Спираль

— Вы нетерпеливы, товарищ директор. Прошу вас, напрягите волю, и спокойно взглянем на дальнейшие планы, за выполнение которых нам придется вести бой с этой самой минуты. Боржому не желаете?

— Нет. То есть да.

Рамаз лениво поднялся, подошел к холодильнику, достал боржом, налил в стакан и протянул его директору.

— А вы?

— Я, с вашего позволения, из горлышка.

Кахишвили жадно осушил стакан.

— Умоляю вас, не тяните. Сил моих больше нет.

— Засим, милейший, вы приносите завещание Георгадзе в институт, собираете открытое собрание и зачитываете его.

— А потом? — Кахишвили безропотно проглотил насмешливое «милейший», понимая, что возмущаться не имеет смысла. Он давно залез в болото и с каждым часом все глубже погружался в него.

— А потом надлежит выполнить завещание покойного. От вас же требуется одно: чтобы сейф был надежно опечатан.

— Я никак не пойму, какую пользу принесет нам опечатывание? Не лучше ли просто-напросто уничтожить завещание?

— Простите, но мне казалось, что у вас более гибкий ум. Сейчас слушайте меня внимательно и не прерывайте. Если бы у вас хватило терпения, вы бы уже поняли, что я хочу сказать. Да, в течение двух лет сейф будет опечатан и неприкосновенен, но отнюдь не для нас.

— Как?

— Очень просто, милейший, очень просто. Я, кажется, просил не перебивать меня?! Сургуч на сейфе буквально за несколько дней примелькается так, что ваши посетители со временем перестанут замечать не только печати, но и сам сейф. В конце января мы с вами откроем его. Заберем все, что нам требуется, оставив ненужное в целости и неприкосновенности. А прилепить на место сургуч для меня такой же пустяк, как покупка коньяка в винном магазине. Через два года, когда сейф откроют официально, там не обнаружится ничего, кроме второстепенных исследований и описаний неудачных экспериментов. Мы же к тому времени будем знаменитыми людьми. А через два года многие страсти, столь неистовые сегодня, улягутся и забудутся. Вам ясно?

— Ясно, — буркнул директор.

— Рад слышать, — Рамаз встал.

— Почти ясно, — уточнил Кахишвили.

— О, господи! — не выдержал Рамаз. — Сегодня ночью пораскиньте мозгами, проанализируйте положение дел, и завтра утром все станет ясным как божий день. Я ухожу, чтобы не мешать вашей серьезной научной и административной деятельности.

Рамаз ждал согласия директора.

После недолгой паузы Отар Кахишвили поднял голову и сказал, глядя на молодого человека:

— Завтра утром принесите заявление и справку из университета.

Рамаз залез во внутренний карман пиджака.

— Вот, пожалуйста, и заявление, и справка.

Директор удивленно и одобрительно покачал головой.

И вдруг в глазах у него потемнело, кабинет завертелся, и Кахишвили вместе с тяжелым письменным столом вознесло к потолку.

— Что с вами? — подскочил к нему Коринтели.

— Ничего… Вы ступайте. Марине скажите, пусть срочно зайдет ко мне. Завтра с утра приступайте к обязанностям лаборанта.

— На вас лица нет.

— Ничего. Пришлите Марину. И как можно скорее покиньте институт. Придется, видимо, вызвать мне «скорую». Я не хочу, чтобы этот приступ связывали с вашим визитом. Вы поняли?

— Понял! — ответил Рамаз и почти бегом выскочил из кабинета.

…

Телефон зазвонил чуть свет.

Рамаз открыл глаза и тут же посмотрел в окно.

Солнце еще не взошло.

«Кто звонит в такую рань?»

Он протянул руку к телефону, стоящему на полу, и тяжело поднес трубку к уху.

— Слушаю вас.

— Разбудила тебя?

Рамаз узнал голос Инги, и сон моментально слетел с него.

— Слушаю тебя, Инга!

— Мне нужно срочно повидаться с тобой.

— Случилось что-нибудь? — испугался Рамаз.

— Ничего особенного. Просто нужно кое о чем переговорить с тобой. Я сейчас приеду и приберусь у тебя. Столько времени ни ты не звонил, ни я не заходила.

— Тебе не стоит приходить сюда. Не тревожься, у меня все в порядке. Утром я должен убежать по делам. В двенадцать встретимся у Дворца спорта или перед зоопарком.

— В двенадцать? — задумалась Инга.

— Не можешь?

— Как не могу! Ровно в двенадцать у зоопарка.

Рамаз приехал на полчаса раньше. Оставив машину перед телецентром, пешком спустился к зоопарку. Чем ближе подходило время к назначенному сроку, тем больше и больше охватывало его волнение. Он не знал, откуда появится Инга, поэтому выбрал такое место, которое позволяло держать в поле зрения обе стороны улицы.

Издали заметил он Ингу, идущую со стороны телецентра. Девушка с напряженным вниманием смотрела по сторонам, ища глазами брата. И, когда их взгляды встретились, она, едва сдержав радостный крик, подбежала к Рамазу и повисла у него на шее.

От прикосновения ее груди Рамаза снова обдало электрическим током. В глазах потемнело, и тяжелая тоска сразу сжала душу.

— Что с тобой, что-нибудь случилось? — спросила испуганная Инга, не сводя с брата озабоченного взгляда.

— Ничего, — постарался улыбнуться Рамаз. — Пошли сядем в машину. Прокатимся немного. Хочешь, поднимемся на фуникулер?

— Не могу, это долго, — с сожалением сказала Инга.

Как прекрасна была она, произнося эти слова, как нежна, чиста и наивна! Жгучее желание пронзило Рамаза — подхватить ее на руки как малого ребенка и прижать к груди. Для него уже не существовало ни улицы, ни автомобилей, ни людей… Снова увидел он Ингу в ореоле солнечного света на фоне голубого неба, снова услышал шелест ее длинного белого платья…

— Жалко, но мне в самом деле некогда. Пора на работу возвращаться, — отрезвил его голос сестры.

— На работу?

— Да, на работу.

— Я отвезу тебя.

Машина пересекла площадь Героев и выехала на набережную.

— Рамаз, — необычайно серьезно начала девушка. — Я себе места не нахожу. Вчера была у подруги на дне рождения. Там был один человек. Лет тридцати. Я заметила, что он хочет сесть рядом со мной. Это мне не понравилось. Я старалась, чтобы он не сел, а он все равно пристроился рядом. И спросил: «Как Рамаз?..»

— Не помнишь, как его зовут? — оборвал сестру Коринтели.

— Как же, специально поинтересовалась у подруги. Она-то и напугала меня, он, оказывается, следователь из милиции, Лери Долидзе.

Упоминание о милиции насторожило Рамаза, но он не подал виду:

— Лери Долидзе! Не знаю, не слышал.

— А у меня сложилось впечатление, что ты знаешь его.

— Может быть, и знаю, но не помню. Ты же знаешь, что я многое забыл. А что ему нужно было?

— Как прекрасно ваш брат знает иностранные языки, сказал он.

— А ты что ответила?