Сталинка

– Мама?! Ленушка?!

– Так, когда это было, Петя? Теперь уж быльём поросло.

– Я, Пётр Ефимович, понять вашу маму могу, поэтому опасаться вам нечего.

– А я и смотрю: туфли модные, костюм у мужа... Однако, слышала, что в геологоразведке снабжение хорошее, но там в таких туфлях много не находишь. А если даже на выход, всё равно, уметь надо.

– Мама?
– теперь уже Елена перебила свекровь.
– Возможно, Евдокии Ивановне неприятен этот разговор.

– Отчего же? Каждой женщине приятно знать, что она хорошо выглядит. Но, я вижу, и Анастасия Петровна не особенно радуется, хотя тоже платье нарядное.

– Так ведь, кому же в радость, когда в родном доме чужие внуки растут?
– не унималась Петровна.

Константин вернулся один, Иван остался с женой.

– Надо бы вашей соседке почки проверить. Ну да ладно. Слышу, вы тут разговор за жизнь завели?
– и усмехнулся в усы, - Давайте-ка, мужики, ещё по одной!

– Шура?! Не слышишь, что ли? Подложи-ка ещё капустки!
– Геннадий хозяйским взглядом окинул стол.

– А у меня картошечка тушёная есть. Печка ещё не остыла, значит и картошка тёплая, - засуетилась Петровна.

– Может, перекурим пока?
– Геннадий подошёл к окну, отдёрнул штору, открыл форточку. Положил на подоконник пачку папирос "Беломорканал", спички, рядом поставил пепельницу.
– Чем богаты.

Петро и Константин достали из карманов такие же пачки.

Закурили, дым сизой струйкой потянулся в форточку. Через дорогу, напротив окна возводили заводскую трубу выше пяти этажного дома, так что на фоне чёрного ночного неба загадочно и празднично сверкали огни сварки.

– Вот выстроим тут завод, он будет шёлковую нить выпускать. Перестанут женщины ночевать в очередях. А то вон, прошлый раз, втемяшилось маме и Ленушке домой ковровые дорожки купить, так сначала мать караулила, когда их в магазин привезут, потом три очереди занимала.
– Пётр выпустил в окно колечко дыма: - Продавали по два с половиной метра в руки, а они решили три к ряду в комнате постелить, значит семь с половиной метров надо. Вот и стояла мать сутки в очереди, ещё и Танюшку прихватила с собой!

– Купила?
– улыбнулся Константин.

Петро утвердительно кивнул.

– У нас в магазин геологоразведки тюль привозили. Моя Евдокия тоже прикупила, - Константин заулыбался и от уголков его глаз разбежались лучики морщинок.
– Только недолго радовалась.

– Что так?

– Ну, посмотрел я - вроде крепкая такая тюль. Опять же ячея в самый раз. Да и за один заход, что с ней станется? А сеть где ж её возьмешь? Вот и подумал, покажу сыновьям как с бредешком по реке ходить. Потом в этой же реке выполощем и вернём, как ни в чём не бывало.

– Вернули, - от смеха Геннадий закашлялся, выпуская табачный дым.

– Тебе смешно, а нам тогда не до смеха было. Зацепили за корягу на дне. Я и так и этак, и в воду залез отцепить, ни в какую. Одни клочки назад принесли, - и затянулся папироской.
– Досталось, конечно, на орехи. Посмотрела моя Евдокия, и, поджав губы, ушла ребячьи рубахи стирать. Дня три ещё "стреляла" в меня своими голубыми глазищами. Было б где, рулон бы той тюли купил, чем такой "обстрел" выдерживать!

– Ну, мужики, бросаем курить пора за стол, - пригласил Геннадий.
– У... да тут женщины из закромов бутылочку достали!

Елена ещё не оправилась от своей болезни, и Пётр проводил жену отдыхать. Александра тихонько звякала тарелками в кухонной раковине и что-то чуть слышно напевала себе под нос. Евдокия и Петровна пристроились возле кухонного подоконника, о чем-то негромко переговариваясь. Трое мужчин остались в комнате одни. Выпили ещё по рюмке, повторили...

Константин отломил кусочек хлеба, посмотрел, прищурившись, положил в рот:

– Эх, какой же хлеб вкусный... - сказал, и что-то в его лице неуловимо изменилось. То ли морщины резче обозначились, то ли глаза сильнее потемнели.
– Где там мои детушки? Живы ли, едят ли хлебушка вдоволь? - отбросил со лба густую чёрную прядь волос.

– Так вон они, спят, как сурки, - Петро аккуратно отодвинул от себя тарелку.

