Сталинка

– Всё вокруг обежал. Как испарилась. И никто ничего не видел.

– Ты склады-то опломбировал бы...
– Анастасия открыла сумочку: тяжелый пломбир, паспорт, кошелек, губная помада, платочек. Всё на месте.

– Не до складов мне! Пойду искать.

– Машину-то отпустил что ли?

– Так служебное время кончилось. Всё, по путевке в гараж вернулась.

– В милицию, в скорую... может к Орловым забежать? Но что ей там делать? К тёще?

– Ой, мам!

– В сторожке телефон есть! В милицию и скорую можно позвонить! Оденься теплее. На улице ветер и вон, снег пробрасывает.

Но он будто не слышал:

– Попробую, вдруг дозвонюсь?!

– и как был в лёгком пальто и шляпе, выскочил за дверь.

Бросив игрушки, чувствуя неладное, тихонько всхлипнула Танюшка. Анастасия вышла на кухню, выглянула в окно. Пётр подошёл к сторожке, подёргал дверь - заперта. Поднял голову, посмотрел на окно, она открыла створку:

– Нет, не приходила, - крикнула в холодный ночной воздух. Он в ответ махнул рукой в сторону арки.

Время тянулось как смола. За окном завывал ветер, кидая в стёкла колючие снежинки. На часах половина третьего. Анастасия подошла к входной двери, приложила ухо к замочной скважине. Тихо. Ни шагов, ни голосов в подъезде. В пятом часу прилегла на диван. Тикали часы, били в оконное стекло порывы ветра. Круг света от настольной лампы по-прежнему высвечивал коричневые узоры на скатерти.

Наконец мимо окна проехал первый автобус. Анастасия собрала внучку и отправилась на Бумстрой, к Устиньи. Тут недалече. Пара автобусных остановок. Всё-таки мать родная, может Елена там. Мало ли... Но дома застала только сестру Устиньи - Акулину.

– Настасья Петровна, никак что стряслось?
– раздевая Танюшку, заволновалась Акулина. Коротко пересказав случившееся, Анастасия заключила:

– Уж и куда бежать не знаю...
– а потом вдруг кинулась к Танюшке и запричитала: - Сиротинушка ты моя го-о-орькая...

– Сватья, ты никак ополоумела? Может, разругались, разбежались!

– Сказал бы. Нет! Нет! Ой, горе мне горе!

– Тебе не доложились! Прекрати сей момент завывать, как по покойникам! Значит так, я сегодня со второй смены, а то бы ушла. Поеду к Надюшке. Родные сёстры все-таки, сама подумай, может Елена у неё, или она знает что. А по дороге забегу в милицию и скорую, может, там что выясню. А ты езжай домой, жди, может, объявятся. Ну а я, как всё обойду, к вам заеду. А уж там будет видно.

Анастасия вернулась домой. В секции пусто и тихо. Все ушли на работу, дети Кузьминых у бабушки. Сложила поленья в печь. Затопить? Рано ещё. Беспомощно толклась по квартире, берясь то за одно, то за другое. Глянула на часы. Время подходит к обеду, а от Акулины ни слуху, ни духу. Да что же это такое? Господи? И Анастасия Петровна упала на колени перед маленьким образком, висевшим над её кроватью. Этой иконкой ещё её мать благословляли, потом её, потом она Петра и Елену. Анастасия молилась, на диване, сжавшись в комок, сидела Татьяна. И вдруг вроде кто в дверь стукнул? Показалось? Но от пережитого волнения, ноги слушались плохо и она вместо того, чтобы опрометью кинуться открывать, кое-как поднялась с колен.

В дверях стояла Акулина. Она разулась у порога, скинула на плечи шерстяной клетчатый платок, прошла в комнату. Анастасия, молча, двигалась следом.

– Значит так, сватья, Пётр лежит в технической больнице. Ну, той, что супротив проходной бумажного комбината, через дорогу со столовой, в которой работаю. Тут недалеко. Поговорить с ним не могла, но я всё-таки убедилась, что это он. Потому и долго, зашла на работу, взяла свой столовский халат, да платок. Прошла чуток по коридору, и заглянула в палату.

Анастасия только швыргала распухшим от слёз носом.

– Петро ночью пришёл в скорую, Лёнку искал, - от волнения Акулина называла Елену так, как когда-то в Рязани, когда та была совсем ребёнком: - Да видать продрог так, что в скорой и свалился. Они его увезли в больницу. Говорят какое-то сурьёзное воспаление лёгких. Сильный жар. Без памяти он.

– Он на той войне всё своё здоровье оставил!
– плакала Анастасия.
– Тонул, живой остался, потому что к деревяшке примёрз. А теперь вот...

– Лёнку надо искать...
– Акулина вновь набросила платок на голову.

– Может горячего чаю?

– Неколи. Отправлю Устишку к Надьке, пусть поводится с Володькой и Галиной. А мы с Надюшкой... в морг сходим. Только там и не была ещё.

– Акулина Фёдоровна, может и Танюшку пока к Надежде? Я бы к Петру...

– Ну, що ж?! Одевай.

Автобус остановился напротив четырехэтажного кирпичного здания - техническая больница. Анастасия чувствовала, как мелко трясутся её руки, и зуб на зуб не попадает. Она и спешила и боялась увидеть своего сына. Лишь бы Бог дал всё обошлось. Ну, хоть в одном повезло, как раз попала во время посещений. Ей выдали белый халат и дерматиновые тапочки сорок последнего размера. Не отрывая от пола ног, чтоб не потерять их, зашаркала в указанную палату.

Заострившийся нос сына, чёрная щетина по щекам и испарина на лбу. Анастасия присела рядом. Достала платок, промокнула лоб, рядом на тумбочке стоял стакан с водой. Взглядом спросила мужчину на соседней койке: чей?

– Его. Медсестра иногда заходит, губы смочить.

Набрала чайную ложечку, приподняла его голову, влила в рот. Так и сидела, изредка смачивая водой его губы, пока не вошла медицинская сестра.

– Приходите завтра. Мы вам пропуск выпишем.

– Там диванчик в приёмном покое, мне бы остаться...

– Нельзя. Никак нельзя. Да и чем вы поможете?
– видя, что просьбы переночевать в приёмном покое не прекратятся, санитарка почти выдавила своим корпусом Петровну за дверь.

На улице осенний ветер рванул полы пальто, дунул холодом за воротник, вышиб из глаз слезу, а может и не ветер был тому виной? Доехала до седьмого участка, напротив проходной Ворошиловский завод строил дома для своих работников. Это и был седьмой участок. В одном из новых домов жила сестра Елены - Надежда. Анастасия шла от остановки и смотрела на окна: в комнате Надежды свет. Значит дома. Ну, ясно, Галина, Володька - Надеждины дети, да Танюшка, куда ж их деть?

Устинья и Акулина сидели на диване. На кухне Надежда кормила ребятишек. Её муж - Петро, работал во вторую смену. Это ж надо? У обеих сестёр мужья как на подбор - тёзки. Анастасия расслабила платок, ожидая: что скажут?

– Слава Богу в моргах нет, - как могла, успокоила Акулина.

Не в силах удержаться, Устинья заголосила тоненько, горько:

– За что же энто мне горе такое? Али я провинилась в чём? Господи, забери мою жисть, спаси дочь мою Елену!

– Хватит за живо-то хоронить! Раз в моргах нет, значит живая. Утром снова искать пойдём.
– Решительно пресекла сестру Акулина. Та послушно вытерла глаза кончиком головного платка, кивнула: