Ставрос. Падение Константинополя

Услышав восклицание евнуха, юный грек свел черные, словно кистью наведенные брови; и в больших черных глазах сверкнула какая-то надменность, совсем не по летам.

– Сперва ответь мне, кто ты - и откуда знаешь Феофано, - приказал он.

Микитка поднял голову. Ну нет: врешь, не возьмешь.

– Ты надо мной не старший, будь у тебя в господах хоть сам султан, - сказал он, насупив брови. – И на голос меня не бери!

Он хотел отстранить наглого мальчишку рукой и двинуться дальше; но тот вдруг поймал Микитку за рукав. Надменность неожиданно сменилась мольбой.

– Ты тавроскиф… русский, - проговорил незнакомый юный турецкий баловень. – Я сразу понял! Я прошу тебя: расскажи, как ты познакомился с царицей Феофано, мне это очень нужно знать!

– Понял уже, что очень нужно, - проворчал Микитка.

Он вздохнул. Ну и как теперь быть?

– Давай по очереди, - сказал он, решившись на этот, может быть, очень опасный разговор. – И ты начинай, представься хотя бы, коли уж просишь!

– Согласен, - ответил мальчик.

========== Глава 97 ==========

Имя Мардония Аммония, - как со странной смесью гордости и стыда назвался мальчишка, - сразу же показалось Микитке знакомым. Они зашли в какую-то таверну, полную чада и всякого сброда, совершенно как в греческие времена; и там Мардоний, с выражением природного господина, заказал им по стакану прохладительного напитка. Он кинул на прилавок несколько монет, казалось, не глядя и не считая…

И тут Микитку будто молнией ударило. Он вспомнил, где слышал эту ромейскую фамилию, - Аммонием величали мужа Феофано! Как по-настоящему звали эту царицу, он так и не узнал: но, должно быть, он и Мардоний каждый знали о Феофано важные вещи, неизвестные другому.

Микитка почти не пил, глядя во все глаза на собеседника, - хотя шербет был очень вкусный и в другое время он проглотил бы его одним махом. Мардоний тоже пил маленькими глотками, не поднимая глаз; даже в дыму от жаренья и копченья было видно, что щеки его пылают. Юный грек чего-то очень стыдился и от чего-то страдал – но это не помешало бы ему обернуться врагом.

Сам Микитка уже сказал о себе несколько слов: не обмолвившись, конечно, о своем увечье, он сказал, что попал в плен к ромеям вместе со своей матерью, которая уже здесь вышла замуж за царского дружинника. Этого, собственно, и нечего было скрывать. О Феофано он молчал – сторожко выжидая, как ответит Мардоний.

Пока Микитка ждал, он начал вдруг догадываться, чего стыдится юный грек; и на несколько мгновений его самого охватили горячая жалость и стыд, от которых он чуть не вскочил из-за стола. Не худшую ли тайну, чем его собственная, скрывал Мардоний Аммоний – этот потомок знатного византийского рода?

И ведь если бы Феофано тогда пошла против сердца, а ее охранитель Марк выдал их Никифору Флатанелосу, Микитку могла бы ожидать такая же участь, как Мардония! Никакая собственная стойкость его не спасла бы! Бог беду отвел; и надо же помочь и этому несчастному, если Микитка верно догадался, что он турецкий наложник…

Однако несчастный мальчишка с такою же легкостью мог оказаться лгуном и подсылом – подсылом кого-нибудь из могущественных врагов Феофано, который теперь жаждал расправиться с нею или захватить ее в плен! Микитка, как и многие, был наслышан о подвигах этой необыкновенной гречанки; и знал, что для турок, – как и для немалого числа католиков, - победить Феофано будет почти как свалить Софийский крест. Царица амазонок, как ее называли теперь, воплотила в себе и явила современникам древние свойства греческого духа - память о геройстве предков…

И Микитка решился.

– Ты родственник Феофано, я понял, - хрипловато от волнения сказал он. Мардоний вскинул изумленные глаза. – Тебе нужна какая-то помощь от этой госпожи, я угадал? – спросил евнух, пока Мардоний не опомнился.

Юный грек кивнул.

– Я ей сродни, - ответил он. Натянув на пальцы свои роскошные рукава, он принялся теребить их. – Мой отец – брат ее покойного мужа, и теперь сторонник султана Мехмеда. Один из самых верных… хотя передался в числе последних.

Когда Мардоний заговорил, он показался взрослее своих лет, и взрослее своего возраста он изъяснялся: как сам Микитка, которого в самые нежные годы ввергли в несчастья. Сострадание вновь овладело сердцем евнуха.

Потом, когда он вполне осознал сказанное, сочувствие опять сменило огромное изумление – и осознание невольной причастности к каким-то великим делам, которое Микитка испытывал, когда Феофано использовала его в своих целях…

– Я едва ли тебе помогу, - сказал евнух в наступившей тишине. – Ты сейчас платил за нас обоих, а я… Был постельничим императора, но что имел, когда меня с матерью захватили, с тем и остался: гол как сокол.

Он развел руками. Мардоний слабо улыбнулся.

– Я знаю, что ты почти ничего не можешь, и позвал тебя потому, что… Глупая надежда!

Микитка кивнул: он очень хорошо понимал такое чувство, отчаянную нужду в друге. Если Мардоний не лгал. А может, Микитка напомнил этому последышу рода Аммониев о русской женщине, с которой была дружна Феофано – и с которой, по слухам, она была в блудной связи… Хотя для древних греков это было законно и свято. Уж как ни крути, лучше, чем мальчишке подставлять зад турецкому паше – или, может, самому султану? Микитка давно знал о гареме мальчиков, который постоянно пополнял Мехмед!

Он ощутил, что сам краснеет под взглядом Мардония, и отвел глаза. Юный грек тяжело вздохнул.

– Я сейчас живу под покровительством Гали-бея, - сказал он, постучав пальцами по столу. – Это один из храбрых офицеров султана, который здесь, в Константинополе, поддерживает градоначальника, Ибрахима-пашу. Люди Гали-бея служат в городской страже, и они здесь повсюду…

Мардоний сглотнул; и тут только Микитка осознал, в какой опасности они оба прямо сейчас. Кто мог видеть, как они зашли в таверну?..

Он перекрестился; и Мардоний вздрогнул, сердитое выражение мелькнуло на его лице.

– Думай, что делаешь! – шепотом воскликнул мальчик.

Микитка сжал руку в кулак; другой сжал свой зеленый стеклянный стакан так, что тот чуть не треснул.

– Ты мусульманин? – очень тихо спросил он.

Мардоний встрепенулся.

– Разве сидел бы я здесь с тобой, будь это так! – горячо воскликнул он.

Микитка сжал губы. Как раз мусульманин и мог бы сидеть и обольщать; но тут он подумал, что, должно быть, переоценивает хитрость своего собеседника. Ведь ему не больше двенадцати лет, и он никак не сможет одолеть словом старшего! Ему бы такого и не поручили!