Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

«Строжайшей нежности вниманью…»

Строжайшей нежности вниманью, Винтовка, ты передана. Невестою обряжена И приготовлена к свиданью. Тебя прозрачною фатой Окутает бездымный порох. Ты жениха найдешь в просторах, В прицельной рамке кружевной. Поет над головой струна, И брызжутся камней осколки. Изменница, невеста, стольким Ты в тот же день обручена!

«Эх, балалайкою тренькай…»

Эх, балалайкою тренькай, Плачь, неземная струна! Здесь, у скамейки, маленькой Тенором вторит весна. Прячется за парапетом, Там, над пустою Невой, Отблеск вечернего света, Отблеск совсем голубой. Милая, милая, вдосталь, Милая, нам до зари — Там, у высокого моста Гаснут с зарей фонари. Спрятался месяц за тучку, Больше не хочет гулять. Дайте мне правую ручку К пылкому сердцу прижать.

«Лазурный ветер благостыни…»

Лазурный ветер благостыни, Небесной, емкой высоты — В моей отторженной пустыне Неукоснительней мечты. О неповторная неволя, Беленый, скучный потолок, — Где ты, растрепанное поле Цветов, волос, и губ, и строк? Звезда наперсница свиданья, Слепой покой монастыря, О похладевшее лобзанье И лжесвидетельство — заря! Гляжу на неповторный иней — О свет тлетворной пустоты, О ножки, ножки, — где вы ныне, Где мнете вешние цветы?

«Firenze divina! О pallida seta!..»

Firenze divina! О pallida seta! О палевый шелк, облачко и закат, И с севера брызжет лазурного света Стремительной болью, в глаза, водопад. Рвется томительный дым у подножья, Хлещет огонь о бока. Выше, костер! И простерта над ложью Шелка — слепая рука. Савонарола! Неистовство пепла! Савонарола! И верой слепа Болью, любовью гудела и слепла, Билась толпа, Точно огнем, озаренная страхом. Верой сжигавший — сожжен. О проповедник — и с огненной плахи Каменный лик — в небосклон. И тень налегла. Но от века одета Флоренция в палевый, облачный шелк. Firenze divina! О pallida seta! О память — в веках отдающийся голк.

«Венеция! Наемный браво!..»

Венеция! Наемный браво! Романтика и плащ, и шпага, Лагун зеленая отрава — Век восемнадцатый — отвага! Венеция, невеста, вашим Быть постоянным кавалером. Адриатическая чаша И теплый ветр над Лидо серым. И бегство, — бегство Казановы, Свинцовых крыш покатый холод. Венеция! Последним словом, Как ночь к плащу, — я к вам приколот. ПОСВЯЩЕНИЕ Пред Вами полтораста лет, Послушные, сгибают спины. Лагун и дней тогдашних свет Знаком в глазах Марины Цветаевой.

«Неугомонный плащ и пистолетов пара…»

Неугомонный плащ и пистолетов пара И снежной пылью пудренный парик. Душа — несвоевременный подарок И времени понятный всем язык. Сквозь жизнь, сквозь ветер, Сквозь пепел встреч Единственную в свете Не сметь И не суметь сберечь. Так, так, — вон там, из глубины зеркальной Мелькнувшее в последний раз, — прощай. Полсотни лет! Полет первоначальный Его неугомонного плаща. Сквозь жизнь, сквозь ветер, Сквозь пепел встреч Единственную на свете Не сметь И не суметь сберечь. Полсотни лет! Там, в воздухе, недвижен, Там, на стекле, чуть уловимый след. Воспоминание! Что день, то ближе Неумолимых дней великолепный бред. Сквозь смерть, сквозь ночи, Сквозь пепел лет Все тот же почерк — Oh, tu oublieras Henriette. Невольник памяти! Он тот, кто верен Сквозь жизнь и смерть — бессмертнейшей Henriette. Что эта жизнь? Легчайшая потеря Старинного плаща, и мира нет. *** Это имя знакомо всякому, Кто в мире, как он, — иностранец. Джакомо Казанова — Венецианец.

«Одичалые, русые косы…»

Одичалые, русые косы, Одичалые гривы коней. О ночные, холодные росы По-над волжских, дремучих степей! Орда моя, звезда моя, Золотая моя орда, Голубая ночь и упрямая, Упрямая моя звезда! Храп и тяжелая пена, Рвущийся ветер — пади! Раковина — белое колено, Раковина, — погоди. Вой и плачь — звени, струна, Пойте, злые удила, — Ветер бьет, и ветер сыт Диким топотом копыт. Не подымешь то, что бросил, Но осмелишься — и в кровь. Гололобая и раскосая, Татарская моя любовь! Одичалый и пьяный, полынный, По-над волжский, дремучий простор. О курлыкающий, журавлиный, Журавлиный и вольный шатер! Орда моя, звезда моя, Золотая моя орда, Голубая ночь и упрямая, Упрямая моя звезда.

«Воронье твое оперенье…»

Воронье твое оперенье. Воронья, глухая звезда. О черное вдохновенье. Взрастившее городя! Сцепленье гранита и страха! Пока он безмолвен, восток. Пока разговорчива плаха. Куда как беспомощен рок! О голос бессмысленной тучи! Он бьется, тяжелый слепень. Твой ветер, твой волжский, певучий. Мечтательный стенькин кистень. О тяжесть державного груза! Трепещет года и года Казненной рылеевской музы Глушайшая в мире звезда. Сменив николаевский штуцер На маузер и пенье курка, Ты белишь в дыму революций Кирпичные стены Че-ка. И все же, что может быть слаще, Чем горькая радость моя — Твоя от твоих тебе приносяща О всех и за вся.

«Две стрелки, — о на миг, к не новой встрече…»

Две стрелки, — о на миг, к не новой встрече Приблизит время, и опять они Ползут, два близнеца, с плечей на плечи Все тех же цифр, сквозь дни и дни. Привычный круг без мысли огибая, Вотще, бессмысленно спеша, Не перейдет фарфорового края Часов пружинная душа.

«Нам, постояльцам подозрительного дома…»

Нам, постояльцам подозрительного дома, Который называется земля, — Едва ли ведомы и даже вовсе незнакомы Тяжелый ветр и тяжесть корабля. Но накануне смерти, все сложив пожитки, Мы вспоминаем — ах, ах в первый раз — Две видовых, случайных две иль три открытки И некий, смерть не заслуживший, час.

«Мы стряхиваем жизнь, как пепел папиросы…»

Мы стряхиваем жизнь, как пепел папиросы, Мы прожигаем сердце, брюки и жилет, Но все забыв легко и все заботы сбросив, Вдыхаем мы дымок сухих и теплых лет. Когда же дряхлый день на баллюстраду парка Присядет надолго, ах, насмерть отдохнуть, Нам обжигает рот пригоркшая цигарка, И пеплом пахнет жизнь — наш неуютный путь.

«Удостоверься: звездные лучи…»

Удостоверься: звездные лучи Не только глазом ощутимы. К узнанью сердце приучи Вниманием ненарушимым. Почувствуй запах их и вес, Пойми их матерьяльный голос. Полны вещественных чудес Скрещенья тьмы и звездных полос.

«А мира нет и нет. Кружась, отходят звезды…»

А мира нет и нет. Кружась, отходят звезды, Бесспорные дряхлеют облака. О смерти желтая река! О пустотою пораженный воздух! Ужели нам иного воплощенья Обетованного — не обрести? Бесполая земля, прости, Мое к тебе сухое отвращенье!