Стихи

* * *

Как Блок жену свою – о Русь! — так я тебя, Натусь, зову Италией своей, поскольку в нежности твоей никак не разберусь! Так далека ты и чудна, как эта чудная страна, и так же баснословна и, в сущности, условна, красот неведомых полна и мне ты не жена! P. S. И все ж, Авзония моя, люби меня, как я тебя! P. P. S. Эх, быть бы мне, Наталья, в тебе, а не в Италии!

САЛЬЕРИАНСКОЕ

Вот бы стать бы журналистом, славным колумнистом, или на худой конец просто эссеистом, и в полемике журнальной расплодиться бы нахально, олухов мороча! Ведь по матушке Рассее всяк теперь строчит эссеи, всяка тварь пророчит! Знал бы прикуп – жил бы в Сочи. Но, пускаясь на дебют, я не знал, что эти строчки, эти с рифмами листочки так жестоко бьют по мордасам, по карману и, что вовсе уж погано, рикошетом по роману, по любви святой. Ой-ё-ё-ё-ёй!

ИЗ ГЕЙНЕ

Она так старалась его полюбить, так долго и честно старалась. Но он помешал ей. Хотя, может быть, совсем уж чуть-чуть оставалось. И он постарался ее позабыть, он так оголтело старался. Она помешала ему. Может быть, в живых потому он остался… Они еще встретятся в мире ином, в каком уж конкретно, не знаю. «Мой милый, каким же ты был дураком!» — «Сама ты, мой ангел, такая!»

* * *

Так мила ты, и так ты забавна, так тепла ты и к сердцу близка, как лисеночек тот достославный на груди у того паренька. Только я не спартанский, не мальчик, уж скорее афинский старик, оттого все противней и жальче этот не лаконический крик.

В заботе сладостно – туманной не час, не день, не год уйдет… А с предугаданной, с желанной покров последний не падет. Е. А. Боратынский

* * *

Не час, не день, не год… А сколько – два? А может, полтора, Наташ?.. Ну ладно. Ты как всегда конечно же права. Но правота твоя так безотрадна! Когда бы ты, когда б в руках моих… Эх, горюшко, ох, страсти-то какие! Ну вот он я – уже почти что псих, любви приметы вспомнивший впервые. Кто ж Галатея? Кто Пигмалион? И кто кого безжалостно ваяет? Что ж означает сей счастливый сон? Сей дивный сон о чем предупреждает? Чтоб он ни значил – не буди меня! Продлись, продлись, блаженство летаргии! Ни год, ни два, ни в жизнь не изменяй судьбы моей!.. Ох, страсти-то какие.

VILLA PAMPHILI

Солнышко греет плешивое темечко. Парочки жмутся, куда ни взгляни. Охи и чмоки на каждой скамеечке. Как же мне осточертели они! Что вытворяют! Католики, тоже мне! Савонарола не зря их клеймил. Вон синьорина под пальмой разложена. Жадно припал к ней какой-то дебил. Злобно я щурю глаза завидущие и, словно перст одинокий, торчу, глядя, как руки шалят загребущие, шарят повсюду. Я тоже хочу. Эту привычку к лобзаньям и петтингу нам бы не худо с тобой перенять!.. Сердце скрепя, возвращаюсь я, бедненький, в келью постылую письма писать.

* * *

С тобою, как с бессмертными стихами, — ни выпить, ни поцеловать! Ни дать ни взять… Смотри ж, земля под нами плодоносить готовится опять! Смотри же – меж недвижными звезд'ами мерцающий стремится огонек с авиапочтой, может, со словами моими о тебе. И видит Бог, как мы с тобой, Им созданные, чтобы в обнимку спать в ночи блаженной сей, ворочаемся и томимся оба в постели жаркой, каждый во своей. Смотри же, как красиво в этом мире, как до сих пор еще красиво в нем! Не оставляй меня! На сем прощальном пире предписано нам возлежать вдвоем! Смотри, любимая, – пока еще, как древле, средь мировой позорной чепухи висят созвездья, высятся деревья и смертные, как человек, стихи!

