Степан Разин. 2

Именно, благодаря Иосифу и Никифору, я теперь не ощущал недостатка в проповедниках. Мои неоднократные объяснения первопричин реформирования церкви и серьёзности намерений реформаторов, убедили старцев не «горячиться» и не вставать на защиту прежних устоев рьяно. Оставались, конечно, такие, противники Никона, как Аввакум, но тех и смирить не было никакой возможности, хотя товарищи по несчастью и призывали.

Благодаря «превентивным мероприятиям», проведённым патриархом Иосифом, деяния Никона на посту патриарха не стали неожиданностью, а потому «староверы» получили психологическое преимущество. Хотя не избрать Никона на пост патриарха у них не получилось. И это одно убедило их в серьёзной подготовке реформаторов и жестоких намерениях царя Алексея.

Старцы встали к реформаторам в тихую оппозицию, пытаясь убедить противников в дискуссиях, к коим я их немного подготовил. Уж подебатировать я умел и аргументы были подобраны неплохие, как, например, то, что троеперстие было принято греческой церковью в четырнадцатом веке, а до этого и там миряне крестились двумя перстами. Ну и про унии с латинянами, и про патриарха Константинопольского Кирилла Лукариса, кальвиниста по своим взглядам, не только написавшем еретическое произведение «Восточное исповедание христианской веры», которое было предано анафеме Константинопольским собором, но и не отрёкшегося от него.

Однако, никакие аргументы на смогли отменить желания реформаторов переписать русские «священные» книги по «греческому образцу» и намерения Никона возвыситься за счёт уничижения себе подобных. Слишком много Алексей дал Никону власти, разрешив «писаться» Великим государем. Дал, а потом забрал.

Сразу после пятьдесят шестого года, то есть после того, как Никон объявил анафему всем, молящимся двуперстно, поток беженцев на Ахтубу увеличился кратно и стал, фактически, не прекращающимся. Люди шли и ехали круглый год. По обоим путям: Дону и Волге, старцами с помощью доброго люда были оборудованы обители и склады с необходимым количеством провианта, лаптей, обмоток и иного скарба.

Тут ещё надо понимать, что по Дону пахать землю было запрещено, дабы казаки не оставляли граничную службу. И хлеб, и иное довольствие присылала Москва. А потому, пахотные крестьяне «осесть» на Дону никак не могли. Что мне, естественно, было на руку.

Мои же казаки, приписанные к землям на Ахтубе мной лично, несли службу вдоль юго-восточной границы Руси и активно гоняли калмыков, полноценно отрабатывая то довольствие, которым их обеспечивали охраняемые ими поселенцы.

Регулярно отправляя в Москву доклады о обстановке на «фронтах борьбы с нашествием калмыков», я не стеснялся в красках и гиперболах, и государь не потребовал наших казаков для ведения военных действий против Поляков. Тем более, что количество казаков я преуменьшил примерно в двое. Не призвал он и меня на войну за территорию Украины, видимо так и не определившись в моём статусе. Царь, всё-таки, внял уговорам, просьбам и посулам Богдана Хмельницкого и объявил польскому королю Яну Второму Казимиру Вазе официальную войну.

И мы, в то время, как на Украине российские войска вместе с Запорожскими казаками потихоньку теснили поляков, подбираясь к Варшаве, тоже потихоньку пахали, сеяли и собирали урожаи, плодились и размножались. А я вместе со своими помощниками по военной и политической подготовке, создавал боеспособное войско на регулярной основе.

К шестьдесят пятому году на Ахтубе на ста километрах жило более ста тысяч жителей. А это — около десяти тысяч дворов. Каждые пятьдесят дворов давали одного рекрута. И значит у меня в строю постоянно находилось две тысячи солдат — пехотинцев, или, вернее — драгун. То есть, пехотинцев, передвигающихся на лошадях. Много мы коняшек забрали у калмыков. Много и калмыков примкнуло к нашим поселениям.

Больше всего нас порадовали калмыцкие коровы. Это были такие экземпляры, что им могли бы позавидовать селекционеры гораздо поздних веков. Вес самых крупных бычков достигал девятисот килограммов. И неприхотливы они были, как и сами калмыки: приспособлены к резко континентальному климату с жарким сухим летом и холодной зимой, хорошо использовали зимние пастбища. Коровки к тому же были способны к интенсивному отложению жира, как резерва питательных веществ для использования в период бескормицы.

