Ставрос. Падение Константинополя

Мардоний вдруг протянул Микитке руку через стол, и ошеломленный евнух сжал ее. Он ощутил, какая нежная у сына Аммония кожа, по сравнению с его собственной жесткой рукой.

– Я скоро стану мусульманином, - звенящим шепотом проговорил мальчик. – И тогда… Тогда меня опозорят, потому что это станет законно для мусульман! У них и наложники должны быть турецкой веры!

Микитка понимал, что этот юный греческий аристократ ни в жизнь бы не признался в таком унижении русскому рабу, - если бы не дошел до края. Господи, что же творится?..

Пришел конец света, сказала мать…

– Но ведь, кажется, турецкая вера это запрещает? – осторожно спросил Микитка. Он как будто бы слышал, что магометане, как и христиане, такую погань запрещают.

Мардоний в ответ печально рассмеялся.

– Да кто на это смотрит? – спросил он.

Микитка кивнул. Греки мало смотрели – а уж турки и вовсе диаволовы слуги, у них никакого закона в сердце нет…

– У самого султана в любовниках один христианский князь, - вдруг прошептал Мардоний, склонившись через стол к Микитке. – Право слово, я сам слышал!*

– Господи помилуй, - сказал Микитка.

Они долго молчали.

Потом Микитка спросил:

– Что же, твой отец такое позволил… Согласился?

Мардоний теперь побледнел, кусая тонкие губы.

– Нет, - горячо сказал он. – Он о моем позоре не знает, а я никогда не скажу! Лучше умру!..

Он прикрыл глаза рукой, отвернулся.

– Мой отец очень храбрый военачальник… родовитый патрикий, достойный своих предков, - прошептал мальчик. – Я всегда им гордился… Он бы не сделал так с нами, если бы можно было иначе!

– С вами? Ты не один у отца? – быстро спросил Микитка.

Он заподозрил, что славный отец, которого так выгораживает Мардоний, несмотря на это, редкостный мерзавец…

– У меня остались еще две старшие сестры, - сказал юный Аммоний. Он сам не заметил, как рассказал Микитке гораздо больше, чем намеревался выпытать у тавроскифа, который не назвал ему даже своего имени. Впрочем, о хитростях и западнях оба давно забыли – два товарища по стольким несчастьям!

– Они замужем? – спросил Микитка, подразумевая: не отданы ли девушки туркам.

Мардоний помедлил.

– Агата замужем за Ибрахимом-пашой, скоро будет ребенок… А София, старшая, просто живет в его гареме. У них там много…

– Приживалок, - закончил Микитка, кивнув. Как в теремах: в его боярских палатах тоже было много всяких женщин без чина и звания.

Мардоний усмехнулся.

– Агату там называют Алтын, - сказал он. – Золото… Они с сестрой заложницы в доме градоначальника, чтобы отец ничего против него не сделал… Он ведь ненавидит турок всей душой, теперь еще больше!

– Тихо ты! – оборвал тут и Микитка нового знакомца.

– У них в обычае пленникам свои имена давать, - вздохнул Мардоний. – Но не христианские, святые, как у нас, а будто на забаву: и женщин зовут то цветками, то звездами, то драгоценностями… А все игра – они женщин не считают и не слушают! И сестер моих, если будут неугодны…

Он вытянул шею и провел ладонью по горлу.

– И в воду, - закончил Мардоний сурово.

– Бедняга, - прошептал Микитка.

Он был раздавлен этим рассказом – даже собственные несчастья рядом с несчастьями Мардония показались ему ничтожными. В самом деле – благородные люди, которые получают самые лучшие куски, и расплачиваются по-крупному!

Но Микитка по-прежнему подозревал, что отец Мардония получил с этого предательства больше, чем думал его сын.

– Твой отец женат? – спросил московит сухо.

– Да… Нет, - тут же поправился Мардоний. – У него есть несколько женщин, которых ему подарили здесь, в Стамбуле, но ведь у христиан это незаконно…

Мальчик опять заалел; а Микитка почувствовал, что люто возненавидел этого знатного господина, Мардониева отца, еще не увидев его. Он не Феофано! Та много лгала и много зла делала – но ведь не для себя, а для Византии…

И продолжает это делать…

– Ты о Феофано ничего не знаешь? – спросил он Мардония. Теперь уже он его допрашивал, ладил выпытать сколько можно – а тот совсем не таился!

– Знаю, что она до сих пор жила в имении мужа, Льва Аммония, - это в Морее, - сказал Мардоний. – Теперь в Морее правит брат Константина – Димитрий, который хотел править здесь, но не успел! Может быть, он взял Феофано под защиту…

Он помедлил и вдруг спросил Микитку:

– А твой хозяин, купец, не собирается уплывать?

– Ты мог бы уплыть? – воскликнул Микитка, забыв о всякой осторожности.

Бросить свою семью – и последних воинов Византии, Феофано! Сам русский евнух вдруг пронзительно почувствовал, как когда-то ощутил в день, в который его едва не опозорили католики, - что никуда отсюда не уедет, пока здесь, в руинах империи, жива царица Феофано. Он слишком многим обязан этой госпоже, как был обязан последнему императору! Слишком кровно он теперь связан с ними!

Мардоний долго не отвечал, видимо, ошеломленный выражением лица тавроскифа. Потом сказал:

– Конечно, я никуда не убегу, пока здесь мои сестры! И мой дядя, Дионисий, - уж он-то настоящий герой! Он воевал за Феофано!

Микитка нахмурился. Может быть; может быть, этот Аммоний и герой.

Мардоний внезапно встал.

– Как мы заговорились! Меня будут искать!
– сказал он.

Но он не казался слишком взволнованным – может быть, часто убегал из дома своего покровителя; наверное, он был храбрее, чем вначале показался Микитке.

Мардоний шагнул было к выходу, словно забыв о собеседнике, - потом вдруг вернулся обратно и снова сел на табурет напротив.

– Феофано ненавидит моего отца, - прошептал он жарко. – Но она жалеет меня и моих сестер… Мой старший брат Дарий теперь живет у моего дяди, и Феофано любит его… А ее филэ, Феодора, была женой моего отца и сбежала!

– Какая Феодора? Жена патрикия Нотараса? – ахнул Микитка.

Вот это история! Нарочно такого не придумаешь, что закрутит жизнь!

– Она родила ребенка, и сбежала с ним, - сказал Мардоний. – И теперь Валент, мой отец, будет искать своего сына и Феодору, которую хочет взять в свой гарем… Но он сам боится Феофано и моего дяди Дионисия, я знаю…