсье Легранда. И я была этому рада. До безумия рада.
— Ты сама-то хочешь этого? — вдруг спросил парень, и я возмущенно фыркнула.
— Естественно! Я бы не согласилась, если бы не хотела! — попыталась вправить ему мозги я. — И вообще, неуверенность в себе тебе не к лицу, мой милый, няшный, хороший, добрый принц.
— Это привилегия сэмпая, — усмехнулся парень.
— Да пофиг, — поморщилась я.
— Ладно, тогда я буду Принц-Лягух.
— Иди на фиг! Ты не лягушка!
Я аж подскочила, но Фран поймал меня, притянул к себе и прошептал мне в губы:
— Нет, не лягушка. Но знаешь, по одной вашей сказке принцессу заколдовали, превратив в лягушку. А вдруг сказка ошиблась, и заклятию подвергся принц?
— А я тогда Иван-Дурак? — ухмыльнулась я, нависая над парнем, и чмокнула чуть припухшие тонкие губы.
— Иван — вряд ли, я же не гей, а вот остальное…
— Редиска!
— Нет. Принц.
Я рассмеялась и осторожно поцеловала парня. Он ответил, зарываясь в мои волосы тонкими, аристократически-бледными, вечно холодными пальцами, и я вдруг подумала, что большего счастья, чем быть рядом с любимым человеком, существовать просто не может… Оторвавшись от губ иллюзиониста, я чмокнула его в нос и улеглась рядом, радостно улыбаясь и прислушиваясь к нашему бешеному сердцебиению. Заснула я на удивление быстро, но, перед тем как провалиться в сон, услышала тихий, полный нежности голос Франа, произнесший всего одно слово.
«Люблю»…
Утром тридцать первого числа трудовой народ разъехался по домам, и мы с Ленкой и Катюхой, завершив дела на ферме только вечером, начали готовить праздничный ужин. Сваяв кучу всякой всячины в японо-итальяно-русских традициях, мы решили немного отдохнуть и устроили прощальный девичник, валяясь на моей койке (Ленка, правда, откосила, сев в кресло. Обидно. Чем я хуже Принца? Хнык…). Мы с сестрами не прощались — просто вспоминали веселые моменты прошлого, забавные истории и рассказывали о том, что творилось на душе. После этого я отправилась прощаться с мафией и каждого одарила своим добрым, но ехидным пожеланием, причем, что примечательно, никто не обиделся, а наоборот — многие даже дали пару-тройку ценных советов и высказали мне свои пожелания. Фран, насколько я знаю, тоже успел с народом попрощаться и по своему обыкновению всех затроллить, но, как он потом рассказал, принес каждому извинения за то, что порой
его слова бывали очень жестоки, что вогнало в дикий афиг Бельфегорину и Ананаса. Кстати, о монархе. Прощаясь с женишками моих сеструх, я повелела Царской Моське и Хмурой Харьке беречь моих сестер, и они мне это клятвенно пообещали (если, конечно, клятвой можно назвать слова: «Ши-ши-ши, леди сомневается в Принце и его любви к его единственной Принцессе? Не стоит! Иначе Принц превратит ее в кактус!» и «Травоядное, не говори ерунды! Я не собираюсь бросать твою сестру! Думай, что произносишь, иначе — камикорос!» В принципе, если переводить на адекватно-русский с маньячно-пафосного, то да — они мне всё же заботиться о сестрах пообещали). Я осталась довольна этими холериками и пожелала им счастья — искренне и от всей души.Ну а в десять вечера все обитатели нашего дома, переодевшись, собрались в гостиной. В центре комнаты стоял длинный прямоугольный стол, окруженный стульями; у правой стены, между двумя креслами, примостился светло-коричневый диван; напротив него находилась «стенка» еще советского производства из светлого шпона; напротив двери, у окна, сияла огнями высокая искусственная ёлка; пол укрывал пушистый бежевый ковер; а на стенах, оклеенных бежевыми обоями, висели репродукции лесных пейзажей. Мы с сестрами натаскали с кухни готовый хавчик и соизволили накрыть на стол, после чего к нам заявились мафиози, приодевшие каждый свои родные шмотки плюс свитера, купленные нами (а как иначе? Зима! Крестьянин, начхав на обогрев, изволит замерзать-с!). Кстати говоря, Ленуся выпендриваться особо не стала и надела не платье принцессы-вамп а-ля «Я сбежала из дурдома, сказав родным, что была на шабаше», а вполне себе адекватный черный брючный костюм, в котором ходила в институт — с двубортным пиджаком и широкими брюками. Катюха напялила любимые черные брюки-клёш, которые считала удачной альтернативой юбке, черную блузку с широкими рукавами а-ля «Я летучая мышь, косплеящая Рюука, и мне пофиг, кто что скажет» (хотя это я просто придираюсь, потому как кофточка-то симпатичная была) и алый галстук, являвшийся то ли просто неизменным атрибутом, то ли талисманом на удачу, а также скромненький черный однобортный пиджак. Я же, так как мне никуда уходить не грозило, решила выпендриться и напялила крайне редко мною надеваемое темно-зеленое шелковое платье в пол на широких бретельках, плавно переходящих в лиф, идеально облегавшее фигуру, но расклешенное книзу. Обула я черные туфли на шпильке, а волосы, в отличие от моих сестер, просто собравших их в хвост заколками, уложила в довольно симпатичную прическу с помощью бигудюшек и фена. Кстати, накраситься мне не дал Фран, заявив, что любит меня, а не штукатурку, которой я собралась намазаться, и я это гиблое дело решила бросить. Оставим тушь для встреч с деловыми партнерами, а не для Нового Года в кругу семьи, ага…
