Сталин и заговор генералов

Лица, близко знавшие Фрунзе, свидетельствуют, что «еще в детстве, когда его спросили, кем бы он хотел стать, сказал: «Генералом!»^{911 912}. Конечно, это была шутка, однако «старший брат Костя (тоже, разумеется, в шутку) иногда обращался к нему со словами «Ваше превосходительство»⁹¹³. Все это обнаруживает, несомненно, некоторый, порой полушутливый, оттенок тщеславия. Однако за легким налетом тщеславия некоторые мемуаристы просматривали и честолюбивые настроения Фрунзе.

Интерес к воинской славе у М.Фрунзе, по свидетельству окружающих, обнаружился еще с юности. Он рано проявлял внимание к биографиям выдающихся полководцев, их походам, сражениям. Он любил оружие, но вопреки устоявшимся и недостоверным слухам, кажется, ни разу не использовал его против людей, даже в боевых экстремальных ситуациях⁹¹⁴. Будто бы боялся убивать при наличии несомненной отваги, храбрости и готовности к самопожертвованию. И в последующие годы он проявлял особое пристрастие именно к военному делу и военным вопросам⁰. Это могло, в определенных обстоятельствах, стать предпосылкой к развитию воинского честолюбия.

«Старый революционер, видный командир Гражданской войны, Фрунзе был очень способным военным, — вспоминал бывший секретарь Сталина Б.Бажанов. — Человек очень замкнутый и осторожный, он произвел на меня впечатление игрока, который играет какую-то очень большую игру, но карт не показывает. На заседании Политбюро он говорил очень мало и был целиком занят военными вопросами»¹. Бажанов считал, «что Фрунзе видит для себя в будущем роль русского Бонапарта», добавляя, что «Сталин разделял мое ощущение»^{915 916}.

Разумеется, к воспоминаниям сталинского Секретаря-невоз-вращенца следует относиться осторожно. В ряде случаев в них обнаруживаются неточности — явное следствие попавших на страницы воспоминаний слухов, чужих, весьма субъективных мнений. И в данном случае, рассуждая о скрытом «бонапартизме» Фрунзе, Бажанов, очевидно, передавал сложившееся у Сталина и в околосталинеких кругах мнение, которое В.Молотов интерпретирует в несколько завуалированной форме: «В то время из военных он был, пожалуй, наиболее сильным»⁹¹⁷. Однако впечатление о Фрунзе как о «сильном» в военно-политическом отношении человеке, если сопоставить серию нескольких весьма существенных фактов из его военно-политической биографии, оказывается неоднозначным.

Коща «для разоружения кавалерийских частей, якобы завязавших сношения с басмачами, Фрунзе предложили скрытно окружить мятежные отряды во время совещания с их предводителями», он возмутился, «назвал этот план вероломным и... согласился»^{918 919}. Протесты Фрунзе были проигнорированы, когда по прибытии из Туркестана в Москву ВЧК подвергла обыску его поезд в поисках «награбленных туркестанских сокровищ»⁰. Когда в октябре 1920 г. от командования 6-й армией был отстранен его близкий друг и давний соратник К.Авксентьевский, с мнением протестующего М.Фрунзе не посчитались. И он согласился⁹²⁰. 11 ноября 1920 г. он в обращении к «чинам» врангелевской армии «гарантирует сдающимся, включительно до лиц высшего комсостава, полное прощение в отношении всех проступков, связанных с гражданской борьбой. Всем нежелающим остаться и работать в социалистической России будет дана возможность беспрепятственного выезда за границу»⁹²¹. Однако тотчас последовало крайнее недовольство Ленина, а затем небывалые дотоле массовые казни оставшихся в Крыму бывших офицеров врангелевской армии. И Фрунзе не проявил никакой заметной протестующей реакции. Внешнюю полнейшую безучастность обнаружил М.Фрунзе и тогда, когда начала проводиться широкомасштабная «чистка» высшего комсостава ВСУК и УВО во второй половине 1923 г. Смещение с занимаемых должностей Н.Соллогуба, А.Андерса, Н.Махрова и др. и назначение на должность его начальника штаба высокопоставленного сотрудника Украинского ГПУ Р.Лонгвы также не вызвали со стороны Фрунзе заметного протеста. А ведь, в частности, полковника Генштаба А.Андерса он знал хорошо, давно, еще с 1919 г., как почти бессменного работника его штаба, которого он высоко ценил как специалиста, сопровождавшего его в «турецкой миссии» 1922 г.². В равной мере странной оказывается покорность, с которой Фрунзе против своей воли «лег на операционный стол». Я ограничился лишь некоторыми фактами. Число их можно увеличить, познакомившись с более пространными биографическими очерками, посвященными Фрунзе.

Впрочем, до 1924 г. по своему влиянию и авторитету в войсках Фрунзе уступал и Троцкому, и Тухачевскому. Это было хорошо заметно в период дискуссии о «военной доктрине Красной Армии» в 1921 —1.922 гг. по тексту полемических публикаций. «Склоняя» М.Фрунзе, военные публицисты критиковали его взгляды, однако от критики М.Тухачевского не только воздерживались (за исключением Л.Троцкого и его ближайшего единомышленника Д.Петровского), но в определенном смысле опирались на него как на один из признанных высших авторитетов Красной Армии'⁹²¹. Это лишний раз указывает на еоциоменталь-иую ситуацию в военных кругах в первой половине 20-х годов, заметно отличающуюся от той, которая начала складываться после 1924 г., возвышая авторитет Фрунзе с одновременным и заметным снижением авторитета не только Троцкого, но и Тухачевского.

Представление о Фрунзе как о «сильном» политическом деятеле в военной элите вполне сформировалось к осени 1925 г. Косвенно оно обнаруживается и в слухах о его внезапной и криминально-загадочной смерти. Выразительным свидетельством такого рода может служить фрагмент из письма Б.Николаевского Б.Суварину. «Между прочим, — сообщал Б.Николаевский, — встретил человека — профессор Военной академии имени Фрунзе, — который рассказал, что Тухачевский (они были товарищами по Михайловскому училищу) ему в 1925 г. говорил, что «операция» у Фрунзе была убийством, совершенным с согласия самого Фрунзе, чтобы избежать разоблачения, так как раскрылись-де его связи с охранкой... Рассказчик заслуживает полного доверия. Не хвастун, действительно хорошо знал Тухачевского»¹.

Приведенная информация в данном случае интересна не как повод для соблазнительных рассуждений о «таинственной смерти командарма Гаврилова»^{922 923}, но как свидетельство о слухах, муссировавшихся в военных верхах. Именно тогда представителям военной элиты, таким, как Тухачевский, было, вероятно, не совсем понятно, почему такой казавшийся политически «сильным», независимым и весьма самостоятельным деятель, как Фрунзе, «покорно» лег на операционный стол без особой на то необходимости, зная о возможности смертельного исхода операции.

Кем-то пущенный слух о его связях с охранкой должен был, очевидно, дать его непонятному для «генералов» поведению, не свойственному натуре и политической репутации Фрунзе, более ши менее логичное объяснение. Однако, не ставя перед собой задачу «расследования» источников данного слуха, думаю уместным высказать предположение, что, учитывая и несомненное влияние свойств личности и характера Фрунзе, его поведение в политически и военно-политически ответственных ситуациях могло быть обусловленным и прямым давлением на него с использованием, быть может, и каких-то компрометировавших его документов или фактов биографии.

Фрунзе не был единственным из старых партийцев, «политкаторжан», попытавшихся испытать свои дарования на полководческой стезе. Оставлю в стороне фигуру Троцкого. Надо отдать ему должное: «вождь Красной Армии» никогда не претендовал на лавры выдающегося полководца. Он никогда непосредственно не командовал ни фронтовыми, ни армейскими, ни даже дивизионными соединениями. Однако в качестве командармов пробовали свои способности и Н.Муралов, и М.Лашевич, и Г.Сокольников, и К.Ворошилов, и М.Фрунзе. Незаурядные способности руководить войсками в армейском и фронтовом масштабах из них обнаружили в 1919—1920 гг. лишь Фрунзе и Сокольников.

Однако думается, не стань Фрунзе в 1925 г. Председателем РВС СССР и наркомом, а пойди он по административно-хозяйственному, партийно-политическому пути, возможно, о его действительно незаурядных военных способностях, обнаруженных на полях Гражданской войны, просто бы забыли. Как это случилось с посмертной репутацией Г. Сокольникова. Во всяком случае, неоднократное предложение, делавшееся ему, занять должность начальника Политуправления РККА свидетельствует, что в высших партийных кругах его рассматривали прежде всего как политработника, а не как «генерала». Но М.Фрунзе хотел быть и остался военным человеком. Однако ни организация контрнаступления на Восточном фронте в мае — июне 1919 г., где решающую роль уже начала играть 5-я армия М.Тухачевского, ни его победоносный туркестанский поход не явились чем-то экстраординарным. Примечательно, что Фрунзе был «причислен к Генштабу» за выдающиеся полководческие заслуги одновременно с А.Егоровым в декабре 1920 г. (Тухачевский — в мае 1920 г.). Очевидно, все предшествовавшие «врангелевскому разгрому» боевые успехи Фрунзе и на официальном уровне не рассматривались в качестве выдающихся. Во всяком случае, справедливости ради следует отдать значительную долю заслуг Фрунзе его боевым соратникам. «Советская военная история превозносит сейчас стратегию Фрунзе, — критически оцеиива-ли полководческую репутацию этого «революционного генерала» специалисты, — и считает высоким ее образцом его апрельскую операцию па Урале. На деле это обстояло несколько иначе. При нем начальником штаба состоял в то время генерал Новицкий, бывший профессор Военной академии, и несомненно, что все стратегическое руководство лежало именно на этом последнем»¹. Выдающуюся роль сыграл и командарм В.Лазаревич.