Стена

— Третья часть у воеводы Шеина. Так что взять ее можно будет только вместе с ним. А его — только вместе со Смоленском.

Пороховой погреб (1610. Январь)

По зимней дороге, меж сугробов, в которых тонули ели, уныло тащился обоз. Под рогожей, укрывавшей пошевни, круглились бока мешков. Лошадей вели под уздцы понурые крестьяне. Два фуражира-гусара гарцевали впереди обоза. Обоим явно было не по себе.

— Хорошо вот так летом ехать по дороге, обсаженной ветлами, — мечтательно сказал один другому. — И вокруг — ухоженные польские поля…

— И хутора на пригорках, — в тон товарищу вздохнул второй.

— Да-а. А в хуторах — огоньки… Хочу домой, в Польшу.

— Кто же не хочет? Чертов Смоленск.

— Чертов ротмистр. И зачем он брал у короля лист пшиповедны, звал нас в товарищи?

— Чертов немец. Если б не он тогда в Вильно, были бы мы с тобой сейчас капитанами, сидели бы в теплом шатре пани Агнешки.

— Чертов мороз.

— Чертовы мужики. Так и ждешь, что они запустят тебе чем-нибудь заточенным в спину. Бр-р.

День близился к закату. Крутом стояла тишина, только снег скрипел под полозьями. Где-то за темной бахромой елей что-то зашуршало, треснула ветка.

Оба гусара вздрогнули.

— Лешек, а ты слышал про шишей? — поежившись под меховым плащом, гусар вновь прислушался. — Фу, какое мерзкое ощущение! Точно кто-то крадется там, за деревьями… А ведь на самом деле это всего лишь снег падает с ветвей.

— О, Матка Боска, это еще что?

Прямо на голову гусарского коня, невесть откуда взявшись, вдруг упала птица. Сокол, но с совершенно необычным, почти белым оперением. Вцепившись когтями в заплетенную косичками конскую гриву, он раскинул крылья и пристальным взглядом золотистых глаз уставился на поляка.

— Нечистая сила! — ахнул тот и, неловко выхватив палаш, чуть было не отсек ухо своему скакуну.

Но сокола уже не было — он исчез. Не улетел, а именно исчез, будто растворившись в воздухе. Зато на дороге, прямо на пути обоза, появилась черная человеческая фигура. То был согбенный старик в длинном тулупе, с белыми, будто снег, прядками волос, свисавших из-под клобука с вышитым на нем крестом.

— Монах? — Лешек изумился этому едва ли не больше, чем только что явившемуся и пропавшему соколу. — Откуда он здесь? Эй ты, пошел прочь!

— Пошел, старик! — крикнул и Ежи.

Но схимник стоял посреди дороги и не думал с нее сходить.

Оба гусара, как по команде, пустили коней рысью, согласным движением рванув из красиво отточенных кожей и серебром деревянных ножен палаши.

Но они не успели. Широкий черный тулуп распахнулся, и в обеих руках отшельника появились старинные пистоли с зажженными запалами. Он распрямился во весь рост.

Два выстрела слились в один. Гусарские кони, потеряв всадников, со звонким ржанием прянули на дыбы, но их живо подхватили под уздцы выскочившие из-за деревьев люди. Их было с десяток. Иные, как и говорили гусары, были вооружены рогатинами, но у большинства имелись сабли и топоры.

— Славно ты их, отче! — воскликнул светловолосый богатырь, помощник предводителя Прокл. — Ну вот, еще две сабли в отряде.

Он ткнул острием клинка в мешок на ближайших санях, и из него потекла палевая струйка.

— Опа! Глянь — овес!

Отшельник опустил дымящиеся пистоли, крякнул удивленно…

— Надо же! Разогнуло! — только и выдохнул он.

К партизанам подошли крестьяне что сопровождали обоз. Поклонились, потом старший из них, рыжий, как пламя, мужик лет сорока, спросил:

— А вы кто ж будете, добрые люди?

— Это хорошо, что для вас мы добрые! — рассмеялся Прокл. — Лесные люди мы. Шишами нас зовут.

— Слыхали, слыхали. А еще сказывали, будто старшим у вас бывший воевода царев, смоленский дворянин Порецкий. Так ли?

Товарищи отшельника удивленно переглянулись, но он сам улыбнулся в бороду, при этом с удовольствием поводя плечами, наслаждаясь давно забытым ощущением — прямой, как в юности, спиной.

— Вот она, молва-то! Сколько лет, как я от мира ушел, так она на проезжей дороге меня догнала… Правда это, добры люди. Правда. Был я некогда дворянином Порецким. А вы как то прознали?

— Так мы ж из твоих мест, отче! — рыжий мужик разулыбался, оказавшись еще и щербатым на два передних зуба. — Кто-то из наших стариков тебя с твоими храбрыми людишками встретил на дороге да признал. Вот молва-то и пошла. А что же, нас ты к себе в отряд не возьмешь ли?

— Возьму, коли не боитесь. Нам люди надобны. Не только мы ляхов бьем, случается, и они нас гробят. Господи, помилуй… А ты, Прокл, чего с мешками развоевался? Бери-ка шапку и собери все до зернышка. В крепости голодают, а ты тут дорогу кормишь.

Под утро, пока еще не рассвело, сани с польским провиантом вкатились в Днепровские ворота. Ночью вылазные люди встретили обоз выше по Днепру. На этот раз пробиться удалось, но на блестящем днепровском льду остались тела и крестьян, и стрельцов.

Шеину доносили, что к польскому стану подтягиваются новые войска. В двух лагерях, не тех, что за Днепром, но по другую сторону крепости, началась оживленная работа, лошади волокли бревна, стучали топоры, суетились люди. Издали, с высоты крепостных башен, они походили на муравьев.

— Что думаешь, Гриша? — спросил Шеин Колдырева, который теперь неизменно участвовал во всех его военных советах и в свободное от вылазок, разведки и стражи время чаще всего бывал при воеводе. — Что там они опять затевают?

— Надо думать, к приступу новому готовятся, — мрачно ответил Григорий. Он вглядывался на ту сторону до рези в глазах, пытаясь что-то разобрать подробнее, но не получалось.

— Не скажи, на стены они больше не полезут, — задумчиво проговорил Михаил. — Если приступ, то как-то по-иному будут действовать… А что, коли они из Риги эту свою пушку здоровенную подогнали… эту, как ее, проклятущую… кулеврину, что ль? Ну, чтоб стену пробить? Может такое быть? Лаврентий!

Логачев, стоявший на площадке Коломенской башни чуть позади остальных, тотчас выдвинулся вперед и ответил:

— Никак такого быть не может, Михайло Борисович. Я бы знал. Может, и нет у короля никакого плана — просто строят новый табор.

— Да ты всегда все знаешь… Насчет кулеврины уверен?

— Оба глаза даю. Мои соколы нынче с лесными людьми воеводы Порецкого, ну отшельника, все время связь держат. Они все дороги блюдут. Такое чудище, как эта их калибрина, и не по всякой дороге протащишь, да и сопровождать ее будет, надо думать, целая хоругвь. Так что заметили бы. Отшельник просил тебе передать: ежели ему пороху выделить, так они, может, и взорвут эту пушку по дороге. Своего у них не хватит.