Откровенно говоря, пришествия такого количества поселенцев на Ахтубу я не ожидал. Ещё не наступил переломный шестьдесят шестой год, год вселенского собора, после которого должен был начаться вселенский же исход, а земли на Ахтубе уже не хватало. Конечно, можно было разрабатывать леса, но я опасался перейти точку невозврата в истреблении растительности. Леса и так активно таяли и мне приходилось лично контролировать вырубки.

Пришлось развивать территории по Ахтубе значительно выше от Селитренного, а для того снова рубить лес и копать землянки, полуземлянки и каналы. Дело в том, что выше Селитренного километрах в тридцати Ахтуба — примерно сто тридцать километров — практически полностью пересыхала, расплываясь по долине. И чтобы использовать земли полноценно, надо было рыть каналы, а голландцы у меня «закончились». А я не хотел делать большой разрыв в поселениях.

Пришлось просить воеводу Царицына Андрея Унковского разрешить поставить городок вблизи Царицына на левом берегу Волги у истока «Моей Реки» и отдать сей городок под управление Тимофею. Не мог я разорваться, мотаясь по Волге-Ахтубе четыреста километров.

Вот там оно — в местечке, которое мы назвали «Ахтубинск» и «рвануло». Не заморочился я обеспечением кадровыми политруками, понадеявшись на «надёжных» казаков. А те «надёжные и проверенные» казаки оказались наиболее вспыльчивыми. Имелся среди них такой Васька Ус, что был моим, то есть, Степкиным дружком и товарищем с детских лет. Не разлей вода мы были с ним в Измайлове, но наскучило ему исполнять царские хотелки и развлекать царя на пьянках и гулянках. Отпросился он от меня на Волгу к Тимофею и проявил себя, как лихой и дерзкий казак.

И вот теперь, воспользовавшись тем, что Тимофей оставил его на ближней Волге за старшего, а сам пошёл на Каспий, Васька Ус, наслушавшись пришлых, «гонимых за старую веру», взбеленился, поднял казаков и пошёл по Волге вверх на Москву. Вроде как «записываться в казаки».

Надоело ему, видите ли, быть непонятно кем под моей рукой. Захотелось быть записным казаком, на службе царя и воевать с Поляками. Вообще-то Васька постоянно ныл за то, что он, как баба сидит у печки, а не воюет. И ведь, паразит такой, был допущен мной и к тайным операциям на Волге и Каспии и знаниям о местах, где была схоронена казна казачья. Были на Волге такие глухие места в камышах, что сам чёрт запутается.

Вот там Тимофей и делал тайные схроны, где можно было бы либо спрятаться и переждать любую «бурю», либо спрятать нужное. Такие же места имелись и на Каспии. Много где мы с Тимофеем и братьями золото-бриллианты запрятали до лучших времён, о которых я им пророчествовал и которых они ждали со страхом.

Вот про пару таких тайных схронов и знал Васька Ус — паразит. Знал но не вскрыл по дороге в Москву. Но не пустили его с челобитной к царю, хотя сумел он дойти аж до самой Коломны. Да прихватили Ваську тамошние воеводы «за жабры», ибо не было у Васьки Уса заветной грамоты с моей печатью.

* * *

[1] Реальные слова патриарха Иосифа.

Глава 9

Казаки, что расселились с давних времён в нижнем течении Дона, теперь получали «корм» из Москвы, и выполняли необременительную службу, заведённую ещё со времён царя Ивана Васильевича. Служба была простой: разведка и охрана рубежей, встреча и проводы государевых послов.

Царское жалованье сначала выдавалось в Москве. Теперь казаки получали его в Воронеже. За свою работу казаки получали хлеб, которого не выращивали на Дону вплоть до конца семнадцатого века. Кроме этого им выдавались деньги, порох, свинец, оружие и другие воинские припасы, столь необходимые казакам в их нелегкой боевой жизни. В начале семнадцатого века жалованье делилось на две тысячи человек, а к середине описываемого века эта цифра возросла до пяти тысяч.