Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Феодора опустила глаза, потом снова посмотрела на него.
– Сама дошла. Своим умом.
Изумление и насмешка выразились в его классических чертах; потом что-то похожее на почтительность. Фома Нотарас встал и приблизился к Феодоре; встал за спинкой ее кресла, положив на нее руку.
– Ты почти в точности повторила мысль наших древних мудрецов, - сказал патрикий, глядя ей в лицо. – Женщина есть бездонный сосуд, поглощающий все усилия мужчин.
Он засмеялся и дважды хлопнул в ладоши, точно призывая раба.
– Прекрасно! Превосходно!
Феодора, вспыхнув от гнева, вскочила
– Вот так ты приветствуешь мои мысли?
Патрикий ласково посмотрел на нее.
– Я приветствую… Я восхищен, - сказал он: и, казалось, искренне. – Но это древние мысли, моя дорогая. Ты сейчас показала, что ваши женщины, получив воспитание, могут быть не глупее наших философов.
Феодора ощутила себя оскорбленной. Она знала, что высказала сейчас совсем новые слова, не те, что цитировал ее господин, - но возражать не стала.
– Я помню и о Платоне и его разделенном на половины человеке, - сказала она прежде, чем Фома продолжил. – Но ведь это другое…
Патрикий кивнул.
– Я знаю.
А она не понимала: признает Фома справедливость ее слов – или смеется над ними, уже давно зная сам то, что она сейчас сочинила.
Феодора понуро отошла в угол и села на кушетку, застеленную алым шелком, на которой сибарит Фома любил читать.
Через несколько мгновений он очутился рядом – лег, опустив голову к ней на колени. Она растерялась, как терялась еще всякий раз, когда он такое делал. Господин посмеивался - и, казалось, беззаботно, глядя на нее снизу вверх.
– Ну, и кто же из нас сегодня женщина, а кто мужчина?
“А ведь это непостоянно, - подумала Феодора, охваченная холодом постижения. – Мужская душа может становиться женской, женская – мужской, а потом меняться еще как-нибудь!”
Она посмеялась, скрывая восторг и ужас, новые для нее. Погладила патрикия по золотистым кудрям.
– Ты мужчина.
Он вздохнул и погладил ее живот.
– Как это приятно.
Обнял ее, а она опять ощутила беспокойство и отвращение – не испачкать бы здесь чего-нибудь. Патрикий продолжал гладить ее живот, описывая круги, и, казалось, совершенно увлекся этим занятием.
– Будем ли мы сегодня единой плотью? – промурлыкал он.
Она покраснела.
– Ах, ты… Это не смешно!
Она попыталась встать, а ромей не пустил. Засмеялся, прижавшись к ее животу лбом.
– Ну прости, моя драгоценная. Конечно, я не смеюсь над тобой.
Потом выпрямился, сел рядом и обнял ее за талию, посмотрев в глаза с неожиданной серьезностью; Фома Нотарас как будто постарел в эти мгновения. Феодора тоже как будто что-то поняла.
– Ты слишком много шутишь, - резко сказала она. – Случилось что-нибудь страшное? Да? Говори же!
Он посмотрел ей в лицо – потом мотнул головой. Если бы хозяин не замешкался, она бы поверила; а теперь поняла, что не ошиблась.
– Что случилось, Фома?
– Ничего, - твердо ответил он.
“А ведь он думает, что я беременна, - оттого и молчит, - сообразила Феодора. – А если бы я сказала сейчас, что нет? Может быть, он уже ждет этого?”
Патрикий опустил глаза, окруженные тенями, как после бурной ночи, - хотя ночами они мирно спали, когда не предавались любви.
– Я скоро должен буду уехать. Наверное… надолго. Я препоручу
тебя Константину, деспот надежен и позаботится о тебе.Феодора, охваченная ужасом, обхватила его руками и засмотрела в глаза.
– Что случилось? Скажи, я должна знать!..
Он расцепил ее руки, потом встал; Феодора с ним.
– Иди спать, - сказал Фома. – Уже поздно, а тебе нехорошо. Я тоже пойду спать.
Она поняла, что хозяин ляжет один – боится выдать ей себя в часы близости. Покорно кивнула.
Патрикий молча направился к выходу из кабинета; на полпути остановился и, обернувшись к своему столу, скользнул взглядом по ее сочинению, которое оставил там.
– Это… я потом выправлю, - сказал он, улыбнувшись. – Твой греческий уже хорош, но ошибки, конечно, есть… Однако твой трактат надо сохранить.
Он посмотрел наложнице в лицо, и у нее немного отлегло от сердца – он надеется вернуться, и немало надеется. Феодора крепко обняла господина, стараясь не расплакаться.
– Пожалуйста… вернись, куда бы ты ни уехал, - прошептала она. – Я без тебя не смогу!
Он растроганно поцеловал ее.
– Я вернусь, любовь моя.
Она высвободилась, изо всех сил стараясь не разрыдаться. Потерла сдавленное горло и, пошатываясь, направилась в спальню. Патрикий проводил ее взглядом.
– Я должен вернуться, - пробормотал он, когда наложница скрылась. – Во что бы то ни стало!
* Дионисий Ареопагит – афинский мыслитель, христианский святой I в. н.э.: его сочинения оказали огромное влияние на христианскую философию.
* Послание к Галатам (Новый Завет).
* Плоды рожкового дерева, сочная сладкая мякоть которых используется в пищу.
========== Глава 24 ==========
Через два дня патрикий пришел к ней на ложе. Попрощаться, поняла славянка. Он укрепился достаточно, чтобы ничего ей не сказать…
Но в любви он сдерживать себя не стал. Думал, что наложница беременна, и забыл об осторожности – или забыл об осторожности, несмотря на это? Феодора молчала до самого конца, а теперь даже не успела признаться, что по-прежнему непраздна: любовник слишком изголодался по ней, слишком спешил, чтобы слушать. Он овладел ею дважды, и дважды вознес ее на свой Олимп; а напоследок взял ее ртом и руками. Феодоре представлялось, что она сойдет с ума, лишится рассудка, если еще раз испытает такое наслаждение, - она сама сейчас казалась себе безбрежным морем сладострастия, готовым утопить и любовника, и весь Царев город…
– Почему тебе так нравится потрясать меня все больше и больше… делать из меня…
“Распутницу”, - чуть не закончила она.
Нотарас, прижимавший ее к груди, казалось, сам обеспамятел от любви. Но услышав такой вопрос, он засмеялся.
– Согласно твоей философии, когда я беру тебя, я становлюсь тобою… оставаясь собой, - пробормотал он, водя губами по ее плечу. – Я отдаю себя тебе… И мы едины в твоем наслаждении…
Славянке стало жутко: вдруг ей представилось все так, точно она опустошила своего господина и телесно, и духовно, и теперь Фома Нотарас – это она, он в ней…