Станция Университет

Слуга графа Сен-Симона будил своего повелителя знаменитыми словами: «Вставайте, граф! Вас ждут великие дела!». Стефани разбудила меня похоже:

— Wake up, don’t forget that the ocean is waiting for you! And French delicious wine as well [124] !

— Океан? Вино?— Да, Атлантический. А вино — из самых настоящих замков! Все близко!

Мы позавтракали горячими круассанами, за которыми Стеф сгоняла на улицу. Йогурты украшали стол, а кофе шипел, грозясь залить плиту, до того хотел убежать из турки. Потом мы выехали в многодневное путешествие. Верхний Медок с замками, старинные каменные подвалы которых полны винными бочками; деревня Сент-Эмильон с улицами, высеченными из бежевого камня; нескончаемые виноградники под проливным дождем; совы, летающие над нашим неутомимым автомобилем; городишко Лакано на песчаном берегу Атлантического океана, сердитые мощные волны которого несли бесстрашных серферов; Биарриц со знаменитым красным дворцом и незабываемым видом на закат.

124

Просыпайся! Океан ждет нас. И великолепное французское вино тоже!

По пути Стеф рассказывала о Франции: у нас четыреста сортов сыра, в августе вся страна не работает, все едут отдыхать на Ривьеру, так же как россияне — в Анапу. У многих французов есть «Нива», правда, это вторая машина, чтобы ездить зимой в Альпы: дешевая, а проходимость повышенная. Автомобилисты всегда останавливаются, чтобы пропустить пешеходов! Изабель Аджани прекрасна, особенно ей удалась роль Камиль Клодель. Французские банкноты — красивые, многоцветные, похожие на картины: на ста франках помещен фрагмент полотна Эжена Делакруа «Свобода на баррикадах» — на нем олицетворяющая Свободу молодая женщина с французским флагом в руке. В ресторанах столики резервируют заранее. Кстати, обязательно надо хоть раз в жизни поужинать в ресторане Tour d’Argent, хотя там, конечно, очень дорого. Ле Пен — это французский политик, а не китаец. Хочу стать партнером KPMG. Пойду голосовать за Жака Ширака, потому что мой голос может стать решающим. Слушая, я думал: какая же Стефани умная, искренняя и целеустремленная. Я заряжался ее энергией.

По радио Джо Дассен запел песню «А toi». Она нравилась мне тем, что ее очаровательно исполнял Лёнич: «А туа, а муа, а туа, а муа, а туа, а муа», — повторял схваченные слова.

— Стеф, ты любишь Джо Дассена?

— Джо Дассена? — озадачилась Стефани. — Нет, конечно.

— Почему? — удивился я.

— Ну он же, как это сказать… Кюкю.

— Кюкю? Что такое кюкю?

— Кюкю? Трудно перевести. Ну, что-то такое странное, может, старомодное…

— Из бабушкиного сундука, пахнущее нафталином?

— Ну можно и так сказать. В общем, прошлый век.

Ничего себе, подумал я. Джо Дассен, он же, по-нашему, самый известный француз в мире. А слово «кюкю» мне очень понравилось.

— А Мирей Матье?

— Что Мирей Матье? — Стефани рулила и смотрела на дорогу.

— Популярная?

— Кто? Мирей Матьееее? — глаза Стефани округлились, недоумению не было предела.

— Ну, ты хоть знаешь песню «Чао, бамбино, сорри»?

— Мирей Матье… — протянула Стеф. — Может, мама моя ее слушала. В любом случае она — кюкю!

— Так, — я решился на отчаянный шаг. — А Челентано? Адриано Челентано?

— Это кто?

— Ты не знаешь Челентано? — это было слишком.

— Нет. Но это что-то такое, знакомое…

— Он, конечно, итальянец, не француз… Но ведь… Он очень известный! Певец, актер! В России его знают все, от мала до велика!

— Я не знаю, — Стефани была непреклонна.

Я промолчал про Рикардо Фольи, Пупо и Тото Кутуньо. Упоминать их было бессмысленно. Между тем машина катила дальше. Когда по радио «Энержи» Далида запела «Пароле, пароле, пароле», я перевел разговор на Бернара Тапи. Этот французский капиталист был на устах у всех. Красавец средних лет, министр, владелец фирмы Adidas, яхт, замков и марсельского футбольного клуба «Олимпик». У Италии был Берлускони, а у Франции — Тапи.

— Да, правда, о Тапи все только и говорят, — подтвердила Стеф.

— А он умный?

— Нет! Похоже, что не очень. Недавно его спросили: «Что вы думаете про Тулуз-Лотрека?» [125] . Тапи ответил: «Думаю, «Тулуза» выиграет 4:0» [126] . Да, кстати. Знаешь, кто мне симпатичен?

— Кто?

— Серж Гинзбур. Слышал?

— Нет.

— Во Франции он очень знаменит. Что-то вроде вашего Высоцкого.

— В первый раз слышу.

125

Toulouse-Lautrec (24.11.1864–09.09.1901) — французский живописец, постимпрессионист.

126

«Тулуза» (фр. Toulouse Football Club) — французский футбольный клуб, базирующийся в одноименном городе.

— А ведь он — русский [127] .

— Русский?

— И Джейн Биркин, значит, тебе неизвестна?

— Нет. А кто она?

— Актриса, певица. У них роман с Гинзбуром был.

Я промолчал.— Ну вот, — подвела черту под беседой Стефани.