ВЗГЛЯД ИЗ 1975 ГОДА

Что ж ты, дяденька, Бога гневишь? Сам под небом Торквато лежишь, грудь седую и вялое брюшко греешь на итальянской опушке, куришь вкусный голландский табак, ночью ходишь в заморский кабак и, совсем как в ремарковой книжке, цедишь граппу, и бренди, и виски и с печальной улыбкой глядишь, как блондиночка тянет гашиш, нос воротишь от тоника с джином, настоящие штатские джинсы носишь. Господи Боже ты мой, не какой-нибудь «Милтонс» дрянной! Взять тебя, старикашку и врушку, обрядить бы в кирзу и хэбушку, сверху противогаз с ОЗК да на плац пошугать бы слегка, чтоб свободу любить научился и со скорбью своей не носился! Отчего это ты так устал? Вон ведь книжек-то сколько издал! И что вовсе уж мне непонятно, ненормально и невероятно, но ведь женщины любят тебя!! Что «не все»? Ну ты, дядя, свинья!

ЮБИЛЕЙ ЛИРИЧЕСКОГО ГЕРОЯ

* * *

Еще как патриарх не древен я, но все же в час утренний глядеть на собственную рожу день ото дня тоскливей и тошней. И хоть еще осталось много дней, в два раза больше позади осталось. И что же? Где она, блаженная усталость, и умудренность где? Где-где – в узде, которой взнуздан я мирскими суетами — тщеславьем, леностью, а паче словесами хитросплетенными, игрою роковой фонем бессмысленных с нагрузкой смысловой, и возбешеньем блудным (друг-хохол такую дефиницию нашел для страсти нежной, коей мучим я). Все жду чего-то. Не старей меня был твой певец пиров и финских скал, когда в отчайньи сумрачном писал про лысины бессилия. А я, плешивей становясь день ото дня, не знаю угомону. Сорок пять. Пора, мой друг. Но хочется опять. Шкодлив, как кошка, и труслив, как заяц, все поджидаю дедушку Мазая. А воды прибывают, и шумят, и намочить мне лапки норовят. И вот февраль. Достать чернил и паркер, подаренный тобой, заправив, выпив чарку — другую италийского вина, писать себе с утра и до темна, себе писать с темна и до утра: «Пора, мой друг, действительно пора. Успехов в личной жизни, милый мой. Ну, будь здоров, лирический герой! Геройствуй помаленечку, дружок, и с Божьей помощью мы свой отбудем срок».

* * *

С новым годом! С новым счастьем! Занесенный злым ненастьем, ошалев в степи мирской, разлучаюсь я с тобой! Разлучаюсь я тобою, с первозданною мечтою. А ведь та мечта была мне, как ворону крыла. А ведь та мечта томила душу мне нездешней силой. А потом к тебе свелась и почти уже сбылась. Да не тут-то, видно, было! Мне терпенья не хватило. Было, было – да не тут! Бьют часы. Всему капут. Так над Ледой безучастной каркнул ворон – с новым счастьем! Каркнул ворон – пожалей, приюти и обогрей. Этой песнью лебединой не прельстился слух невинный. Тяжек старческий полет. Здравствуй, полночь, Новый год! Черный голос. Белый волос. Ждет серпа набрякший колос.

* * *

На слабо меня взяв, как салагу, наконец отыгравшись за все, жизнь отходит с улыбочкой наглой. Ладно-ладно, посмотрим еще! Мы посмотрим еще, поглазеем! Как сокол я – не дать и не взять. Подавись ты всем, что я имею! Благодарность попробуй отнять!

* * *

Не ершись, не петушись, не собачься с веком, волком не смотри на жизнь, будь ты человеком! Что набычился опять? Не брыкайся, кляча! А иначе не видать нежностей телячьих!