Ставрос. Падение Константинополя

Леонард обнял жену одной могучей рукой за плечи и посмотрел в глаза.

– Ты давно знакома с индуизмом… и, я уверен, помнишь, что это учение о перевоплощениях всегда было враждебно эллинизму, и еще более враждебно христианству! Ты знаешь, что мои религиозные взгляды всегда были свободнее, чем у многих… жизнь привела меня к этому, - усмехнулся критянин. – Но мы не должны ударяться в индуизм: я чувствую, что эта вера ошибочна.

Феодора нахмурилась.

– Стало быть, то, о чем мы подумали, невозможно?

Леонард медленно покачал головой.

– Думаю… нет, в мире идей не может быть ничего невозможного. Но едва ли бесконечное перевоплощение, если оно существует, является общим правилом. Скорее, - тут он улыбнулся, - это может быть исключением для людей исключительных.

– Или, может быть… новое рождение – это начало нового цикла существования души, достигшей некоего предела развития в мире духовном, - серьезно заметила Феодора. – Новый виток развития…

Она пальцем начертила в воздухе расширяющуюся спираль, как некогда Феофано.

– Совершенствование души должно быть бесконечно, как бесконечен в своих совершенствах Бог, - улыбнулся критянин. – Но не будем заходить слишком далеко в наших мудрствованиях: мы с тобой все еще только люди.

Через месяц после возвращения Леонарда Рафаэла Моро стала женой Мардония Аммония: свадьбу справили в Риме, с большой пышностью, и вслед за этим итальянка переехала в дом молодого мужа под Анцио. Дионисий Аммоний, который вывез из Мореи все свое состояние, смог на собственные средства приобрести для себя и семейства дом в предместьях Рима; на одолженные у комеса деньги купила себе дом и Феофано, куда тотчас переехала с сыном, небольшим штатом прислуги и Марком. Лакедемонянка по-прежнему желала полной независимости от Леонарда Флатанелоса – и столь же твердо намеревалась сполна расплатиться с ним в ближайшее время.

Леонард с женой побывал у Мелетия; тот также познакомился с Дионисием и Кассандрой. В католической Италии росло и крепло новое греческое братство.

Через два дня после того, как Дионисий уехал от Мелетия Гавроса, к киликийцу прибыл новый гость. Он приехал в сумерках и с небольшой свитой: должно быть, не хотел, чтобы его узнали.

Мелетий вышел навстречу гостю и приветливо облобызался с ним, как со старым знакомым.

– Здравствуй… как я рад тебя видеть! Что ты делал так долго?

– Обо всем по порядку, мой друг, - ответил светловолосый гость, щуря умные серые глаза. – Я тоже очень рад тебя видеть. И особенно рад был узнать, что моя возлюбленная сестра наконец обзавелась собственным имением.

* Помоги (устар., церковнослав.)

========== Глава 149 ==========

Мелетий Гаврос расположился напротив Фомы Нотараса в той же гостиной, где принимал женщин его семьи; белокурый патрикий занял то самое кресло, что занимала Феофано, слушая рассказ о казни Валента Аммония.

Киликиец налил гостю и себе вина, и оба долго молчали, держа в руках кубки, - каждого одолевало слишком много мыслей и подозрений насчет другого.

Что за положение – быть греческим аристократом! А особенно – греческим аристократом в Италии!

Наконец Мелетий спросил:

– Как твои дела?

Фома Нотарас улыбнулся – неприятно, одними губами.

– Превосходно, - сказал он. – Ты же знаешь, что мне немного нужно… много ли нужно холостому и бездетному человеку?..

Мелетий долго смотрел на него, не произнося ни слова, - и сочувствие на лице киликийца боролось с неприязнью. Потом он сказал:

– Меня не касаются твои дела с Метаксией Калокир – ты с нею в своем праве родственника и мужчины. Но Леонарда я люблю как самого дорогого друга, и не позволю тебе его тронуть, как и кого-нибудь из его семьи! Даже если у него теперь твоя жена и дети!

Фома слабо качнул головой: усмешка отвращения к себе и к своей жизни не покидала его губ.

– Я и не собирался трогать Леонарда, мой друг, - сказал он. – Кто я такой рядом с комесом Флатанелосом? Пусть он будет счастлив с моей женой!

Мелетий пристально смотрел на Фому – двойственность натуры этого странного, робкого и злопамятного как женщина, но очень умного человека одновременно и вселяла в киликийца отвращение, и притягивала. Последние слова патрикия только усугубили подозрения Мелетия – и, конечно, патрикий это прекрасно понимал; как понимал и то, что уличить его ни в чем не смогут.

Больше всего Фома сейчас сожалел, что ему нельзя рассказать своей жене, сколько он для нее сделал… ах, как он измарался в Риме, чтобы Феодора и Феофано не попали в лапы инквизиторов! “Хотелось бы знать, - подумал Фома, усмехаясь сам себе, - будут ли мои дела засчитаны мне в грехи - или моей жене в заслуги? Или моей жене в грехи, а мне в заслуги? Хорошенький вопрос для исповедника!”

Однако он вынужден был таиться от своей жены так же, как от Мелетия.

Но вот сестра…

Божественная Феофано! Возлюбленный враг! Он непременно должен увидеться с ней и открыться ей: иначе такое существование станет нестерпимым.

“Даже если она убьет меня, закопав в саду, или прикажет убить меня своему церберу, это будет лучшим исходом моей жизни…”

– Расскажи мне, как проехать к Метаксии, - проговорил Фома после долгого молчания.

Мелетий откинулся в кресле и, сложив руки на груди, упрятал их в просторные атласные рукава халата.

– Ты уверен, что хочешь ее видеть – именно сейчас, когда Метаксия Калокир в таком положении? Я хорошо изучил эту женщину, - киликиец покачал головой. – Слухи о ней не лгут, я знаю со слов многих свидетелей ее дел… но даже если бы не знал этих дел, вижу, что она настоящая волчица.

Фома кивнул.

– Ты прав, - сказал белокурый патрикий. – Именно за это я всегда любил ее.

Он откинулся в кресле и, закрыв глаза, прошептал:

– Я хочу видеть сына, моего Александра… знал бы ты, как я жажду этого! Феодора говорила, что не даст нашим детям забыть меня; но можно ли верить женщине в подобном деле? Когда ее дети уже так давно счастливы с новым отцом?..

По губам киликийца скользнула усмешка.

– Конечно, нельзя, - ответил он. – Женщине почти никогда нельзя верить. Я не забываю этого правила прежде всего с собственной женой.

Они некоторое время молча цедили вино – потом Фома мягко попросил:

– Расскажи мне, как поживает твоя семья… Так хочется послушать о жизни благополучного человека!

Мелетий улыбнулся, превосходно понимая, что Фома уходит от обсуждения своих собственных дел, о которых хозяин дома спрашивал его с порога. Патрикий Нотарас знал и то, что семью Мелетия Гавроса никак нельзя назвать благополучной. Но много ли найдешь жен и детей, рассказывая о которых, мужчины не лгали бы друг другу?