Спасите, мафия!

Слова Франа, если честно, задели меня за живое. Я пыталась разобраться в себе, глядя в печальные хризобериллы его глаз, и думала о его словах. Он ведь прав был. Во всем прав. Но каким же сильным надо быть, чтобы прийти к такому выводу самому и принять его, как нечто само собой разумеющееся?..

— Прости, ты прав, — наконец пробормотала я и уткнулась носом в подушку. — А я идиотка.

— Бывает с каждым, — усмехнулся он и, потрепав меня по голове, спросил: — Ты мне лучше скажи, тебе мой подарок нравится?

— Ты о чем? — озадачилась я, приподнимаясь на левом локте, а парень кивнул на мою правую руку, и я с недоумением обнаружила, что перстень никуда не делся. А ведь за всеми этими треволнениями я даже не почувствовала этого, дурында такая!

— Это что, не иллюзия? — опешила я, а Фран улыбнулся и кивнул.

— Я купил его сегодня. Благодаря работе на ферме, денег мне хватило. Ты не знаешь, но я трудился с самого лета: просто хотел полезным быть, да и решил немного денег накопить — на всякий случай. Вот и пригодились — кольцо недорогое, но это золото и маленький бриллиант. Я ведь много работал, а деньги почти не тратил — только на башмаки. Ты на Катю не обижайся за то, что она не рассказала о моих трудах праведных — она меня прикрыла по моей просьбе. Не хотел, чтобы кому-то известно стало, а тебя легко спровоцировать на откровенность. Ты же добрая, но взрывная — можешь попасться в ловушку, — я хмыкнула, понимая, что иллюзионист прав, и слегка расстраиваясь от собственной тупости, но он улыбнулся и продолжил: — Ну а в магазин я сбежал, как только получил выписку. Потому ты меня и нашла, когда приехала, не в палате, а внизу, на первом этаже, в холле.

— Ну ты даешь, — протянула я и, рассмеявшись, ехидно спросила: — Что, и даже мысль об отказе тебя не посещала? Ты же мне даже в любви еще не признавался, а уже за кольцом помчал.

— Я максималист, — пожал плечами Фран и улегся обратно на кровать. — Решил, что если согласишься быть со мной, сразу сделаю предложение, если откажешь, подарю как воспоминание обо мне.

Мне вдруг почему-то стало очень грустно. В голосе иллюзиониста было столько тоски и безумного желания быть счастливым, что я невольно подумала, что просто обязана воплотить его мечу в реальность, чего бы мне это не стоило.

— Фран, а как ты выполнил контракт? — тихо спросила я, глядя парню в глаза. — Задание было: «Доказать самому себе и тому, кто тебе дорог, что ты заблуждался в самом главном и искренне признать и принять ошибку». Прости, но я думала, что для тебя главное — оставаться верным и преданным своим товарищам…

— Так и было, — кивнул парень. — Но не совсем. С уточнением. Если честно, когда я получил задание, определенного приоритета у меня не было. Мне практически всё было глубоко до лампочки, кроме тебя и того, что я должен помогать учителю и мафии. Банда Кокуё ведь меня вырастила, даже оплатила похороны моей бабушки, когда мне было десять. А потом, когда меня передали варийцам из-за их изначального договора, по которому в двенадцать я переходил в распоряжение Варии, я просто обязан был работать на них — я ведь получал зарплату, да и потом, они в целом неплохо ко мне относились, разве что Принц-Идиот стилеты кидал, а остальные только орали в ответ на мои шутки. Наверное, просто не могли ударить того, кто заведомо не станет сопротивляться, а босса я почти не трогал. Ну а если трогал, получал стаканом по лягушке, а капитан бежал его успокаивать. Так что, наверное, я им был в какой-то мере благодарен: мне ведь некуда было идти, а они давали мне кров, еду и работу, за которую они, в отличие от банды Кокуё, мне платили. Чувство долга у меня всегда было неплохим, потому я считал, что главное для меня — выполнять качественно мою работу, а также помогать учителю, Варии и Вонголе, а когда подружился с тобой — приплюсовал тебя к этому списку. Но на поле боя я понял, что не хочу больше быть их мальчиком для битья, не хочу больше работать на мафию, потому что эта работа никогда не казалась мне лучшей в мире, хоть и неправильной я ее не считал, — голос парня звенел, а глаза были полны тоски и боли. — Я не хотел убивать, но должен был, и это убивало меня самого, но уйти я не мог, потому что больше мне некуда было идти, да и я существо достаточно инертное — без толчка извне я от них не ушел бы. Добавь к этому, что я всё-таки человек чести и не мог бросить их, зная, что они во мне нуждаются. Но когда меня ранили, и ты плакала из-за меня, я понял, что всё это того не стоит. Понял, что главное в человеческих отношениях — это доверие и понимание, а не слепое следование за тем, за кем тебе велели следовать, и за кем ты следуешь из чувства долга и собственного безразличия к своей жизни. Я понял, что хочу сам решать свою судьбу и быть с теми, кто мне по-настоящему дорог, а не с теми, с кем мне велели быть. Думаю, я понял главное — что важнее всего не логика, подсказывающая направление движения в сторону исполнения своего долга, а чувства, которые помогают стать счастливым. Я просто понял, в чем мое счастье. Не в слепом следовании за кем-то, как было всегда, а в том, чтобы поддерживать и оберегать того, кто мне на самом деле дорог и порой даже вести его самому. Я понял, в чем мой свет, — я вздрогнула от воспоминания о том, как сама говорила Франу, что он должен поймать свой свет, и улыбнулась. Он запомнил… Но кто бы мог подумать, что этим светом для него окажется именно любовь ко мне?.. — Мой свет — в чувстве, которое дает мне силы двигаться дальше, не по инерции, а потому, что хочется идти вперед. Но вот что я тогда тебе доказал, понятия не имею.

