Ставрос. Падение Константинополя

Однако уже начался великий пост; веселье, истинное или показное, уступало место благочестию – истинному или мнимому, но оттого не меньшему. Гости Моро разъехались; Леонард с семьей на время окончания своих портретов перебрались к Мелетию, с которым они давно уговорились на такой случай.

Леонард за это время очень расположил к себе Беллини – и даже убедил художника приехать к нему домой, чтобы тот мог написать Варда с Анастасией. За это венецианец взял с комеса слово, что тот не заберет портретов, пока их не увидит римский свет: до окончания поста, когда пасха опять позволит разные светские вольности.

А портреты греческой семьи и в самом деле были чудом кисти – нежданным порывом любви и скорби по Константинополю. Такие чувства всегда нисходят на художников свыше; и им служители муз обязаны лучшими своими творениями.

Леонард был изображен в алом бархатном кафтане с откидными рукавами и серебряной цепью на груди; в черном плаще, ниспадающем с одного плеча. Гордый, благородный, прекрасный собой отец семейства; служитель своей империи. Nova Roma то была – или старый Рим? Древний герой – или предприимчивый дворянин, открытый всем бурям? В работе Альвизе Беллини прошлое сочеталось с настоящим: в такой гармонии, которая достижима лишь в искусстве.

В том искусстве, которому подражает жизнь, чтобы быть достойной жизни!

Жена комеса, в ярком оранжевом наряде с золотым и серебряным шитьем, вышла ему под стать: гордая и прекрасная подруга покорителя морей, близкая – и недостижимая, любимая и опасная. Словно ларец с сокровищами, который нельзя отпереть, чтобы не выпустить в мир величайшие несчастья… нельзя отпереть до поры до времени. Руку на эти богатства может наложить только властелин-супруг: он нашел ларец на дне морском, и лишь он может владеть им безопасно.

Вместе эти портреты мужа и жены производили впечатление сокрушительной силы: особенно в людях, воспитанных Италией и Византией. Чтобы воспринимать искусство, нужна подготовка всего ума и всех чувств… воспитание многих поколений, которые составляют силу империи!

“А если бы кто-нибудь написал меня и Феофано? Или одну только Феофано?” - думала московитка, поглощенная своим портретом.

После любования портретом Феофано, написанным таким мастером, как Беллини, понадобилось бы церковное очищение… и едва ли оно помогло бы, усмехалась себе русская пленница.

Портреты Мардония и Рафаэлы, хотя тоже оказались хороши, были написаны в совсем другой манере – более отвлеченны, приукрашены, несмотря на сходство… будто художник недовложил в них своей души или души изображенных. Венециано еще не добился того мастерства, что Беллини. Может, и к лучшему.

Эти картины молодые супруги забрали с собой: и повезли их не домой, а к герцогу. Как раз близилось окончание поста – и Сфорца приглашал Флатанелосов, а также Мардония с супругой на собственную свадьбу в Неаполе. Герцог звал к себе также и Дионисия. Этого требовал и родственный долг: совсем скоро Сфорца и Аммонии кровно породнятся.

В Италии это значило куда больше, чем в Византии… как бы ни гневалась графиня, законы семейственности и кровной мести теперь распространялись на греков, которых принял к себе Рим, так же, как церковные.

Бенедикто Пизано, молодого римлянина, ставшего другом и наставником Мардония, уговорили ехать с Флатанелосами: итальянец был холост и искренне привязался к македонцу.

Конечно, это не могло вытеснить Микитку из сердца Валентова сына: но русскому евнуху нельзя было даже показаться в римском обществе. Не то Мардоний оберегал своего сердечного друга, не то Микитка – его; впрочем, переписываться они не прекращали, и Мардоний делился с Микиткой всеми событиями своей жизни. Так же, как и Феодора с Феофано.

Все шло очень хорошо… так, что даже не верилось.

И в один из дней подготовки в отъезду в Неаполь семейное счастье Флатанелосов снова разбилось о скалы. Пропал Александр, младший сын патрикия Нотараса.

В такой неразберихе могли бы украсть даже взрослого – не то что трехлетнего малыша: Александра похитили прямо из-под носа у няньки.

========== Глава 156 ==========

– Магдалина… скажи правду, - произнес Леонард Флатанелос.

Магдалина сидела напротив господина на стуле, в самой смиренной позе, сложив руки и опустив голову, окутанную белым платком. Поверх него она накрылась темным покрывалом – самый монашеский вид!

– Скажи, - повторил критянин, склоняясь к ней. Он был спокоен, бледен и страшен.

Магдалина вскинула голову – такая же бледная и страшная, как хозяин: выцветшие глаза итальянки, лишенные ресниц, фанатически блестели.

Она перекрестилась широким католическим крестом.

– Ей-ей, хозяин, не виновата… Ах, что это я, виновата, конечно! – спохватилась старая кормилица: полные щеки Магдалины заалели. – Недоглядела, мой грех! Только ни сном, ни духом не ведаю, как дитя украли!

Она шумно вздохнула и опять склонила голову, как на молитве или на исповеди.

– Чтоб мне в аду гореть, - прошептала Магдалина едва слышно.

– Смотри, как бы это не сбылось, - заметил комес, у которого был прекрасный слух.

Он выпрямился и обернулся к жене: глаза его были очень красноречивы.

– Что скажешь, любимая?

Феодора резко рассмеялась: она с трудом владела собой. Только вид мужа помогал ей держать себя в руках.

– Что скажу? Она виновата, конечно! – ответила московитка. – Она сговорилась с Нотарасом, и хорошо, если только сейчас!

– А если нет? – спросил критянин, не сводя глаз с жены.

И тут Феодора осознала, что это значит для них, - если Магдалине больше не будет веры, если они признают ее вину, итальянка больше не сможет оставаться при детях! Кто тогда будет помогать Феодоре с малышом Энеем, со старшими? Разве можно сейчас брать кого-нибудь со стороны?..

Феодора закрыла лицо руками.

– Господи, - прошептала она, сгибаясь словно под непосильным бременем. – Как теперь быть?

– Теперь нужно искать Александра, - немедленно ответил муж. – Это самое главное! Виновных будем искать потом!

– Да где его искать посреди Рима, - вдруг подала голос Магдалина со своего места: супруги немедленно воззрились на нее. – Никого вы уже не найдете, только силы потеряете! Кто его крал, знал, что делал!

Глаза Леонарда потемнели.

– Неужели? – тихо спросил он, привлекая жену к себе за плечи. – Говоришь, знал, что делал?..

Он оставил Феодору и опять подступил к итальянке: та вся сжалась на своем стуле под взглядом комеса, моргнула, но глаз не отвела.

– Ты уверена, Магдалина, что Александр не погиб по твоему недосмотру? Не упал с лестницы, не разорван собаками, не подавился, не потерялся?.. – спрашивал Леонард: он взялся за спинку стула итальянки, и та вжала голову в плечи. – Почему ты сразу не предположила, что он потерялся, а подумала на кражу? – проговорил господин, не сводя с преступницы своих страшных обличающих глаз.