Стихи-Я Пушкина

А эти ребята, Валентин и Протей, именно сбежали из Милана в Падую. Как, спрашивается? Это можно сделать, не нарушая правописания? И сразу:

– Шекспир - во дает!
– опять ошибся, правда, в этом случае - стоит открыть интернет, сразу сообщают:

– По молодости лет ишшо мало знал эту, как ее, которую каждую субботу проповедует князь Вяземский:

– Науку географию, что никак не может Енисей впадать в Волгу, тем более, где-то неподалеку от города Кой-Кого.

Однако, Евангелие почти все читали, и там не зря в одном из самых ключевых мест написано, что Мария Магдалина не увидела Иисуса Христа после Воскресения. Не увидела, пока не обернулась назад!

Сзади, следовательно, в Новом Завете, есть Еще Один Мир. Там, именно Там, на:

– Сцене, - и был еще один, Этот, мир.

Тогда уж надо до конца проводить это линиё, что сзади Марии Магдалины никого не было, и она просто обозналась. Не было, значит, и Воскресения.

Тем не менее, Падуя возможна, как Сцена, именно потому, что и Милан, куда они планировали прибыть:

– Тоже Сцена!

Тут можно сказать, что ошибок Шекспира в этой пьесе было даже больше, не три, а четыре, ибо есть и еще одна, замеченная Аникстом профанация:

– Вместо чисто натюрлих Итальянского леса, в пьесе рассматривается родной Шекспиру Шервудский лес.

Что в принципе тоже самое, как сказал Пушкин Царю в Воображаемом Разговоре с Александром 1:

– Вы очернили меня в глазах народа распространением нелепой клеветы!
– и профессор Бонди тут же схватил Пушкина за руку, поставив перед его:

– Очернили частицу НЕ, - которой в тексте Пушкина не было.

Ну, не мог Пушкин сказать такое в личной встрече царю. Царь, да, может.

Но вот в том-то и весь смысл, что может, если это:

– Сцена.
– Потому что и сама Жизнь - это Сцена.
– Что и написал Шекспир, заменив реальный Итальянский лес в пьесе Два Веронца про Италию - английским Шервудским, чтобы Пушкин мог сказать в лицо царю правду.

Ибо не Шервудский вместо Итальянского, а Шервудский в:

– Роли Итальянского, - как и Пушкин говорит царю правду, но только в Роли Царя говорит царю в Роли Пушкина. И, как говорится в фильме Иван Васильевич меняет профессию:

– Вот что творит крест животворящий.

Четвертая Ошибка Шекспира. Протей спел песню о любви любимой девушке Валентина Сильвии, дочери Миланского герцога, не предупредив своего друга Валентина об этом заранее, как это обычно делается в приличном советском обществе, когда Марк Бернес пел песни - и не только на рояле - любимой девушке Бориса Андреева Вере Шершневой в фильме Два Бойца. А просто и сразу:

– Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце уже встало и пора разбегаться по домам.

– Хулихган, одним словом.
– Потом, правда, извинился, мол, я не знал, что вы такие дураки.
– Ибо:

– Как иначе Протей мог сказать правду, чтобы она была настоящая, следовательно, без приставки:

– Бы.
– И сказал именно, как сказал Валентин, а не Как Бы сказал Валентин.

Разница? А разница именно в том, что Мир Нового Завета, который создал Иисус Христос - это именно и есть реальный мир, а не наоборот:

– С позиции Ветхого Завета мир КАК БЫ возможный, но, друзьям мои, как сказал бы Владимир Этуш в роли Ивана Грозного в фильме Иван Васильевич меняет профессию:

– Только в теории.

Разница, следовательно, между Новым Заветом и Ветхим Заветом очевидна, показана Пушкиным и Шекспиром, как разница между Театром и просто научной, одномерной Статьей, где подается:

– Всё и сразу, - в пьесе, наоборот, разложено на две части, на Сцену и Зрительный Зал.

В чем принципиальная разница, почему и на сцене не сказать всё и сразу по-честному, - как сейчас требуют Борис Парамонов и Иван Толстой? Кто за Всемирный Потом, а кто только за его Медного Всадника.

Но, что значит, сказать всё сразу? А это и значит именно то, что происходит сейчас:

– Есть инструкция Эм-Культа, и:

– И этого достаточно!
– А они, эти Гей-Зеры и Ман, и Тан и другие полуголые ХГохгольные центрумы их почему - и видимо нарочно - не выполняют, и не выполняют, хоть им кол на голове теши.

Причина одна, так сказать, и единственная:

– В Статье - будь она хоть самая научная, как и в стихийном бедствии Бориса Парамонова и Ивана Толстова нет этого, как его:

– Человека, - хомо, нашего любимого, сапиенса.
– Вот и вся разница, зачем старались Вильям Шекспир и Александр Пушкин, за Человека вели битву великую, за его вечное существование. Как:

– Иисус Христос.

Как и сказал Пастернак в роли Высоцкого, или наоборот:

– Гул затих - Я - вышел на подмостки.

Поэтому нет никаких мистификаций ни у Шекспира, ни у Пушкина, а просто утверждается и утверждается:

– Человек - непременный участник соревнований жизни.

Поэтому получается всё наоборот не Пушкин не признает закон и хочет буйной стихии, а Эм-Культ не признает закон и, следовательно, он и есть эта стихия, а не поэт, не театр. А так получается именно по Ле:

– Гегель неправ, но надо только поставить его на голову - тогда уже, да, будет всё в порядке.

И сейчас в этой передаче Мифы и Репутации именно и делается эта попытка:

– Еще раз поставить все фишки нормально: на голову.
– И хорошо хоть, что не через х.

И, как говорится, неужели до сих незаметно, там, где до сих пор пытаются наводить порядок, не стихию укрощают, а именно начинается:

– Стихийное бедствие, ась?
– И, как правило:

– То в Африке, то в России.

Как сказал Гете:

– Суха теория, мой друг, а древо жизни тем не менее: