Сталинка

За окном светать начало, когда Петровна, наконец, чутко и тревожно задремала.

Обычное утро, обычные дела. Анастасия сварила кашу и принялась за уборку. Мягкой белой тряпочкой протирала пыль с комода, этажерки с книгами, приёмника "Иртыш". А когда очередь дошла до гардероба, рука её так и замерла. Блестящую поверхность зеркала, укреплённого на дверке, прочертили трещины, разделив его на три неравные части.

– Ой, матушки мои!
– она перекрестилась, осторожно смахнула пыль.
– К чему бы? Зеркало разбилось... ой, не к добру это, не к добру, - и присела на край дивана. Однако сиди, не сиди, а домашние дела не ждут. Занималась уборкой, готовкой, а думы сами собой возвращались к рассказу Анны.

В тот день крестили Танюшку. Анну пригласили крёстной матерью. В церковь ездили тайно, но ужин-то чего прятать? И она постаралась. Особенно удались пироги. Убрав со стола и выключив свет, сидели на кухне: она, Елена и Анна.

– Завидую я тебе, Елена, - вздохнула Анна.
– Уж очень маленького хочется. Как бы я любила и берегла, как бы берегла...

– Ой, какие твои годы? Успеешь ещё, - улыбнулась Елена. Анна, молча, теребила подол.

– Да уж больно Иван пьёт. Может оттого и Бог дите не посылает?
– Анастасия выглянула в окно, темень, фонари зажглись.

– Я думаю, может Иван и пить бы бросил, если бы я родила.

– Ну да, жди... как бы ни так. Посмотри кругом - сколько семей и детей имеют, а мужья пьют, как за уши льют, - вздохнула Елена, думая о своём.

– Пьёт - то Иван, пьёт. А когда трезвый - куда с добром мужик! Да и где ж ты другого мужа по нынешним временам найдёшь? А вот ребёнок? И зачем бы я жила, если бы не родился Петенька?

Анастасия выключила плитку, на которой загремел крышкой синий эмалированный чайник:

– Может чайку налить?

– Я забеременеть не могу...
– прошептала Анна.

– У врачей была?
– Елена положила свою ладонь на её руку.

– После того раза нет...
– пытаясь удержать слёзы, Анна глубоко вздохнула и, вдруг решившись, продолжила: - Была я беременная. Да отец ребёнка - немец. Посоветовали мне одну женщину... Дала она мне настой из трав, я и пила. Пока по дороге на работу плохо не стало. Очнулась в больнице. С тех пор в больницу ни ногой. Прямо жуткое видение перед глазами от одного только запаха больничного.

– Ну, не китаец же? Чем бы он от остальных отличался? Мало ли, сказала бы погиб отец, - рассудила Анастасия Петровна.

– Он и погиб. А я совсем ещё девчонка... Испугалась очень. Врач говорила ребёночек жил ещё несколько часов. Белокурый, голубоглазый сын!

– Аня? Аня, что с тобой?
– Анна билась в беззвучной истерике. Елена прижала её голову к себе и гладила, гладила по русым волосам. Анастасия подала Анне воды, и было слышно, как сучат её зубы о край стакана. Немного успокоившись, вздохнула: - Иван меня без чувств на улице подобрал, в больницу отнёс. Так и познакомились. Сам-то он репатриированный поволжский немец, - помолчала и, глядя в темноту окна, добавила: - Чем с такой болью в душе жить, лучше бы померла тогда.

– Что ты такое говоришь? Всё ещё будет! И дети будут!

Женщины уговаривали, успокаивали и сами верили, что, обязательно, всё у Анны будет хорошо. Откуда же им было знать, что суждено этой женщине пройти всё круги ада и умереть в старости в чужой постели, рядом с чужим человеком, обихоженной и бездетной. Если сравнивать с другими, так ещё не самая страшная судьба. Война никого бедой не обделила. Только кому от этого легче? Вот и у Анны никак не заживали раны в душе. И не было от той боли лекарства.

Женщины разошлись по комнатам. Укладываясь спать, Анастасия рассуждала: если Иван с Поволжья, то почему немец? Что такое репатриированный и вовсе не знала. И чего их с Поволжья в Красноярск принесло? Решила, как-нибудь подберёт подходящий момент и расспросит Анну.

Дни одновременно одинаковые и разные, как листочки на дереве, проходили один за другим. Анастасия занималась Танюшкой, домашними делами и ждала вечера, когда все вернутся с работы. Возле входной двери кто-то с трудом попал ключом в замочную скважину.

– Здрасте, - Соловьёв Иван, высокий, крепко скроенный мужчина, ввалился в коридор. На ногах еле стоял, протопал в свою комнату и всё затихло.

Вышла Александра, вынесла посуду после ужина, перемыла её, сказала, что эту неделю их очередь мыть пол в коридоре и на кухне, так она завтра утром и отведёт её. Анастасия ещё стояла у плиты, когда пришли Елена и Петро.

– Мама, ужин не накрывай. Мы в гости и Танюшка с нами, - выглянула на кухню Елена.

И через пятнадцать минут принаряженное семейство отправилось из дома.

Плита протопилась, и мясо для супа Анне Анастасия сварила, только сама Анна всё не шла с работы. Анастасия посчитала дни. Ну, да, так и есть, конец месяца! Только успевай отсчитывать! Анна работала табельщицей и в конце месяца частенько задерживалась на работе. От протопленной печи по всей кухне распространялось тепло. Электрические плитки, оно конечно, дров не надо, но и дорого, и долго. Пока это на плиточке сваришь - полдня пройдёт. Так и приспособились всей секцией: к приходу Анны и Александры Анастасия Петровна затапливала печь и ставила приготовленные соседками кастрюльки. Печка потрескивала дровишками, которые хранили в подвале, даже из подъезда выходить не надо. Сразу от парадного входа направо вверх лестничные марши к квартирам, налево вниз - в подвал. Подвал сухой и чистый, с белёными стенами, разве что без окон, а так хоть живи. На входе замок. Ключ у каждого свой. Топили-то в каждой секции, значит, дрова нужны всем жильцам и каждый вечер. У каждой секции своя стайка. Замков не было. Разве что так - щепочкой дверь приткнут, чтобы не открывалась.

– Анастасия Петровна, - она даже вздрогнула. Задумавшись, так и сидела без света, и не услышала, как пришла Анна:

– Почему без света?

– Ой! Да так. Твой давненько пришёл. Ты не буди. Пусть проспится.

Анна кивнула и тихонько ступая, ушла к себе в комнату. Вернулась быстро, в домашнем халате.

Чистила картошку и вздыхала, наконец, повернулась к Петровне:

– Анастасия Петровна, вы уж сильно-то Ивана моего не судите. Ему ведь тоже досталось.

– Ну ить...
– как-то неопределённо и горестно вздохнула Петровна. Анна, видимо решившись, заговорила:

– Было это в конце октября сорок пятого года. Жила я на окраине Минска. Город это, Петровна, красивый город...
– Она перевела взгляд на тёмное окно, будто там увидела этот красивый город, да так и замерла.

– Ань, Аня?! Суп "убежит"!

– Так вот, немцы-то у нас почти три года отстояли. Возле города лагеря смерти. Недалеко от того места где я жила, тоже был такой лагерь. А мой Иван по родителям немец.

– Ты ж говоришь с Поволжья?

– Никогда и никому не рассказывала ...
– Анна помолчала, набираясь решимости, и заговорила негромко, прерывисто: