Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

‹18 сентября 1889›

* * *

Замолкла песня. Не взмахнет крылами Рожденная на вольной воле птица В ловушке хмурой, за семью замками, Где человек растоптанный томятся. И петь об этом даже не годится, — Как шарит стражник медными руками В моих карманах, сапогах, в тряпицах, Как занят он и складками и швами. Бумагу, спички, карандаш, табак Внимательная власть найти желает И в душу лезет — вот н нс поется. Так соловей свое гнездо бросает, Своих птенцов он оставляет так, Чуть только человек к ним прикоснется.

‹16 сентября 1889›

* * *

Россия, край печали и терпенья, В какие времена живешь ты ныне? В испуге, в себялюбия пустыне Все старшие укрылись поколенья, Все сильное дрожит, — страшна расплата… А в это время на борьбу за волю Неоперившиеся голубята Летят, костьми ложатся в снежном поле. Россия, вся ты в крайностях жестоких! Спит Святогор в пещере среди твари, Казачья воля спит в степях широких, А девушка-голубка на бульваре Платочком, а но рыцарской трубою Дает сигнал к пролитые крови, к бою.

‹13 сентября /889›

* * *

Прошло то время? Ложь! Забыт ли час, Как гибли Пестель, Каракозов, Соня? Как Достоевский мучился, Тарас? Или кандального не слышно звона? Иль розги не свистят уже у вас? Иль селами крестьян в тюрьму не гонят? Иль пушки медных жерл своих не клонят Над городом и голод их угас? Мягки вы сердцем, ибо вы трусливы! А зверь презренья к людям, и наживы, И тьмы растет и властвует над вами! Мы, жертвы, мы зовем вас из могилы: Держитесь стойко! Закаляйте силы! Гоните зверя, рвите хоть зубами!

‹22 сентября 1889›

* * *

Меж стран Европы мертвое болото, Подернутое плесенью густою! Рассадник тупоумья и застоя, О Австрия! Ты — страшный символ гнета, Где станешь ты погон — там стоп народа, Там с подданных сдирают третью шкуру. Ты давишь всех, крича: «Несу свободу!» И грабишь с воплем: «Двигаю культуру!» Ты не сечешь, не бьешь, не шлешь в Сибирь, Но соки сердца пьешь ты, как упырь, Болотным смрадом души отравляя. Лишь мразь и гниль несут твои порядки, Живьем здесь погибает мысль живая Или бежит отсюда — без оглядки!

‹4 октября 1889›

* * *

Тюрьма народов, обручем из стали Сковала ты живые их суставы И держишь — не для выгоды и славы, А чтоб клевреты жиром заплывали. Вот так коней привязывают в поле: Нога к ноге, а две ноги свободны, Но убежать старанья их бесплодны, — И ржут, грызутся братья по неволе. Вот так и ты опутала народы, Им внешний признак подарив свободы, Чтоб перессорились они вернее. Хотя из твоего и рвутся круга, Но лишь напрасно дергают друг друга: Ты от возни такой — еще сильнее…

‹4 октября 1889›

ЭПИЛОГ

(Посвящается украинским сонетистам)

Украинские милые поэты, Нет образцов пред вами неужели, Что возводить, друзья, вы захотели Четырнадцать случайных строк в сонеты? Ямб — словно медь, катренов параллели И рядом с ними парные терцеты, — Их спаянные рифмами куплеты Приводят нас к сонету, то есть к цели. Пусть содержанье с формой будет схоже: Конфликты чувств, природы блеск погожий В восьмерке первых строк пускай сверкают. Страсть, буря, бой, как тучи, налетают, Блеск затемняя и грозя оковам, Чтобы в конце пленять согласьем новым.

