Спаситель
Шрифт:
Первое удивление – отсутствие часового у хором. Тишка поднялся на крыльцо, приоткрыл кованую дверь в большие темные сени, в углу стояли метлы и веники. Тишка осторожно вошел, прислушался – кругом тишина, только где-то наверху бубнили голоса. Вдруг в углу какое-то движение – Тишка обомлел. Из-под веника вылез облизывающийся кот.
– Тьфу ты черт!
Налево дверь, расписанная разноцветными петухами, а прямо низенькая. Голбец в чулан, догадался Тишка, отворил дверцу и сразу увидел множество разных заступов и лопат, схватил первую попавшуюся и побежал обратно.
На улице царила тьма да затишье. Только псы скулили неподалеку.
Тишка остановился, засеменил по-кошачьи, приблизился и остолбенел – мертвое тело лежало в большой луже крови, растопившей снег. Он узнал в мертвеце казацкого десятника, который встречал их на въезде.
Тишка облизнул пересохшие губы и только сейчас обратил внимание на негромкий гул, будто несколько человек тихо переговаривались неподалеку. Тишка инстинктивно пригнулся, отошел во тьму поближе к мостам у ворот, подобрался к низкой избенке, где сидел писарь, миновал торец въездной башни, выглянул и тотчас отпрянул, прижался к стене.
Увиденное казалось невероятным – огромная разночинная толпа – стрельцов, казаков, посадских, дворовых, так же смешанно вооруженная – от мушкетов с палашами до вил с топорами стояла прямо перед мостом, ведущим в острог в абсолютной тишине.
Тишка закрыл глаза, открыл, словно пытался сбросить с себя страшное наваждение и согнувшись на цыпочках побежал к амбару.
***
Тишка ворвался в амбар бледный как мел, швырнул неказистую лопату и собственноручно закрыл за собой тяжелый брус-засов. В свете лучины глаза его горели страхом.
Филипп уже видел такой взгляд у Тишки и нахмурился.
– Что опять?
– Онамо, братцы, такое…
Но тут и без дальнейших слов все стало понятно – окрестность взорвал многоголосый рев разъяренной толпы. Через секунду к ним добавился топот ног, совсем скоро звуки хлестких и сокрушительных ударов, а затем и чудовищные крики первых жертв.
Судя по нарастающему шуму, толпа как вода заполнила все – кричали со всех сторон, звук проникал даже сверху – через дырявую крышу, о худости которой говорил приказчик. Несколько ударов обрушились на дверь. Завадский с Антоном отступили от нее. Бес ловко забрался на галерею, встал на ящики и проделав дыру в холстине, выглянул через крышу.
– Гляди-тко, брат! – позвал он Филиппа.
Завадский забрался к нему и выглянул. Толпа, вооруженная чем попало действительно заполонила весь острог, включая боковые мосты и башни. От количества факелов было светло как днем. С их ракурса была отлично видна виселица, перед которой уже зажигали костры.
– Онамо смотри!
Филипп посмотрел куда указал Бес и увидел в отдалении как несколько человек с топорами, топча чей-то труп рубила двери в низкую избу без окон.
– Тюрьма. – догадался Филипп.
Люди быстро разрубили дверь и вскоре вывели оттуда двух узников. Один из них был настоящим гигантом по местным меркам – мускулистый, широкоплечий с длинными волосами, как у Тарзана, которые ниспадали ему на плечи.
Его быстро освободили от кандалов, и вместе с другим освобожденным узником, он воздел
руки к небу. Рев ликования прокатился по толпе.Между тем со стороны хором толпа двигалась как кильватер и Филипп понял, что там кого-то тащит. Раздавалось яростное улюлюканье, злобные выкрики, мелькали руки и топоры – ясно было, что кого-то не только волокут, но и бьют.
По докатившимся крикам Филипп узнал голос.
– Тати! Разбойники! Безумцы! – надрываясь до хрипоты кричал приказчик, которого толпа волокла к виселице. – Одумайтесь! Супротив воли государевой! Супротив Бога идете!
На миг в свете костра показалось знакомое лицо человека, с которым Филипп разговаривал всего полчаса назад. С его усов капала кровь, сломанная рука безвольно болталась. Теперь он орал от боли, но его заглушали другие – за приказчиком бунтовщики волокли дьяка, лакея Степана и крупных мужиков – видимо рындарей.
Филипп тихо выругался.
– Надо срочно сваливать. – Сказал он.
Бес ухватился за края дыры, поднялся повыше, огляделся.
– Ворота настежь, – сообщил он.
– Выбраться сумеем?
Бес скептически поглядел на лица внизу и покачал головой.
– Попробуем. Антон, выкопай мешок!
Антон схватил лопату с завидной скоростью стал копать.
Бес между тем вел наблюдение. Приказчика Итанцинского острога и дьяка казнили первыми. Их не вешали, а раздели догола, зачитали народный «приговор» и отрубили головы, следом топоры заработали активнее – казнили пару каких-то подъячих, рындарей. Филиппу больше всего было жаль старшего лакея Степана – он не противился, не кричал, а покорно исполнял волю бунтовщиков – вставал куда велено, склонял голову как скажут, но и его не пощадили – златовласая голова покатилась с эшафота на снег в толпу, под одобрительные крики.
Филипп ощущал волны адреналинового жара.
После казней на эшафот вышел освобожденный «Тарзан» и объявил, что враги народные получили по заслугам и в Итанцинске теперь будет править какой-то круг.
Антон выкопал ящик, из которого извлек кожаный мешок.
– Готово, брат, – Антон бросил мешок Филиппу.
Завадский глубоко вздохнул и положил руки на брус.
– Будут спрашивать – говорите мы работные люди из Иркутска, отвезенные насильно в Селенгинск.
– Обожди, Филипп! – крикнул сверху Бес.
– Чего?
– Ворота закрывают!
– Черт!
– Это еще не все, брат. Они сюда идут…
***
Крепкие ворота амбара тряслись от стуков.
Филипп поглядел на братьев. Не было сомнений – все также безоговорочно верят они в него.
– Открывайте, – сказал Филипп спокойным голосом.
Антон и Бес сняли брус. Ворота тут же распахнулись и вместе с морозом на них хлынула разгоряченная толпа. Лишь один человек сумел ее остановить.
Длинноволосый «Тарзан» поднял руки. Кто-то присвистнул, увидев обилие дорогих товаров.
– Обождите, братцы! Эти люди неместные.
– Давеча были они в хоромах собаки Шеховцова! – крикнул кто-то.
– Ну-ка живо сказывайте кто вы такие! – изрек вожак.
Филипп кивнул Антону и тот извлек уже не раз выручавшую бумагу.
– Я купец Енисейского уезда Филипп Завадский, вожу по наказанию воеводы Енисейского разряда казенный товар в Цинскую империю. – Сказал Завадский, пока Антон передавал вожаку бумагу.
Тот повертел фигуру перед собой, и Филипп понял, что он неграмотен – стало быть «кузнечий сын».