Снова путч

Стеф не шутила. Профессор Тион и вправду попросил меня выступить перед студентами. Я согласился, хотя по-прежнему до конца не знал, о чем говорить. «Ничего, — поддержал меня профессор. — Просто расскажи про Россию».

127

Не совсем точно. Серж Гинзбург родился в 1928 году в Париже в семье эмигрировавших из России евреев.

Адреналин переливался через край, когда я вошел в большую, амфитеатром, заполненную аудиторию. Студенты встретили меня настороженно.

— Que se passe-t-il en Russie? What’s going on in Russia? [128] — раздался голос откуда-то сверху.

— В России приватизация набирает обороты, — начал я, удивившись заряженности моих vis-`a-vis.

— Mais non. Les chars tirent `a Moscou! [129]

Ребята явно знали что-то, о чем пока не догадывался я. Какие могут быть танки в Москве? Оказалось, могут. Дома, черт побери, снова случился coup d’Etat [130] , причем был он пострашнее предыдущего путча. В Москве всю ночь по-настоящему воевали: это была последняя вспышка яростной борьбы за власть между президентом и парламентом, тем, выбранным еще в СССР, за первым съездом которого я восторженно, с замиранием сердца, следил летом 89-го, не отходя от телевизора и откладывая подготовку к вступительным экзаменам в МГУ до позднего вечера. Эх, летит жизнь, как резвый конь, влюбляется время в новых героев… Те выдающиеся народные избранники, революционеры, вдохнувшие четыре года назад в огромную страну новую жизнь, быстро превратились в ретроградов, по крайней мере так казалось. Время вышло из тех людей, оно больше им не благоволило.

128

Что происходит в России?

129

Нет! Танки вошли в Москву!

130

Государственный переворот.

Порохом запахло пару недель назад, когда Руслан Хасбулатов, председатель парламента, публично обвинил Ельцина в том, что тот подписывает указы в нетрезвом виде. В ответ уязвленный Ельцин своим указом 21 сентября 1993 года в 20.00 парламент распустил. Делать этого по Конституции он не имел права, поэтому парламент незамедлительно назвал происходящее государственным переворотом. Дальше события разворачивались стремительно. В 20.15 диктор телевидения Шатилова объявила, что «в нашей вечерней программе произошли изменения». Однако «Лебединое озеро» не показали. Вместо него после программы «Время» пел Кобзон. В 22.00 вице-президент Руцкой [131] , друг Никиты Михалкова, бывший сподвижник Ельцина, перешедший на сторону парламента, а потому прозванный ренегатом, объявил себя президентом России. В 02.00 вечный председатель Конституционного суда Зорькин заявил, что указ Ельцина противозаконен.

131

А. Руцкой — второй по важности человек в стране, вице-президент, Герой Советского Союза, полковник, военный летчик, побывавший в афганском плену.

Против Ельцина выступали многие. На то были причины.

Так Ельцина отрешили от власти. В 02.20 парламент почти единодушно одобрил первые указы «и.о. президента России Руцкого». С этой минуты в России заработали два президента и два правительства.

После этого обе конфликтующие стороны замерли на несколько дней в нерешительности. Кто был в те дни президентом — никто не понимал. Развязка наступила третьего октября, и была она кровавой! Сторонники Руцкого и Хасбулатова столкнулись с военными силами Ельцина. Трассирующие пули салютом разрезали небо, автоматные очереди сыпались градом, пушечные залпы сотрясали воздух. Огонь был таким интенсивным, что бабушка Оля отсиживалась в коридоре, подальше от окон, а то ведь не дай Бог! А двое одноклассников моего приятеля, захотевшие поглазеть на происходящее, не убереглись, у Останкинского пруда их «сняли» снайперы. Насмерть. В подъезд Лёнича ворвались шальные автоматчики и открыли огонь, убили консьержа. Зачем? Француз Пьер, товарищ Стефани, живший на Тверской, выглянул в окно своей съемной квартиры и обомлел: его «Ниву» подняли на руки и энергично несли к зданию мэрии, чтобы укрепить баррикаду. Танки палили по Белому дому. Телевещание прерывалось, потому что Останкинский телецентр штурмовали. Многие погибли. В жестокой схватке победил Ельцин и тут же разогнал парламент. Конституцию немедленно переписали, она провозгласила президентскую республику: Ельцин получил право назначать правительство и отправлять его в отставку, а также в некоторых случаях распускать Государственную Думу; импичмент стал практически невозможен.

Французские студенты уже знали про танки в центре Москвы, а я нет. Поэтому первую половину урока рассказывал не я, а мне. Честно, меня все эти события со стрельбой по Белому дому совсем не тронули — подумаешь, я привык. Гораздо важнее было то, что французы, рассказывая о Москве, расположились ко мне, и дальнейшая беседа стала неформальной и живой. Профессор Тион, поблагодарив, попросил меня провести шестичасовые занятия по России в следующем мае, за что Школа даже решила мне заплатить, и вдобавок свел меня с председателем местной Торгово-промышленной палаты мсье Жилем Гийонэ–Дюпера. Жиль, сорокалетний, энергичный, импозантный француз, в шикарном темносером костюме, коричневых ботинках и розовой рубашке, принял меня в огромном дорогом кабинете на Биржевой площади в центре города на берегу Жиронды и с ходу призвал меня помочь французским компаниям выйти на российский рынок: «Мы, французы, хотим в Россию!». «Pas de problem, pourqoui pas? Помогу!» [132] — я был бы неправ, если бы ответил иначе.

132

Почему бы и нет?