Спасите меня, Кацураги-сан! Том 8

— Наши инфекционисты поставили ему тяжёлую пневмонию с резко выраженной дыхательной недостаточностью, — сказала профессор. — Он долгое время был подключён к аппарату искусственной вентиляции лёгких, но легче ему не становилось.

— До тех пор, пока не начали давать ему экспериментальный препарат? — догадался я.

— Да, — кивнула профессор. — Пульмонолог сделал вывод, что вероятность летального исхода больше семидесяти процентов. В сознание он не приходил, а потому родственники подписали согласие на приём моего антибиотика. Так он стал участником клинических испытаний.

— И как давно он уже находится в вашем стационаре? — поинтересовался я.

— Неделю, — улыбнулась Ритика Банзаль, упиваясь моим удивлением.

— Вы хотите сказать, что всего неделю назад он был в коме?

— Именно. Вот, взгляните на анализы. Мы сделали посев мокроты и определили, что в его лёгких был крайне устойчивый пневмококк.

Я пробежался глазами по результатам посева. Действительно, бактерия, судя по её устойчивости, просто неубиваемая. Сложно даже сказать, каким антибиотиком можно было бы пробить такую защиту.

— Мой препарат ослабил устойчивость бактерии, и иммунная система пациента самостоятельно справилась с задачей, — сказала профессор.

Но я всё же нашёл к чему придраться.

— Показатели печеночных трансаминаз сильно повышены, — подметил я. — У пациента нет заболеваний печени?

— Нет, доктор Кацураги, — вздохнула она. — Показатели поднялись сразу после начала приёма антибиотика.

— Значит, он гепатотоксичный, — подметил я. — Но это не повод его отменять. Таких антибиотиков целая куча, и ими активно пользуются, несмотря на риск повреждения печени. Просто нужно проводить курс приёма гепатопротекторов, и организм справится.

— Мы так и делаем, — кивнула Ритика.

Я ещё раз осмотрел пациента и сильно удивился, как всё-таки «нежно» подействовал этот антибиотик. В лёгких не осталось никаких признаков воспаления, и, если учесть, что мужчина пережил крайне тяжёлую пневмонию, дыхательная система на данный момент выглядела даже чересчур здоровой.

Мы перешли в следующую палату, где лежала беременная женщина.

— А вот это уже интересно, — нахмурился я, изучая историю болезни. — Профессор Базаль, в связи с чем беременной понадобился антибиотик?

— Гнойная рана правой голени, — пояснила она. — И сепсис.

— Сепсис при беременности? — вздохнул я. — Тяжёлая ситуация.

Заражение крови и для обычного человека опасно, но для беременной женщины — это огромный риск. Особенно для ребёнка, поскольку кровь матери и плода сообщаются через плаценту.

— Вижу, что по данным УЗИ, с плодом всё хорошо, — заключил я. — Ваш антибиотик проходит через плацентарный барьер?

И это очень важный вопрос. Оттого, проходит препарат через плаценту или нет, зависит, можно ли его давать беременным или же он им противопоказан.

Я всегда придерживался мнения, что беременных стоит оградить от любых лекарственных препаратов. Если, само собой, нет жизненно важной необходимости для их назначения. Поскольку проводить клинические испытания на беременных не гуманно и не всегда представляется возможным, сложно сказать, какие препараты могут навредить плоду, а какие нет.

А между тем существует огромное количество лекарственных средств, которые сильно уродуют будущего ребёнка, делая из него инвалида или вовсе приводя к смерти ещё в утробе матери.

— Да, доктор Кацураги, антибиотик через плацентарный барьер проходит, — сказала профессор Базаль. — И в данном случае это к лучшему. Поскольку инфекция практически наверняка попала и в кровь плода. Но мы вовремя успели начать лечение.

Я осмотрел ногу женщины и беременную матку с помощью «анализа». Никаких проблем. Рана практически полностью зажила, а плод чувствует себя так, будто у матери и вовсе не было никакой инфекции.

— Вижу, что лечение прошло успешно, — заключил я. — Однако и здесь по результатам биохимического анализа наблюдается ряд отклонений.

— Да, тоже печень, — кивнула Ритика Базаль.

— Нет, профессор Базаль, не только печень, — заявил я.

Ритика вздрогнула. На протяжении всех моих осмотров она была на нервах, хотя ранее старалась казаться чересчур уверенной в себе.

— Не беспокойтесь так, — попросил её я. — Чем больше недочётов мы сейчас найдём, тем лучше. Взгляните на «АЛТ» и «АСТ».

— Ну? Печёночные трансаминазы, — пожала плечами профессор. — Точно такое же повышение, как и у предыдущего пациента.

— Не совсем, — помотал головой я. — «АСТ» куда больше. А этот фермент, как известно, также находится и в сердечной мышце. Там его куда больше, чем в печени. Имеет смысл проверить кровь на другие маркёры повреждения миокарда, такие как тропонины и миоглобин.

— Проклятье… — не выдержала она. — Значит, препарат ещё и кардиотоксичен. Это плохо. Хуже, чем банальная гепатотоксичность.

— Тем не менее, это не отменяет того, что пациентам антибиотик помогает. Просто в противопоказания к препарату придётся внести наличие ишемической болезни сердца. То есть, те, кто перенёс инфаркт, принимать его точно не смогут.

— Доктор Кацураги, тогда нам срочно нужно посмотреть ещё одного пациента, — побледнела профессор Базаль.

— Только не говорите, что у вас этот препарат уже принимает инфарктник? — с надеждой спросил я.

— Нет, хуже, — заявила она. — Пойдёмте.

Мы прошли через всё отделение и оказались в самой последней палате, где лежал пожилой мужчина.

Благодаря «анализу» я сразу же обнаружил грубые повреждения сердца. Неужели антибиотик уже успел навредить больному?

— С чем он поступил? — спросил я.

— С инфекционным эндокардитом, — ответила профессор. — Воспаление перешло на сердечную мышцу и вызвало также миокардит. Бактерию мы убили, но он уже давно не может восстановиться после лечения. Возможно, проблема именно в этом?

Я внимательно изучил анализы, а затем осмотрел сердце пациента.

— Да, профессор Базаль, у него развивается тяжёлая сердечная недостаточность, — сказал я. — Его нужно переводить в кардиологическое отделение.

— Боже мой… — женщина прикрыла рот рукой. — Думаете, это моя вина?