Константин усмехнулся:

– Вернулся ли Артур с фронта? А если вернулся - невредим ли? Как живётся Эдику? Володьке? А тому, кто без меня родился? Ничего-то я для них сделать не могу. И руки свои подставить им не могу, чтобы поддержать, помочь ...

– упёрся высоким лбом в крепкий кулак, - три сыночка, да жена четвёртым беременная была. Кто родился сын ли, дочь ли? Не знаю. Где теперь горе мыкают? - посмотрел на будильник, который в вечерней тишине чётко отбивал ход времени: - Время идёт, а я бьюсь как рыба об лёд, без вины виноватый перед ними...
– заглянул в пустую рюмку, Геннадий хотел было плеснуть водки...
– не надо, - допил из чашки остывший чай, - легче от водки не становится, а вот злее становлюсь, - перевёл взгляд на Петра: - Это вторая моя семья. Первую-то отобрали...
– он налил чашку густой заварки: - слабовато для чифиря, - усмехнулся, вздохнул глубоко, задержал дыхание и, как бы решившись, продолжил:

– Старшему сыну Артуру тогда седьмой год шёл. Второй - Эдик, пяти лет от роду. Младшенькому - Владимиру, только - только три года исполнилось, а жена моя, Екатерина - четвёртым ребёнком беременная ходила. Жили мы в Енисейске. Работал я тогда начальником продснаба. Зима тридцать пятого года холодная, лютая была. Да и откуда ей в Енисейске тёплой быть? Неподалёку от нас жила семья солдата... да что жила... с голоду помирала и женщина, и трое ребятишек мал мала меньше, отца-то их в Красную Армию забрали. А тут смотрю, реквизированная корова от бескормицы уже и на ногах стоять не может. Того и гляди околеет. У хозяина отобрали, корма не заготовили. Ну, отдал я ей ту корову. Говорю, додержишь до зелёной травки - своих детей от голодной смерти спасёшь и корову сбережёшь. А там вернёшь в хозяйство, летом корм для неё заготовим.
– И замолчал задумавшись.

– Заготовили?
– попытался вернуть его к действительности Геннадий.

– А как же? Заготовили... чёрный воронок. Как-то вечером пришёл посыльный, вас, говорит, Константин Александрович, завтра в НКВД вызывают. Всю ночь промучился. Понимал, что ничего хорошего не ждёт. Но даже представить утром не мог, что вижу своё семейство в последний раз!

– До суда арестовали?

– Не-ет. До суда допрашивали. А когда ничего не "допросили", вызвали ту женщину, которой корову на содержание поставил, и стали её при мне допрашивать. Она взмолилась, мол, дети малые дома одни уж третьи сутки. А ей говорят, ничего, мы их ещё вчера погулять на улицу выпустили. Вот подпишешь бумагу и иди, запускай их домой. А то, что же ты за мать такая, детей поморозишь насмерть? На улице-то минус сорок.

– Подписала?

– Подписала.

– С детьми-то её, как? Не знаешь?

– Не знаю. Только её тоже посадили... - вздохнул, допил остывший чай.
– Так и попал на Калыму, на прииск Водопьяновский. Десять лет с объявлением врагом трудящихся и с конфискацией имущества дали. В начале тридцать шестого, по морозцу и отправили этапом.

– Про твоих-то, тех твоих, - мотнул куда-то в неопределённость головой Пётр, ничего не известно?

Константин поправил двумя руками чёрные густые пряди с серебристыми нитями проседи:

– Ничего...

– Так может в розыск подать?

– Подал, Петя, подал. Первым делом, как только бумагу получил, что невиновен.

– И что?

– Нашёл след Артура в одном детдоме, оказалось в другой перевели, а там говорят, после детдома в военное училище поступил. А дальше, известное дело - война, на фронт ушёл. Так и шёл я за ним по пятам. Да бумаги дело долгое, жизнь быстрее течёт. Не успевал.

– А остальные...
– Пётр кашлянул, голос охрип.

– Эдику в детдоме вообще додумались фамилию поменять. Я же враг, так чтоб знать меня не знал.
– Он закурил, выпустил клуб дыма: - дальше след потерялся. Но ему в начале тридцать шестого года уже пять лет исполнилось, должен помнить свою настоящую, отцовскую фамилию... значит и меня помнить... должен.
– Затянулся табачным дымом, помахал рукой возле лица, чтобы развеять дымовую завесу: - А вот третьего сына и следов не найду. Мал был. Фамилию свою плохо выговаривал. Искал по детдомам созвучные - своего не нашёл.