Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Мысль о Фоме заняла ее целиком – она знала теперь, знала достоверно, что дело было в Метаксии: Метаксия закрутила в Константинополе адский круговорот, который никак не остановится - а увлекает с собой все больше людей, вовлекает все больше сил. Но помешать этому или помочь Феодора никак не могла. Ей оставалось ждать решения одного из мужчин, которые ею повелевали.
Микитка понял, что мать напрасно советовала ему ждать, как только они приехали в Константинополь. Рабов тотчас оцепили, как тогда, когда согнали с пристани, - и, как тогда, погнали куда-то, не дав опомниться.
Их переправили до одного из тех полуразрушенных дворцов, которые в первый день ударили по глазам Желани. А там – свели вниз по лестнице и посадили в тюрьму.
Однажды Микитка заметил среди стражников Марка: у того было угрюмое отрешенное лицо. Своих господ русский раб не увидел вовсе.
Когда они наконец остались одни, за решеткой, юный евнух простерся на загаженном кем-то полу, не ощущая никакого отвращения, кроме отвращения к жизни.
– А ты говорила – терпи, жди, - прошептал он матери, которая села над ним. – Дождались? Теперь ты довольна?..
Это было жестоко, но Микитка уже не следил за своими словами. Он заплакал, ненавидя Феофано, себя… и даже мать.
Евдокия Хрисанфовна погладила его по голове.
– И терпи, - прошептала она. – Я не каюсь в том, что тогда говорила. Если бы мы бежали, то наверняка в тот же день попались бы лихим людям… подумай, что бывает зло и хуже смерти.
– Какое еще зло? – дернулся отрок.
Он посмотрел в глаза матери и понял. И похолодел.
Микитка знал об обычаях греков, и знал о своей смазливости; а мать была женщина – они всегда беззащитны…
– Здесь нам то же грозит, - угрюмо сказал он.
Микитка осмотрелся – женщины, сидевшие и лежавшие вокруг, унимавшие чумазых тощих детей, многие - больные, были не слишком хороши. Но их могут бросить таким людям, которые не станут разбирать.
– Феофано до этого не допустит, - сказала мать. – Флатанелос мог бы, а она – нет.
– Ты уж слишком надеешься, - проворчал Микитка.
– На Бога только надеюсь, - сказала мать. – И ты, маловер, не смей роптать!
Он поднял на нее глаза – и почти испугался ее лица: серые, как у Феофано, глаза Евдокии Хрисанфовны горели таким же пламенем, как у Феофано. Но мать была сильней гречанки, хотя и не владела мечом.
Евдокия Хрисанфовна сложила ему руки.
– Молись! – велела она. – И вы, - она властно обернулась к товаркам. – Молитесь, кто еще может!
Она начала говорить святые слова одна, вместе с Микиткой, - но скоро еще один, а потом и несколько, а потом и многие неверные, дрожащие голоса присоединились к ним.
========== Глава 27 ==========
Патрикий Нотарас прибыл в Константинополь и остановился в том же доме, – который можно было назвать и своим, и гостиницей, – в котором некогда останавливался вместе с Метаксией, и где он всегда мог прийти в ее объятия.
Но сейчас сестры там не было – ее там уже не будет. И те рты, которые могли что-нибудь сказать о ней, были накрепко запечатаны золотом или страхом, а это печать крепче всякого золота….
Патрикий с отвращением принял подобострастные заботы слуг, которые были здесь
всегда наготове, потом поел то, что ему поднесли, - он не особенно опасался, потому что отравить его эти люди едва ли осмелятся даже по прямому приказу Метаксии или Флатанелоса. Как и турецкого принца, с которым сестра, без сомнений, спуталась.Фома долго сидел за столом, закрыв лицо руками. О проклятый век, жизнь во время перемен!
Патрикий поддернул шелковые рукава своего халата – иногда он носил и такое платье – потом со вздохом встал с места. Прошелся по пустой комнате, склонив голову.
Куда теперь податься – и что делать? Малейшая ошибка может обернуться чудовищной бедой.
Фома решил действовать так, как пробовал и умел, - заслать разведчиков. Распрямившись, благородный муж хлопнул в ладоши.
Явился его молодой верный слуга. Уставив на хозяина красивые полные преданности глаза, замер в ожидании приказаний.
Патрикий улыбнулся и приблизился к нему. Погладил по щеке.
– Вард, - мягко сказал он. По мере того, как он говорил, у него прояснялась мысль.
– Возьми двоих людей… я их сейчас назначу… и отправляйтесь в город. Пленники, без сомнения, уже здесь – я знаю Метаксию…
Нет, Метаксию он все еще не понял, не постиг – Флатанелос был гораздо проще: и потому предсказать его действия было куда легче.
– Нужно обратить внимание на покинутые дворцы, особняки и их тюрьмы. Сейчас их никто не стережет, и они никому не нужны. Город больше, чем наполовину пуст, - продолжал патрикий, потирая белые руки: казалось, между ладонями слышится треск. – Сейчас весь Константинополь – прекрасная тюрьма.
Фома вздохнул.
– Но наши друзья не будут привлекать к себе внимание. Здесь есть русские… и в городской страже… если они узнают, будет катастрофа. Эти люди очень нелегко забывают свое отечество.
Он улыбнулся.
– Метаксия готовит представление. Но зрители еще не прибыли. Она ждет Константина сюда…
– Господин, - осмелился заговорить Вард. – Но ведь василевса должны короновать в Мистре! Ведь мы знаем, что он слишком…
Слуга закашлялся, и патрикий выручил его.
– Слишком восстановил против себя патриарха и всю православную церковь, - кивнул Нотарас. – И здесь, в Городе, Константин едва ли найдет такую любовь, как в своем деспотате – и у наших итальянских братьев.
Он снова улыбнулся.
– Не слишком ли много труда? Русские жены и дети погибнут всуе… Флатанелос с моей сестрой ничего не добьются!
Вард видел, что господин встревожен куда более, чем позволяет себе показать, - но благоразумно молчал.
– Мне отправляться сейчас? – спросил он. Проверил, как выходит меч из ножен. Фома кивнул.
– Да. Сначала нужно узнать достоверно, где содержатся пленники и как охраняются. Потом можно предпринять попытку выручить их.
Вард покачал головой, но спорить не стал. Они вместе с патрикием отправились отряжать людей на разведку.
Слуги бродили по Константинополю до самого вечера, рискуя жизнью, - Вард едва ушел от ножа какого-то бродяги, который мог быть и подсылом. Он явился к хозяину ночью: Фома бодрствовал за своим столом. При виде слуги вскочил, хватаясь за меч: в темноте облик Варда зловеще преобразился. Юноша вскинул руки.