Ставрос. Падение Константинополя

– Ты! – только и могла сказать она; и прильнула к нему, прижалась всем телом. Они долго стояли так, слившись воедино. Потом возлюбленный отстранил ее от себя и посмотрел в глаза, оглядел ее всю.

– Как ты прекрасна, - сказал он.

Она улыбалась и долго не могла ничего сказать. Потом опустила глаза и положила руки на живот.

– У меня будет дитя от тебя, - сказала она.

Изумление мелькнуло в серых глазах ромея; он поднял руку, как будто хотел защититься от такого известия – как будто не сам старался! Но ее мгновенный гнев прошел, когда возлюбленный раскрыл ей объятия.

– Я очень рад, - просто сказал он.

Поцеловал ее в голову и прижал к груди. А потом оба ощутили, что им мало этого: каждый опять становился зверем, любовником…

Нотарас поднял ее за талию и перехватил под бедра. Феодора обвила его руками и ногами; посмотрела в глаза с испугом. Ей было страшно их обоих.

– Можно ли нам…

– Нужно, - прошептал любовник. – Или мы умрем от голода…

Да: она изголодалась по нему, как он по ней.

Патрикий пронес ее до стены и прижал к ней спиной. Феодора хотела помочь ему, но он не позволил.

– Просто отдайся мне, - прошептал он, лаская ее ноги.

И она отдалась ему; а он – своему будущему.

Потом они лежали обнявшись, хотя был день, - но они не желали отпускать друг друга, покидать свой жаркий рай.

– Ты сочинила что-нибудь еще без меня? – вдруг спросил патрикий.

Он, казалось, шутил; но так же тревожно, как и перед расставанием. Феодора обернулась на Фому, приподняв голову от его груди.

– Нет, - сказала она. – Я без тебя… Ничего на ум не шло, - призналась московитка.

Патрикий сжал ее руки: их ладони лежали на ее животе.

– Мне тоже, - сказал он.

Кажется, он отдал ей слишком много. Ничего нельзя взять, не отдав взамен души!

Его подруга ощутила, что с ним, - и печально замолчала, ища, что сказать, как успокоить его и себя.

– Тебе удалось что-нибудь? – спросила Феодора наконец: хотя мало знала о том, что он делал.

Патрикий усмехнулся: ему было достаточно только ее сочувствия. Он поцеловал подругу в голову.

– Кое-что удалось, - ответил он. – Я еще не докладывал об этом деспоту; но он будет доволен, когда я отчитаюсь.

– Так ты пошел ко мне вперед своего царя! – сказала Феодора.

Это и польстило ей, и встревожило. Фома засмеялся, обнимая ее крепче.

– Конечно, - ответил он. – Это ведь тебя я люблю, а не его.

Феодора закрыла глаза: внутри шевельнулся червь. Фома говорил совершенно невинно, но мысль о греческих обычаях возбуждалась в ней теперь очень легко. Московитка повернулась на бок, чтобы видеть лицо своего возлюбленного: она уже опасалась ложиться на живот.

– Фома, - серьезно сказала она. – Когда ты женишься на мне?

Он помрачнел и опустил глаза.

– Почему ты спросила об этом сейчас?

У нее что-то оборвалось в животе, словно подалась какая-то последняя опора. Но разве она не знала этого человека?

– Ты отказываешься?

Он взял ее руку и прижал к своей щеке. Вздохнул; и вдруг показался московитке безмерно усталым. Она подумала, что и не догадывается, наверное, какой груз этот Атлант держит на своих плечах.

– Нет, Феодора, я не отказываюсь… и никогда тебя не оставлю, - сказал патрикий наконец. – Не бойся этого. Но я хочу, чтобы мы с тобою обвенчались в самой Софии, когда государь въедет в Константинополь. Наша свадьба должна быть достойна тебя и меня!

Феодора улыбнулась. Ей и самой мечталось об этом – сколько раз! Но причина отказа была в другом: в том, что сейчас любовник опять от нее утаивал…

– А скоро ли это будет? – спросила она. – Скоро ли Константин войдет в Царьград?

Фома медленно покачал головой.

– Скоро… но не теперь, - сказал он. – Василевса коронуют в Мистре, потому что патриарх очень недоволен им.

Он поднял глаза и наконец прямо посмотрел на любовницу. Феодора кивнула с горькой улыбкой.

– Понимаю, - сказала она. – Как же не понять!

И, казалось, она понимала гораздо больше – но промолчала об этом, как и Фома. Он нежно прижал ее к себе, без слов благодаря за сдержанность.

В начале зимы стало известно, что император Иоанн почил в Константинополе.*

Евдокия Хрисанфовна и Микитка оставались вместе, куда бы их ни забросила судьба. Феофано пеклась о них особо. В скором времени после того, как их посадили в тюрьму, мать с сыном перевели из подземелья в отдельную комнату, гораздо выше и светлее.

Они воспротивились было, не желая покидать товарищей, но за ними пришли несколько стражников, которые вытащили обоих за руки. Среди конвойных был и Марк. Он улыбнулся Микитке, когда они оказались в коридоре.

– Таков приказ госпожи, - сказал эскувит. – Она не хочет вашей смерти.

– А их – хочет? – встрепенулся Микитка, кивая в сторону подземелья, в котором глохли женские стоны и жалобы. Но тут вдруг мать сдвинула брови и сильно шлепнула сына: она, казалось, поняла гораздо больше него.

– Мы тут ничем не поможем! – шепнула она.

Когда они оказались в новой темнице… вернее говоря – светлице… Евдокия Хрисанфовна вдруг задержала Марка, впервые заговорив с эскувитом сама.

– Ведь не Феофано сейчас решает судьбу других наших жен с детьми? – спросила она грека. Марк кивнул.

– Да, - сказал он. Вздохнул, теперь не скрывая сострадания и почтения к русской пленнице, величавой и сильной духом, точно северная княгиня.

– Да, госпожа, - повторил эскувит. – Сейчас госпоже Феофано отдана на откуп твоя жизнь и жизнь твоего сына… остальные пленники не принадлежат ей и никогда не принадлежали.

Евдокия Хрисанфовна кивнула.

– Я так и думала, - сказала она, одной рукой прижав к себе сына и не отрывая глаз от грека. – Их небось туркам перепродали? Флатанелос?..

Марк кивнул, не поднимая на нее глаз.

– Да, - глухо ответил он. – Многие наши… многие благородные ромеи издавна ведут дела с турками. Это очень постыдно.

Евдокия Хрисанфовна усмехнулась.

– Дивиться нечего, - сказала она.

Марк стоял не поднимая глаз; на лице его волновалось множество чувств. Наконец он сказал, с усилием разомкнув губы: