Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

«Дым на дыбы — свинцовый выдох…»

Дым на дыбы — свинцовый выдох. Улицы измызганы весной. Мне сегодня солнцем выдан Сверток ненабранных нот. Никогда не сломать печати: Въелся в бумагу сургуч. Нет издателя, чтоб напечатать Этих нот ночную пургу. А как бились и прыгали взвизги И заливался звоном рот! Так только поют и бьются брызги Строк. Только ночь или только жалость? О, как певуч косноязычный язык! Вот опять, вот опять разбежалась, Вздохнула грузная зыбь. И запели, запенились ресницы, Брызги, брызги и всплеск глаз. Любовью, как чернилами, страница Залита от угла до угла. Но постой, — это вычеркнул цензор — Все равно не поверят губам: Все равно эту дикую цепь зорь Не поймет уходящая на бал.

«Кирка, гранит и глыбы дней…» [27]

Кирка, гранит и глыбы дней. Осколки строк в который раз на дне Покинутой каменоломни. От взрыва прах улыбкой преисполнен. И помнят камни страшный и сухой Ожог в дыму, — о догоревший шнур Бикфорда! Полярной дышит пустотой Тяжелый ветер с норда. Молчи, молчи, от этих строк И до запрокинутого крика Лишь два шага. Разметанный песок У самых ног. И скалы стыком Легли на мертвый щебень слов. И копотью, и дымной горечью свело, Спаяло лавой ненависть и голод. Так бурей сломанное весло Не разорвет волны тяжелого подола. Сорвавшийся с уступа стих! Прости, прости, не отвести Лавиной хлынувшей любви. Мне тетивы не вырвать — лук дугой, Тугой полет стрелы и губы ловят Последний свист. Молчаньем сломанные брови, Бикфордов шнур и поцелуй сухой.

27

«Кирка, гранит и глыбы дней…» — Н, 1924, 18 мая (№ 112).

«Гобои букв — и бредит медью…»

Гобои букв — и бредит медью Бессонница — сухой висок. О этих губ слепая соль За медленной, ночной обедней! О боль обоев! Ночь как роса — Твоя коса и серый серп над садом. Страшнее всех разбойничьих засад Разметанных волос голодный ладан. Не дым, а только горький привкус гнева, И не огонь, а только тлеющий ночник Возник в ночи, и рук тяжелый невод Мне приказал — молчи. Но не смолчать — вот на обоях просвет, И хлещут ливнем хлынувшие ветра. И по утрам подсчет таких утрат, Что о пощаде даже боль не просит. Дозором зорких зорь замучены ресницы. Больней свалявшихся простынь Мне режет лоб безволье ясновидца И горечь оскопленной пустоты.

НЕДУГ БЫТИЯ (Париж, 1928)

Любить и лелеять недуг бытия.

Е. Баратынский

Посвящается О.А.

«Отяжелев, на голый лист стекло…»

Отяжелев, на голый лист стекло Чернильным сгустком слово, — И муза сквозь оконное стекло Уже войти ко мне готова. И вот, приблизившись, передает Мне в руки камень вдохновенья. Опять протяжным голосом поет Мое холодное волненье. И кажется, — я в первый раз постиг Вот это трудное дыханье. О скудный, суетный, земной язык, О мертвое мое призванье!

«В упор глядел закат. Раскосых туч…» [28]

В упор глядел закат. Раскосых туч Не передать пустого выраженья. Я опустил глаза, и желтый луч Невольно повторил мое движенье. Увы, природа! Страшен праздник твой! Должно быть, это — насмерть поединок: И видел я, как за моей спиной Вскрывалась ночь, рвала покой личинок. И запах трав, и желтый ствол сосны, Последним взглядом вырванный из мрака, Постой, постой, — ты видишь, как тесны, Пусты объятья затхлости и мрака. Звезда! Ах если ты ведешь дневник, Ты на просторной занесешь странице Число и месяц, год и этот миг, Что я провел у жизни на границе.

28

«В упор глядел закат. Раскосых туч…» — ВР, 1926/1927, № 12/1.

«Не в силах двинуться, на подоконнике…»

Не в силах двинуться, на подоконнике, Мы смотрим вниз, на ребра крыш и дней. О как понятно всем, что мы сторонники Потусторонних зарев и огней! Томительно слепое созерцание! Мы утешаемся и думаем, что нет У жизни имени, у дней названия, И все потусторонний ловим свет. Ах, каждый сон уже рассказан в соннике! И, как герани в глиняных горшках, Мы на крутом и скользком подоконнике Испытываем и покой и страх.

«Незвучен свет, огонь неярок…» [29]

Незвучен свет, огонь неярок И труден лиры северной язык. О эта скорбь пустых помарок, Беспомощный и трудный черновик. Пером просторный лист пропахан, И черная сияет борозда, И полон нежности и страха Твой голос, бедная моя звезда. Но вот, бумажным, волокнистым, Зеленым небом стих мой повторен. Опять меня с блаженным свистом Одолевает неповторный сон. И мой несовершенный оттиск, Двойник стиха, по-новому поет, И странный вкус небесной плоти Мне темным чудом обжигает рот.

29

«Незвучен свет, огонь неярок…» — С1.

«Бессонница, расширясь, одолела…» [30]

Бессонница, расширясь, одолела И напрягла тревожный слух. Мое По капле медленно стекает тело В неуловимое небытие. Касанье чьих-то невесомых пальцев. О влажный холодок щеки! Опять Глухая ночь на старомодных пяльцах, Глухая, начинает вышивать. Шуршанье тьмы и тусклый шорох шелка — И розой выцветшей душа глядит, Как ангел тряпочкой сметает с полки Сухую пыль веселья и обид.

30

«Бессонница, расширясь, одолела…» — Я.

«Я знаю, ты, как жизнь, неповторима…»

Я знаю, ты, как жизнь, неповторима. По краю воздуха твой путь пролег. Гляжу вослед тебе — прозрачным дымом Твой путь, виясь, уходит на восток. Но вот, теряя призрак тяготенья, Я отрываюсь и взлетаю за тобой. И я скольжу твоей легчайшей тенью, Влеком потустороннею звездой. Смущенных облак вспугнутая стая. Прозрачны голоса, как синий лед. И воздух отмирает, остывая, И падает, и длится наш полет. Вот, как воздушный шар отчалив, Порвав докучливую нить легко, Плывет земля, прозрачная вначале, В иной покой, в такой покой, в такой — Кто б думать мог, что время невесомо, Что так похожи на полет года, Что нам одним с рождения знакома Нас в бытие уведшая звезда. Душа душой, как солнцем, опалима. Я сохраню твой золотой ожог, Я знаю, ты, как жизнь, неповторима, По краю воздуха твой путь пролег.

«Не оторвать внимательную руку…»

Не оторвать внимательную руку, Не отвести прижатую ладонь, И пьет моя рука, подобный звуку, Такой неутомительный огонь. Прозрачной тишиной удвоен Наш сон, наш мир, наш свет — века. Пускай вдали, виясь, летят завой Сей непомерной розы в облака. И лепестки тяжелых молний, И вой, и голоса в огне — Зане наш мир покоем преисполнен И мира нового — не надо мне. Не оторвать, не потревожить — Дороже жизни этот сон. Распахнутую настежь мглу, быть может, Оставить вовсе не захочет он. Вне нас, ломая дикий воздух, Цветет гроза, и в облачной пыли Поет, недосягаемое звездам, Поет, сердцебиение земли.

«О только б краешком крыла…»

О только б краешком крыла Растерянной коснуться страсти — Благоуханная зола Недоказуемого счастья! Мне тленье сладостно земли: Непрочный мир послушно тает — Так отлетают корабли Вдруг перепуганною стаей. И в обручальной тишине Почти бесплотно напряженье. О если б можно было мне Не знать иного вдохновенья!