Стальной пляж

— Похоже, ГК заставил тебя пройти ту же базовую программу, — сказал МакДональд. — Судя по твоему описанию, она кое в чём улучшилась: новая технология, новые подпрограммы. Конечно, я в своё время принял ту реальность — выбора у меня не было, это были не мои воспоминания, — но потом, оглядываясь назад, видел, что достоверность не так высока, как в твоём приключении.

— ГК сказал, что со временем он наловчился.

— Он всегда совершенствуется.

— Должно быть, это был сущий ад.

— Мне понравилась каждая секунда.

Он выдержал паузу, потом продолжил, слегка наклонившись вперёд, и глаза его, и без того глубокие, засияли:

— Когда жизнь так проста, заскучать не получится. Когда твоя жизнь висит на волоске и от любого твоего действия зависит, оборвётся он или окрепнет, самоубийство кажется таким смешным упадочничеством! В самой природе любого организма заложен инстинкт самосохранения. То, как много людей кончает самоубийством — не только сегодня, так было с давних пор, — многое говорит о цивилизации, об "интеллекте". Самоубийцы утратили дар, присущий любой амёбе: знать, как жить.

— Так в этом и есть секрет жизни? — спросила я. — В невзгодах? В том, чтобы добиваться, а не получать даром, чтобы всё добывать трудом?

— Не знаю. — Он вскочил и принялся расхаживать. — Вернувшись сюда, в настоящее, я ожил и взбодрился. Думал, что нашёл ответ. Затем, как и ты, понял, что не могу доверять ему. Это не я прожил те десять лет, а машина написала сценарий о том, как, в её представлении, я прожил бы их. Кое-что ГК угадал, но очень во многом ошибся, потому что… это был не я. Тот я, которому он пытался подражать, только что предпринял попытку оборвать свою жизнь. А тот я, которого выдумал ГК, зубами за эту жизнь цеплялся. Это было исполнение мечты ГК, но не моей.

— Вы же сказали…

— Но всё-таки это был ответ, — перебил он, стремительно развернувшись лицом ко мне. — Я обнаружил, что уже больше века ничем не рискую! Чего бы я ни добился и в чём бы ни потерпел крах, это не имеет для меня значения, потому что не угрожает моей жизни. По правде говоря, даже моему комфорту ничто не грозит. Вот если, к примеру, я разбогатею или разорюсь. Разбогатею — просто выручу ещё больше вещей, давно утративших смысл. Разорюсь — потеряю некоторые из этих вещей, но о моих минимальных потребностях позаботится государство.

Мне хотелось вставить словечко, поспорить с ним, но он был в ударе — и это было только к лучшему, потому что от самой возможности говорить с тем, кто пережил то же, что и я, сладко щемило сердце. Даже если кое на что я смотрела иначе.

— Вот тогда я и начал сражаться в смертельных матчах, — продолжил Эндрю. — Мне пришлось вернуть в свою жизнь элемент риска. — Он поднял руку: — Но не слишком много! Я отличный мастер своего дела.

Теперь он улыбался и был прекрасен.

— И я снова обрёл желание жить. Вот что тебе нужно сделать, Хилди. Найти способ снова испытывать риск. Это такой мощный тоник, какого я и вообразить себе не мог.

Вопросы теснились у меня в голове, настойчиво просились на язык. И один был важнее всех прочих.

— А что помешает ГК, — медленно произнесла я, — возвратить вас к жизни, как меня, если вы… допустите ошибку?

— Когда-нибудь допущу. Все ошибаются. Думаю, это случится ещё не скоро.

— За вами многие охотятся.

— Скоро я уйду на покой. Ещё несколько матчей, и всё.

— А как же тоник?

Он снова улыбнулся:

— Думаю, с меня его достаточно. Я нуждался в нём, мне нужны были смертельные матчи… и ничто другое не помогло бы. В них и есть вся красота. Умереть настолько прилюдно…

Тут до меня дошло. ГК не осмелился бы оживить того же Сильвио (кстати говоря, и не смог бы, у Сильвио не осталось мозга). Все знали, что Сильвио мёртв, и если бы он вдруг снова появился среди нас, не обошлось бы без неудобных вопросов. Люди создали бы комитеты, распространили петиции и пересмотрели компьютерные программы. МакДональд нашёл очевидный способ победить ГК, заигравшегося в воскрешение, отыскал ответ, очевидный настолько, что я никогда о таком и не думала.

Или думала, но прятала эту мысль от самой себя?

Вопрос пришлось отложить на потом: Эндрю с извиняющимся видом пожал плечами и открыл дверь. В комнату тут же ворвалась половина Кинг-сити и все заговорили наперебой. Ладно, не половина, человек пятнадцать-двадцать, но по большей части злых. Я поймала на себе несколько свирепых взглядов, сжалась в комочек, забилась в угол и оттуда наблюдала, как агенты, тренеры, менеджеры, персонал стадиона и пресса все разом пытаются уместить в оставшиеся до начала матча пять минут приёмы психологического настроя, юридические формальности и интервью, рассчитанные минимум на час. Эндрю оставался островом спокойствия среди этого урагана, превосходившего по уровню неразберихи все пресс-конференции, на которых мне когда-либо доводилось бывать.

МакДональд вышел, и все устремились следом, будто свора тявкающих щенков. Шум затих в глубине короткого коридора, рассеялся эхом по лестничным клеткам. Я услышала, как усилился гомон толпы, затем до меня донеслось басовитое бормотание — голос комментатора, далеко наверху объявившего бой.

Некоторое время гомон не смолкал, потом немного стих, я уселась и принялась ждать возвращения Эндрю.

Вдруг толпа завопила так, что показалось — стены вот-вот рухнут. "Фанаты", — с презрением подумала я.

Как бы там ни было, крики усиливались, и я забеспокоилась: что произошло?

А потом дверь распахнулась и Эндрю МакДональда внесли на носилках.

* * *

Ничто на свете на самом деле не так просто, каким кажется с первого взгляда. Эндрю сражался в смертельном матче… но что это значило?

Я понятия не имела. Видела всего несколько матчей и знала, что даже в обычных поединках наносят такие удары, после которых не выжить без современной медицинской техники. Я наблюдала, как в перерывах между раундами бойцам оказывают медицинскую помощь, штопают их на скорую руку, восполняют потерю биологических жидкостей.

Обычно в ознаменование победы проигравшему отрезали голову — это одна из причин любви поклонников к слеш-боксингу и явный признак того, что обезглавленному не слишком повезло… Но можно ли сказать так о Верховном Перцере? Он прекрасно обходился без тела. Единственной действительно смертельной раной в наши дни оставалось разрушение мозга, да и то ГК работал над решением этой проблемы.

Похоже, для смертельных матчей правила были иными. Ещё мне показалось, что никто не был ими доволен, за исключением, может, разве что Эндрю.