Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Покачала головой.
– Нет, Аспазия… Хорошо, что ты ушла, - пробормотала московитка.
И она долго думала, сидя в кресле, склонив голову. Почему-то ей вспоминался золотой лев, которого патрикий гордо приколол на плечо, - вспоминался еще упорнее лица господина.
Фома Нотарас мог бы погибнуть несколько раз, пока не прибыл на назначенное свидание, - и смотрел на вооруженный отряд, подъезжающий к нему, с хладнокровием человека, вверившегося судьбе. Он был не герой, и знал это: но умел казаться тем, что нужно, и сохранять спокойствие в минуту опасности.
Однако женщина, во весь
Новая Феофано смеялась. На ней был доспех поверх длинной туники, а под туникой, разрезанной на правом боку, – штаны, как у легионера или турка.
– Какой у тебя наряд, сестра, - сказал патрикий.
Он выигрывал мгновения, пытаясь по ней понять как можно больше. Метаксия засмеялась снова.
– Тебе нравится? Я знала, что понравится.
Противники разъехались, без всякого предупреждения, - отряд Метаксии построился напротив отряда Фомы, и ее отряд числом превосходил. Да и вооружением – тоже. Патрикия, оказавшись в окружении своих воинов, сочувственно смотрела на двоюродного брата.
– Как дела у Константина?
Фома поднял голову. Гнев боролся в нем с любовью, которой он так и не смог победить, - но это была такая любовь, которая может обернуться самой страшной ненавистью. Метаксия, конечно, понимала это – и подначивала, дразнила льва.
– Я желаю говорить только о том, за чем приехал, Метаксия. Ты зашла уже слишком далеко, сестра! – сказал Фома.
“Ее корабль уже окружен и отрезан от берега”, - подумал патрикий с тоскою: лицо Метаксии не оставляло ему надежды.
Метаксия спокойно ответила:
– Вот как? А вы зашли – не далеко? Скоро твой Константин дозволит католическую мессу в самой Софии, и тогда ты увидишь, сколько для народа значит то, чем мы пренебрегаем с высоты нашей учености… или циничности солдата! Хотя ты никак не грубый солдат, Фома, и никогда им не будешь.
Патрикия улыбнулась. Потом сказала:
– Не будем терять время в пустых перекорах. Ответь только: ты согласен на мои требования?
Фома побледнел, глядя в ее лицо. Она и в самом деле была способна на то, что пообещала, - и могла это осуществить…
– Нет, - сказал он. – Как ты могла подумать, что я соглашусь?
– Очень хорошо поразмысли, пока я здесь, - предупредила сестра, не сводя с него глаз. – Если ты вынудишь меня это сделать… я позабочусь, чтобы твоя Феодора обо всем узнала, будь покоен! А ты всегда предпочтешь себя и свое удобство благу государства, кого бы сейчас передо мной из себя ни корчил!
Он невольно отвел взгляд. Лицо его любимой старшей сестры было слишком… слишком страшно.
– Я не знаю, в какое создание ты превратилась без меня, Метаксия, - пробормотал патрикий, - но ты ошиблась. Выполняй свою угрозу. Мне это все равно!
– Ну конечно – все равно. Кто бы мог подумать иначе, - уничижительно заметила патрикия.
Фома быстро переглянулся со своими воинами. Метаксия покачала головой, заметив движение брата.
– Нет, дорогой братец, ты меня не схватишь, и не надейся. Даже если опять решился поступить против чести.
Она распахнула плащ и положила руку – да, на рукоять меча. Фома засмеялся, повторяя ее движение.
Они оба превратились в безумцев.– Ты думаешь, что успела научиться владеть мечом лучше, чем я?
– Может быть, и нет - но сердце важнее мастерства, - серьезно сказала Метаксия. – Не советую тебе испытывать меня.
– Этого еще не хватало!..
Фома выпустил оружие, за которое даже не взялся по-настоящему.
– Сестра, прекрати это, - сказал он; хотя убедить словами женщину, дошедшую до такого, было едва ли возможно. – Ведь ты понимаешь, что защищать тебя буду я один! Я один тебя люблю, несмотря на все, что о тебе знаю!
Метаксия сложила руки на груди.
– Ты так и не отучился воображать себя моим защитником, дорогой, - сказала она с презрением. – Себя сначала научись защищать!
У него потемнело в глазах. Вдруг турецкая история представилась ему совсем иначе – но уж этого, конечно, быть не могло…
Метаксия дала шпоры и вынеслась мимо брата на дорогу; ее спутники последовали за патрикией. С гиканьем воины Флатанелоса умчались, едва поспевая за своей амазонкой.
– Господи, - с сердцем сказал Фома своим людям, оставшись один. – Это же детская игра! Разве она не понимает, что такое жертвы войны и сколько их бывает? Только женщины могут угрожать подобными пустяками!
– Конечно, господин, - серьезно ответил один из воинов - старый служака, не понаслышке знавший, о чем говорит патрикий. – Но исход войны может решить пустяк! Вот, я помню, когда мы стояли под…
– Ах, замолчи!
Фома махнул на него рукой.
– Вперед, не будем терять времени, - приказал он. – Мы ведь рассчитывали, что переговоры кончатся именно так!
И они поскакали в самое пекло – в Константинополь.
========== Глава 25 ==========
Микитка скоро почувствовал неладное – едва ли не скорее, чем его мать: может быть, потому, что ему дозволяли крутиться под ногами, а ей это было не по чину и не к лицу… Важность всегда имеет свою оборотную сторону!
Он знал, что ромеи презирают их… презирают и боятся, как опасных рабов; но теперь в том, как смотрели на него воины и домашние слуги Феофано, появилось какое-то новое опасение. Не все здесь умели лгать так хорошо, как госпожа дома.
Чернокудрый красавец Флатанелос тоже был проще своей любовницы – проще, но и бесчувственнее, наглее, и оставался безразличен к участи своих пленников. Поэтому ему не приходилось ничего таить. У Феофано же было сердце, и на это сердце она готовилась наступить, предав спасенных московитов какой-то страшной участи. Как только Микитка понял, что они ценные пленники, он ужаснулся – не столько своей судьбе, сколько тому значению, которое они с матерью приобрели. Их судьба будет горька, так и так: а вот то, что может случиться с империей по их вине…
Потом ему наконец стало страшно за себя и за мать, очень страшно.
Микитка знал, как умеют казнить и пытать ромеи, - знал только по слухам, но правда могла оказаться куда ужаснее слухов. Эти люди были так же скрытны, как лживы.
Спросить ни у кого и ничего было нельзя; как вызнать что-нибудь другим путем – Микитка тоже не знал; читал и писал он только по-русски… Мать говорила и немного писала по-итальянски, но в доме Феофано - Метаксии - никто не употреблял этого языка. Как будто ей было ненавистно все итальянское.