— Что ты меня любишь, — улыбнулась я, собственно, обобщив всё им сказанное, обняла парня, устроила голову у него на плече и закрыла глаза. Он обнял меня в ответ и явно был рад тому, что мы оба пришли к одному и тому же выводу… Но Фран не был бы Франом, если бы просто тихо-мирно лежал и делал вид, что он няшная подушка.

— Если ты так заснешь, я не смогу уйти, — предупредил меня иллюзионист. — Ты решила взять меня в плен? Мне готовиться к режиму концлагеря?

— А ты что, сбежать хочешь? — фыркнула я, не собираясь шевелиться.

— Да в общем, нет, — усмехнулся он. — Но накрыться-то дай: не лето на дворе. А то и впрямь концлагерь — пытка холодом.

— Ладно, — протянула я и, быстренько укрыв нас одеялом, снова устроилась рядом с иллюзионистом. Он заглянул мне в глаза и вдруг прошептал:

— Прости…

Я поняла, что он просит прощения за смерть моего друга. В зеленых омутах застыла невысказанная боль и чувство вины, и я подумала, что он продолжает терзать себя за то, в чем не виноват. Сердце мучительно сжалось, но я осторожно коснулась ладонью щеки парня и четко, уверенно сказала:

— Прощаю. Не вини себя.

— Спасибо, — пробормотал Фран, а в глазах его я увидела облегчение и отчаянную надежду. С его души рухнула огромная глыба и я, чмокнув иллюзиониста в щеку, снова устроилась рядом с ним, прошептав:

— Всё будет хорошо, Фран. Теперь я в это верю. Главное уметь прощать — ты же сам это говоришь. Так вот, самого себя прощать тоже надо уметь.

— Ты меня этому научила, — улыбнулся парень и собственнически прижал меня к себе. — Спасибо…

— Тебе спасибо, — ответила я и закрыла глаза. На душе вдруг стало очень тепло и уютно, словно не было ни проблем, ни забот, потому что самому дорогому для меня человеку удалось понять, что он имеет право на прощение. И даже больше того — он его себе даровал…

Заснула я очень быстро, а когда проснулась, обнаружила у себя под боком мирно сопевшего фокусника, обнимавшего меня и явно видевшего очень хороший сон, потому как на губах его блуждала радостная улыбка, да и вообще моська у него была что ни на есть довольная. Проснулся парень минут через пять, и я, чмокнув его в щеку, ломанулась в душ. С тех пор иллюзионист завел привычку по вечерам заявляться в мою комнату «просто чтобы поболтать» и в результате оставаться с ночевкой, однако дальше поцелуев он заходить явно не собирался, и, если честно, я была с этим абсолютно согласна. Просто потому, что я его безумно любила. Всем сердцем, всей душой и без оглядки на глупые условности, которые могли сказать, что мы не пара. Потому что, несмотря ни на что, мы всё же идеально друг друга дополняли, понимали друг друга без слов и просто верили друг в друга. А еще я осознала, что платоническая любовь — это всё же прекрасно, потому что она дарует душе крылья…