‹Преров, б мая 1893›

ИЗ РАЗДЕЛА «ГАЛИЦКИЕ КАРТИНКИ»

В ШИНКЕ

Сидел в шпике и пил хмельную, А возле сердца что-то жгло. И вспомнил он жену больную, Детей и счастье, что ушло… Да, был хозяином и он, Его любили все соседи, Ему — и ласка, и поклон, И слово доброе в беседе. Но дальше… дальше ни к чему И вспоминать!.. Беда настала! Зачем не промолчать ему, Когда вся община молчала? Когда село обидел пан, Зачем вступился он ретиво И встал за правду, за селян, Хоть не своя пропала нива? Как он ни бился, ни старался, Да только — наша не взяла: И правды панской не дождался., И разорился сам дотла. Скотину, хату, поле, сад — Все отсудили, все забрали… И в белый свет, в кромешный ад Со всей семьей его погнали. Родные дети в наймах мрут, Горячка бьет жену больную, А где отец?… Известно, тут — Сидит в шинке и пьет хмельную.

‹1881›

МИXАЙЛО

Добрый был мужик Михайло, Тихий человек: По-соседски, мирно, ладно Жил да жил свой век. Самого пусть горе гложет, — Других веселил. «Заживем еще. Быть может!» — Часто говорил. Да пришла пора крутая. Где уж там зажить: Гнись, трудись, не отдыхая. Чтоб долга платить. И Михайло хоть смеялся, Смех-то был не тот: С арендатором встречался — Так бросало в пот. От беды не схоронился: Тяжкий срок настал, С молотка пошла землица, Пить хозяин стал. Что ни день, с тоскою злою К шинкарю он шел. Пел, смеялся сам с собою. Не понять — что плел. Шинкарю земли остаток Вскоре пропил он, И жену с детьми из хаты Вытолкали вон. В голос плакала, рыдала, Идя с узелком. Горько мужа проклинала. Стоя пред шинком. А Михайло, головою Свесившись на стол, Пел. смеялся сам с собою, Не понять — что плел.

Камнеломы

Допил чарку, встал и вышел, Больше не ходил: Шинкарем чуть свет под крышей В петле найден был.

‹1881›

ГАЛАГАН

«Мамочка! — зовет Иван, Мальчик с виду лет шести. — Погляди-ка, погляди: Вот монетка, галаган!» «Где ж ты взял его, родной? Отчего ты так дрожишь? Боже, да ведь ты босой, По снегу босой бежишь!» «Это мне паночек дал… Я с ним шел вперегонки: Я босой за ним бежал, Он — обутый в сапожки. «Догони, монетку дам!» — Мне сказал — и наутек. Я… догнал его… ма… мам…» «Что с тобою, мой сынок?» Весь дрожмя дрожит Иван, Зубы стиснул, посинел, — Выронил свой галаган, Повалился и сомлел. Миновала неделя — Горько мать зарыдала: Косы в травах пропели, И травинка — завяла! Тихо спит в гробу Иван, Не мечтая ни о чем, — А в ручонке галаган, Подаренный паничом.

‹1881›

ДУМЫ НА МЕЖЕ

1

Змея эта всюду, зеленая, жадная, Вдоль тощих посевов снует, То — Terminus [7] наш, то — межа беспощадная, То — знак, где «мое» и «твое». Вон с краю — четыре полоски Трофимовы, А здесь вот — Михайловы три: Живи на своем и плати за «родимую», Чужого ж — вершка не бери! Кто помнит о том, что с Михайлом Трофим На этих полосках кроваво бедуют, Хоть рук от работы бедняги не чуют, — С весны голодать уж приходится им? Кто помнит о том, что скотина у них С «чего-то» не держится, чахнет, тощает, Земля же с годами все меньше рожает, Хоть бьются над нею не меньше других? Кто помнит о том, что иною порой У них уже руки в тоске опускаются? «Ох, мало землицы! С такой теснотой И в двери и в окна долги пробираются. Погибель приходит… Как рыба в сети — Так бьемся в нужде и в неволе!» Ну, что им сказать? Где таятся пути К иной — человеческой доле? А станешь средь поля вот так у межи: Ведь вместе у них семь полосок — именно! Надел не из худших — живи не тужи, — Прокормит, пожалуй, душ восемь, не менее… А душ у них шесть! Так какая ж причини Мешает им полем сложиться вдвоем, Сложиться домами, орудьем, тяглом? Ведь, может быть, в этом и выход единым! Да вот ведь — межа! Посреди залегла, Их слабую силу расторгла на части, И где бы их вместе беда не взяла, Там их в одиночку задавят напасти.

7

Граница, межевой знак (лаг.)