Ставрос. Падение Константинополя

Впрочем, русской полонянки дочери Валента дичились до самого конца, пока она не сбежала, - московитка отпугивала их не только своей варварской кровью, но и своей отчаянностью: хотя благородные девицы были почти одних лет с ней и отличались телесной крепостью, они не могли себе представить, как это можно пойти против такого господина, как их отец. Тем более, когда он устроил для своих домашних такую превосходную тюрьму! И, конечно, Феодора попалась бы, если бы не редкий счастливый случай!

Но подобных случаев судьба дарит немного – и, послав один, потом долго не расщедрится. София и Агата поняли это, переговорив между собой; и совсем скоро после бегства скифской пленницы испытали на собственной шкуре – когда летом, через полтора года после похищения, Валент Аммоний повез их вместе с младшим братом в Константинополь.

Сестры знали уже – слышали от воинов, да Валент и сам не слишком уже скрывался, - что Константинополь пал и теперь называется Стамбулом… Что ждет их там?

Впрочем, это почти не вызывало сомнений. Если уж Валент, который, несмотря ни на что, хорошо берег их до сих пор, решился повезти дочерей-невест в новую султанскую столицу, значит, он нашел им женихов - или жениха.

Скорее всего, именно так – одного на двоих…

– Я слышала, что турки любят совсем юных девушек. Да мы и для наших мужчин перезрели, - шептала двадцатилетняя Агата старшей сестре, когда на пути из Каппадокии в Стамбул они остались вдвоем в своей палатке. – Может, нас никто из врагов и не возьмет! Я бы согласилась всю жизнь оставаться невестой, только бы не…

– Нет, милая сестра, - возражала более мудрая София. – Нас возьмут, если отец предложит, - может быть, только из-за имени Аммониев… Туркам нужны женщины из благородных греческих семей: как, помнишь, мы читали, что императоры женились на состарившихся царевнах… Султан Мехмед теперь зовет себя нашим цезарем, и его слуги подражают нам!

Агата всхлипнула.

– Может быть, нас умыкнут, а жить с нами как с женами не будут! У турок теперь столько наших женщин – а принцы и паши могут выбирать самых лучших, чтобы те рождали им сыновей!

София посуровела.

– А тебе хочется, чтобы с тобой спал турок? Окстись!..

Она помолчала, плотно сжав губы, - и прибавила:

– Я слышала, у них разврата и насилия куда больше, чем в наших гинекеях, - потому что жен и рабов эти нечестивцы прячут гораздо лучше, а жаловаться им позволено гораздо меньше! Радуйся, если тебя не тронут!

– Но ведь тогда у нас и детей никогда не будет, - сказала несчастная Агата.

София встряхнула ее за плечо.

– Да ты с ума сошла, сестра! Рожать туркам детей!..

– Все равно мы ничего не сделаем, - сказала Агата.

Они обнялись и долго молчали.

– Бедный наш брат, - сказала София, глядя мрачными черными глазами через плечо сестры.

Агата горячо всхлипнула ей в шею.

– Иногда мне хочется, чтобы Мардоний умер - и не видел ничего этого! Может быть, в Константинополе его будут заставлять перейти в турецкую веру…

– Отца же не заставили, - возразила София. – Султан терпит у себя христиан.

– Мардоний – не отец, - ответила Агата. – Наш брат слаб, и ничем другим послужить туркам не сможет: только изменой нашей вере…

Девушки перекрестились, потом замолчали, усевшись рядом и прижавшись друг к другу. Что они могли поделать? Ничего, даже если будут говорить и плакаться друг другу ночь напролет!

Горько утешало хотя бы одно: может быть, в гареме их самих не будут заставлять переходить в ислам. Сестры знали, что турки намного менее внимательны к женщинам и их вере, чем к мужчинам.

Хотя какое христианство может остаться у них, если в своих домах они будут соседствовать с другими женами иноверцев – или, что еще страшнее, в одном и том же доме станут женами одного и того же человека?..

Когда сестры приехали в Стамбул, их сразу же препроводили в Большой дворец: вернее сказать, отец откуда-то добыл носилки, и чувства девушек были защищены от страшных зрелищ разрухи и следов войны; а также от взглядов победителей. Только здесь София и Агата по-настоящему почувствовали пропасть, лежавшую между ними и турками, - несмотря на все подражательство наглых врагов! Для грека женщина оставалась драгоценностью, идеалом, и он сохранял к ней уважение… отражаясь в восхищенных глазах грека, красивая женщина не чувствовала себя оскорбленной, и везде, куда бы ни ступила, видела свое возвеличение – в картинах и статуях, свете, высоте и просторе жилищ и храмов. Греческое христианство не уничтожило этого поклонения – а только облагородило его, несмотря на все пороки византийского государства. Турок же раздевал всякую женщину глазами, сводя ее предназначение к одному, – а особенно ту, которая забыла прикрыть лицо…

Конечно, османы были завоеватели, враги; но у себя на родине они держались с женщинами не лучше. И от такого отношения женам только и оставалось, что прятаться за толстыми стенами и зарешеченными окнами своих комнат.

София и Агата однажды видели Константинополь, еще малютками, - когда отец зачем-то брал с собой в столицу их с матерью; но в памяти их Город не запечатлелся, в отличие от родительских ссор. Они запомнят его только таким – покоренным…

Их донесли до самого дворца, и там мрачный отец, заглянув к сестрам, велел выходить.

– Прикройтесь, - бросил он им, сунув в руки Софии неведомо откуда взятые тонкие покрывала. Девушки и не помышляли о том, чтобы прекословить, - они покрыли головы и лица, и перед глазами все застила пелена. Так было и лучше.

Когда они выступили из носилок, дрожа и держась друг за друга, сквозь мутные покрывала пробилось сверканье моря, плескавшегося у самого подножия дворца императоров, – и это было так больно в их теперешнем положении, что Агата всхлипнула.

Никто более не видел ее слез, и никому более не было до них дела. Люди Валента окружили девушек и, тесня их своим оружием, повели ко входу во дворец. София и Агата не боялись мечей, блеск и звон которых различали под вуалями, - в этот миг молодым гречанкам казалось, что лучше было бы упасть замертво и не испытать того, что уже приготовил им отец…

Но их желания никого не тревожили. Девушки, с трепетом выглядывая из-за спин своих охранителей, увидели стражу у входа во дворец – турок, конечно: турецких рыцарей в доспехах и чалмах. У них были не мечи, а сабли. Турки о чем-то поговорили со стражей Софии и Агаты, а потом пропустили их во дворец вместе с отцом.

Сестры никогда прежде не бывали в палатах императора – но, пока их вели, успели различить статуи-держатели в темноте коридора и красочные фрески на стене. Неужели их никто не тронул?