====== 78) Отбытие повинности, немного измывательств и что из всего этого получилось ======

«Основа всякой мудрости — есть терпение». (Платон)

В понедельник, шестнадцатого числа, мы с раннего утреца всей гурьбой потопали к руинам, вызывавшим неприятные воспоминания. Маэстро после того дня я больше не видела и понимала, что никогда не увижу: он сказал мне «прощай», а это значило, что встречи со мной он будет избегать, как и обещал, когда возвращал меня в родительский дом. Терять друга было больно, равно как и осознавать, что неподалеку погиб еще один мой друг — Вася по кличке Валет, чье тело исчезло вместе с телами двух других жертв и Маэстро в белом мареве. Их вернули домой, насколько мне известно, и я была на похоронах Валета, устроенных Дуняшей, Севером и Хохмой. Катя же поехала на похороны Анны, а Лена — той медсестры, что ее спасла. Катерина пересеклась с Игорем, но ни слова ему не сказала, а Диме, его сыну, принесла соболезнования, на что тот ответил, что очень сожалеет из-за того, как поступил его отец, и желает нашей семье только хорошего. Он не просил простить отца, не говорил, что хочет остаться нашим другом — он просто принес извинения за самого себя и свое поведение, и это его несколько возвысило над его папашей в моих глазах. Катя же осталась к его словам холодна, потому как считала, что раз он знал о поступке отца и промолчал, то тоже нас предал, и переубеждать ее я не собиралась.

В общем, руины нагоняли на меня тоску и спасало только присутствие рядом жениха и сестер, почему-то воспринявших мое заявление о свадьбе как само собой разумеющееся. Ритуал я описывать не хочу, потому как Ленке, бледной как полотно, пришлось резать пойманную не пойми где комитетчиком лягушку. Только потомки того, кто помог Эмме, могли открыть проход, а процесс открытия по заданию достался именно Принцу с Ленкой, потому ей и пришлось всё это делать, и за это я хотела Графа придушить собственными руками, но понимала, что это глупо, так что просто пыталась поддержать Ленусика. Но ей хватило поддержки Принца, обнимавшего ее от начала чтения текста на булыжнике до момента, когда проход открылся.

— Мы первые, — заявил Фран, выполняя пункт номер один нашего контракта — «Первыми ступить в неизведанное». Спасибо Гу-Со-Синам, выдавшим нам инструкции, а то бы Ленка точно сиганула вперед всех, ведь когда в алтаре открылась воронка, у нее так глаза заблестели, что я поняла: расчлененная лягушка успешно забыта… Черный юмор, блин.

Короче говоря, мы с Франом, держась за руки, взгромоздились на оставшийся твердым бортик камня и сиганули вниз, в сопровождении моего вопля: «Не поминайте лихом!» Выпали мы уже в мире Мейфу, причем никакого полета или тоннеля я не заметила — сиганули в бездну, а через миг рухнули в саду с цветущей сакурой. Фран тут же вскочил и оттащил меня за руку от прохода, который, кстати, с этой стороны являл собой образовавшуюся прямо в воздухе черную дыру, размером напоминавшую зеркало в полный рост и висевшую вертикально, как черная тряпочка, натянутая на невидимые нити (это я с Принцем, кажись, наобщалась — везде лески мерещатся). Вовремя мы, кстати говоря, отошли: из мгновенно расширившейся дыры выпали державшиеся за руки Принц с недо-Принцессой, и пока Ленка восторженно осматривалась, относительно-разумный представитель человечества в их паре отволок мою сестру к нам с иллюзионистом. Следом выпали Катька с разведчиком, мгновенно поднявшимся на ноги и начавшим осматриваться так, словно на него сию секунду стадо диких крокодилов из кустов выпрыгнуть должно было. То ли он холерик, то ли истерик, то ли параноик, то ли просто не знает слов «дружественная территория»… Я же тоже решила осмотреться и прифигела. Огромные раскидистые сакуры образовывали длинную аллею, в конце которой располагался особняк, построенный из белого мрамора, с колоннами перед входом, поддерживавшими конусообразную крышу, укрывавшую крыльцо от постоянно падавших нежно-розовых лепестков. Вся земля огромного сада была устлана бледно-розовым ковром, равно как и крыша двухэтажного особняка. В воздухе ощутимо чувствовалась прохлада и свежесть, и мне показалось, что по температуре здесь, скорее, японская зима, нежели весна, но сакура говорила об обратном, а Ленка, поймав мой недоуменный взгляд, поспешила объяснить: