Ставрос. Падение Константинополя

Феофано спрыгивала с коня, поправляла меч на боку и раздавала приказания и пощечины слугам так, что Микитке даже отсюда стало ясно – убьет, если попасться ей под руку; и не сдержит себя, как Марк.

А спустя совсем короткое время Феофано вдруг вломилась к ним – распахнула дверь ногой и оглядела свою собственность. Мать вскрикнула, Микитка шарахнулся; они не ожидали этого. Феофано улыбалась, тяжело дыша, и глаза ее сверкали.

– Сидите? – спросила хозяйка на своем пугающем, чужом русском языке.

– Сидим, - ответила Евдокия Хрисанфовна за обоих; в отличие от Микитки, она не растерялась.

– Ну вот и посидите, - сказала Феофано. Хлопнула дверь; удалились громкие шаги: Феофано вела себя даже слишком молодцевато, нарочито мужалась.

Мать с сыном посмотрели друг на друга долгим взглядом.

– Мама, что с нами будет? – спросил Микитка. Он совсем забыл, что он мужчина.

Мать порывисто обняла его.

– Хорошо, что ты не попытался сбежать, ни разу, - горячо прошептала она. – Я ведь все видела! Дурачок ты у меня!

Евдокия Хрисанфовна поцеловала его со слезами.

– Пока мы ей нужны, она ничего нам не сделает, - сказала мать. – А если нас и убьют, то не здесь. В Царевом городе.

– Почему? – изумился Микитка.

Мать грустно улыбнулась.

– Здесь цирк маловат, - сказала она. – И смотреть некому.

Она опустилась перед Микиткой на колени, взяв сына за плечи и строго поглядев ему в глаза.

– Мы скоро уедем, - сказала Евдокия Хрисанфовна. – Нас опять увезут в Константинополь… слышишь? Вот тогда и можно будет попытать судьбу: до тех пор нельзя. Ты понял меня, сын?

Он кивнул и крепко обнял мать.

Мать оказалась права, как всегда, - их и в самом деле скоро увезли.

Добрая кухарка Ирина, воспользовавшись суматохой, которая поднялась в доме со сборами госпожи, заглянула к пленникам и сказала:

– Собирайте вещи, какие у вас есть! Вам скоро уезжать!

А какие у них сборы? Много ли возьмешь с собой на тот свет?

Ирина быстро вошла в комнату и протянула московитке узелок:

– Возьми, там хлеб, сушеное мясо… Хотя вас, наверное, будут кормить…

Евдокия Хрисанфовна приняла еду и низко поклонилась:

– Спасибо, голубушка Ирина. Бог тебя не забудет.

Ирина сложила темные натруженные руки:

– Храни тебя Господь, сестра. И твоего сыночка.

Она торопливо пересекла комнату и скрылась за дверью: кажется, заплакала в коридоре. А пленникам плакать было некогда: Евдокия Хрисанфовна принялась торопливо увязывать пожитки, давая быстрые сухие указания сыну. Им недавно принесли теплую одежду – и это слабо обнадеживало.

Спустя совсем немного времени к ним заглянул воин – такой же силач, как Марк, но не Марк. Велел выходить. Евдокия Хрисанфовна вышла прежде, чем стражник дотронулся до нее, обнимая за плечи сына. Грек пошел сзади, в нескольких шагах: не приближаясь.

Когда они вышли во двор, то увидели сразу несколько крытых повозок – и только одна была такая же богатая, как та, в которой московиты приехали сюда: и предназначалась, конечно, Феофано и Флатанелосу, который опять был в имении. В одну из оставшихся, – сколоченную, видимо, именно для перевозки рабов, – затолкали Евдокию Хрисанфовну с сыном. Кроме русских, в ней сейчас никого не было.

Евдокия Хрисанфовна прильнула к решетчатому окну, служившему прежде всего для наблюдения за живым товаром. Повозка вздрогнула, раздался крик надсмотрщика; потом крик возницы. Щелкнул бич, и они тронулись.

Евдокия Хрисанфовна обернулась к сыну. Полосы от света, падавшего через решетку, причудливо бежали по ее лицу и груди.

– Чует мое сердце, что у нас будут товарищи, - прошептала она.

Спустя два долгих дня пророчество Евдокии Хрисанфовны исполнилось. Повозка остановилась, но не затем, чтобы дать отдых людям и скоту.

Микитка, припавший к окну рядом с матерью, увидел такое, отчего у него волосы зашевелились на голове.

– Ах ты, язва, - пробормотал он. Мать его не одернула.

На дороге, окруженные греческими воинами, сгрудились пленники – вернее говоря, женщины-рабыни и дети. Русские женщины и дети…

– Она не могла такое выдумать, - сказала вдруг Евдокия Хрисанфовна. – Она сейчас против сердца идет.

Мать посмотрела на сына.

– Это ее дружок, Флатанелос!

Она схватилась за щеку, на которой еще горел удар бича.

Но тут открылась дверь повозки, и к ним начали вталкивать товарищей. Эти пленницы с детьми содержались далеко не так чисто, как Евдокия Хрисанфовна с сыном: и те невольно отпрянули к стенке от вида и запаха грязных тел.

Многие женщины и дети плакали. Микитка прижался к решетке, вцепившись в нее, словно ища спасения от нежданного соседства; и тут увидел Феофано и Флатанелоса, стоявших снаружи, совсем близко. На голове красавца-грека вместо прежнего обруча блестел золотой лавровый венок. Любовники спорили – и, кажется, не впервые: до Микитки донеслись громкие слова Флатанелоса:

– Это ты придумала!

– Я, Никифор! Но не думала, что ты дойдешь до такого!

– Не все ли равно? – ответил ромей. Засмеялся. – Не все ли средства теперь хороши, василисса? Им все одно умирать!

– Ты прав, император, - сказала Феофано.

Они поцеловались, не стыдясь никого; потерлись щеками, как пара хищников мордами.

– Матушка богородица, - сказал Микитка, отвалившись от решетки.

Он сполз по стенке рядом с матерью, и та обняла его.

– Я тоже все слышала, - прошептала Евдокия Хрисанфовна. – Видишь, я не ошиблась! Может, Бог нас спасет!

Микитка кивнул и крепко зажмурился.

Повозка тронулась.

========== Глава 26 ==========

Множество конных и пеших людей, телеги, повозки и носилки – целая маленькая армия двигалась по дороге к городу, предместья которого как раз вырастали перед ними. Путешественникам предстала полуразрушенная крепость, обнесенная сплошной серой стеной из грубо обтесанного камня, с маленькими окнами-бойницами, - некогда возведенная и населенная людьми, не знавшими другого занятия, кроме войны!