Поначалу народ был очень подавлен и разговор не клеился — вот когда я пожалела, что с нами не было Ямамото — однако потом граждане постепенно начали приходить в себя, возможно, благодаря тому, что я врубила негромкую музыку, а Катюха, решив побыть тамадой, начала толкать веселые тосты и травить анекдоты. Вскоре мы уже болтали, как ни в чем не бывало, и отрывались по полной: Фран язвил всем и каждому; я ему в этом активно помогала; Скуало рассказывал восхищенной Ленке эпическую сагу: «Как я с мечом на дракона… то бишь на Первого Императора Мечей ходил»; Рёхей спорил с Дино о том, как надо начинать утро — с пробежки или с обхода всех домашних на предмет проверки вопроса: «А как вы тут поживаете, не скопытились ли за ночь без меня, босса вашего, незаменимого?» — кто за что радел ясно и так; Катька спорила с Мукуро о какой-то ерунде, а именно: повлияет на того Франа, который останется со мной, или нет, изменение прошлого, причем мы-то с Франом точно знали, что нет — нам Шалин-старший об этом поведал в разговоре под сакурами и все об этом отлично знали, но Фей же не мог не выпендриться; ну а Тсуна с довольным видом болтал с Джессо о перспективах отношений их семей. Один Хибари был бука букой и по большей части молчал, жуя свой извечный японский хавчик и время от времени почесывая прибалдевшую у него на плече канарейку. В одиннадцать Катюха объявила танцы и потащила на танцпол — то бишь подальше от стола, поближе к коридору — ничуть не сопротивлявшегося Саваду, а я, заявив: «Хаято, покажи мне класс и свой исключительный музыкальный слух», — схватила за руку бурчавшего динамитчика и потянула следом за ними. Краем уха я услышала диалог своей сестры и босса мафии, где тот заявил, что если бы не наша помощь, у него ушло бы еще много лет на то, чтобы понять, что он не бесполезен и вполне может быть достойным боссом Вонголы, а еще он сказал, что больше не хочет равняться ни на Джотто, ни на себя из десятилетнего будущего — он хочет просто планомерно работать над собой и стать человеком, который сможет с уверенностью сказать, что жизнь прожита не зря и он в своей жизни сделал всё, что мог. Дальше я прислушиваться не стала и завязала с Хаято прощальную беседу. Если честно, расставаться с ним, равно как с Мустангом и Зефиркой-куном, мне не хотелось, но такова жизнь, и порой приходится говорить «прощай», даже если отчаянно этого не желаешь. Гокудера пожелал мне счастья и сказал, что я и правда стала ему самым настоящим другом, хоть он и не понял почему, а я пожелала ему найти в своем мире сильную, но покладистую женщину, которая сделает его счастливым, и он, что интересно, сказал, что, пожалуй, всё же поищет таковую (а не просто подождет, когда она ему на макушку с небес свалится, как планировал раньше), потому как «такая всё-таки наверняка есть» — цитата никотинового мальчика. Далее я танцевала с Дино, которому пожелала не забывать о том, что он не только босс семьи, но и просто отличный человек, ну и, конечно, исполнения его мечты о нахождении госпожи Каваллоне, на что мне ответили объятиями и словами: «Будьте счастливы и не забывайте нас». Джессо же подарил мне незабываемый вальс и с хитрой лыбой заявил о том, что, несмотря на то, что он знал о планах Шалиных по поводу контракта с Крапивиным и познакомил меня с ним только по их просьбе, всё это время он стремился к тому, чтобы смягчить удар от потери контракта и пытался выровнять положение на ферме поиском других деловых партнеров. Я принесла ему искрение извинения, причем уже в который раз, ведь мы с ним общались на эту тему сразу же после боя, да и потом несколько раз, и извинения были приняты, но Джессо заявил, что он вообще-то клонит не к тому. На вопрос: «А к чему?» — он ответил: «К тому, что за последние недели я успел договориться еще со многими. Это мой новогодний и прощальный подарок. Не теряй силу духа, которая меня в тебе привлекла». Я растерялась, но тут же взяла себя в руки и, обняв белоснежного предводителя Мельфиоре, сказала: