Стихотворения и поэмы. Том 1

1908

Серебряный Колодезь

Бегство

Ноет грудь в тоске неясной. Путь далек, далек. Я приду с зарею красной В тихий уголок. Девкам в платьицах узорных Песнь сыграю я. Вот на соснах – соснах черных — Пляшeт тень моя. Как ты бьешься, как ты стонешь — Вижу, слышу я. Скоро, друг сердечный, сгонишь Стаю воронья. Веют ветры Никнут травки. Петухи кричат. Через лес, через канавки — Прямо на закат. Ей, быстрей! И в душном дыме Вижу – городок. Переулками кривыми Прямо в кабачок.

1906

Москва

В городке

Руки в боки: ей, лебедки, Вам плясать пора. Наливай в стакан мне водки — Приголубь, сестра! Где-то там рыдает звуком, Где-то там – орган. Подавай селедку с луком, Расшнуруй свой стан. Ты не бойся – не израню: Дай себя обнять. Мы пойдем с тобою в баню Малость поиграть. За целковым я целковый В час один спущу, Как в семейный, как в рублевый Номер затащу. Ты, чтоб не было обмана, Оголись, дружок. В шайку медную из крана Брызнет кипяток. За мое сребро и злато Мне не прекословь: — На груди моей косматой Смой мочалом кровь. Растрепи ты веник колок, Кипяток размыль. Искусает едкий щелок, Смоет кровь и пыль. Обливай кипящим пылом. Начисто скреби Спину, грудь казанским мылом: Полюби – люби! Я девчоночку другую — Не тебя – люблю, Но обновку дорогую Для тебя куплю. Хоть я черный вор-мерзавец, — Об заклад побьюсь, Что на вас, моих красавиц, В ночь раскошелюсь. Ей, откуда, ей – узнай-ка, Заявился я? Трынды-трынды, балалайка, Трыкалка моя! По крутым речным излукам Пролетит туман… Где-то там рыдает звуком — Где-то там – орган.

1908

Серебряный Колодезь

В деревне

Ходят плечи, ходят трясом, Стонет в ночь она, — Прошушукнет поздним класом Стебель у окна. «Ты померкни, свет постылый, — В вечный темень сгинь! Нет, не встанет из могилы Сокол мой: аминь! Как проходят дни за днями. Палец жжет кольцо». Мухи черными роями Плещут ей в лицо. Прошушукнет поздним класом Стебель у окна. Ходят плечи, ходят трясом, — Стонет в ночь она. Стар садится под оконцем Любу обнимать: «Задарю тебя червонцем, — Дай с тобой поспать!» Но в оправе серебрёной Стукнул грозен перст. «Сгинь», – и молоньей зеленой Небосвод отверст. «Ты, обитель, богомольца В скит принять сумей!» Но, взвивая блеском кольца, Прыщет в небо змей.

1907

Москва

Виселица

Жизнь свою вином расслабил Я на склоне лет. Скольких бил и что я грабил, Не упомню – нет. Под железной под решеткой Вовсе не уснуть. Как придут они ужотко Узел затянуть. Как там столб дубовый, нонче Врыли в лыс бугор. Заливайся, песня, звонче! Вдаль лети же, взор! Всё не верю – не поверю… Поздно: срок истек; И шаги, – шаги у двери; Заскрипел замок. Офицер кричит конвойным: «Сабли наголо!» И полдневным солнцем, знойным, Темя обожгло. Привели. Сухою пылью Ветер в выси взвил. Золотой епитрахилью Поп меня накрыл. Вот сурово мне холодный Под нос тычут крест. Сколько раз я шел, свободный, Ширью этих мест. Сколько раз встречал, как зверь, я В логе белый день, Прошибал со свистом перья Меткий мой кремень — Скольким, скольким певчим птицам. Вкруг окрестных сел Скольким, скольким молодицам Вскидывал подол. Закрутили петлю ловко. Леденеет кровь. Перекинулась веревка. «Ей. не прекословь!» Под ногой – сухие корни, А под носом – смерть. Выше, виселица, вздерни В голубую твердь! Подвели: зажмурюсь, нет ли — Думать поотвык. Вот и высунул из петли Красный свой язык.

1908

Серебряный Колодезь

С высоты

Руки рвут раскрытый ворот, Через строй солдат Что глядишь в полдневный город, Отходящий брат? В высь стреляют бриллиантом Там церквей кресты. Там кутил когда-то франтом С ней в трахтире ты. Черные, густые клубы К вольным небесам Фабрик каменные трубы Изрыгают там. Там несется издалека, Как в былью дни — «Распрямись ты, рожь высока, Тайну сохрани». Вольный ветр гудит с востока. Ты и нем, и глух. Изумрудом плещут в око Злые горсти мух.

1908

Серебряный Колодезь

Паутина

Калека

Там мне кричат издалека, Что нос мой – длинный, взор – суровый, Что я похож на паука И страшен мой костыль дубовый, Что мне не избежать судьбы, Что злость в моем потухшем взгляде, Что безобразные торбы Торчат и спереди, и сзади… Так глухо надо мной в дупло Постукивает дятел пестрый… Глаза – как ночь; как воск – чело; На сердце – яд отравы острый; Угрозою кривится рот; В ресницах стекленеют слезы… С зарей проносится и гнет Едва зеленые березы Едва запевший ветерок И кружится на перекрестках, И плещется там мотылек На кружевных, сребристых блестках В косматых лапах паука; Моя дрожащая рука Протянется и рвет тенета… В душе – весенняя тоска: Душа припоминает что-то. Подглядываю в мягких мхах, Весь в лиственном, в прозрачном пухе, Ребенок в голубых цветах Там крылья обрывает мухе, — И тянется к нему костыль, И вскрикивает он невольно, И в зацветающую пыль Спасается – мне стыдно, больно — Спасается, в кулак свистя, И забирается в валежник. Я вновь один. Срываю я Мой нежный, голубой подснежник, — А вслед летят издалека Трусливые и злые речи, Что я похож на паука И что костыль мне вздернул плечи, Что тихая моя жена, Потупившись, им рассказала, Когда над цветником она, Безропотная, умирала, Как в мраке неживом, ночном Над старым мужем – пауком — Там плакала в опочивальне, Как изнывала день за днем, Как становилась всё печальней; — Как безобразные горбы С ней на постель ложились рядом, Как, не снеся своей судьбы, Утаивала склянку с ядом, И вот… Так медленно бреду. Трещат и пикают стрекозы Хрустальные – там, на пруду. В ресницах стекленеют слезы; Душа потрясена моя. Похрустывает в ночь валежник. Я вновь один. Срываю я Цветок единственный, подснежник.

1908

Москва

Весенняя грусть

Одна сижу меж вешних верб. Грустна, бледна: сижу в кручине. Над головой снеговый серп Повис, грустя, в пустыне синей. А были дни: далекий друг, В заросшем парке мы бродили. Молчал: но пальцы нежных рук, Дрожа, сжимали стебли лилий. Молчали мы. На склоне дня Рыдал рояль в старинном доме. На склоне дня ты вел меня, Отдавшись ласковой истоме, В зеленоватый полусвет Прозрачно зыблемых акаций, Где на дорожке силуэт Обозначался белых граций. Теней неверная игра Под ним пестрила цоколь твердый. В бассейны ленты серебра Бросали мраморные морды. Как снег бледна, меж тонких верб Одна сижу. Брожу в кручине. Одна гляжу, как вешний серп Летит, блестит в пустыне синей.

Март 1905

Москва

Предчувствие

Чего мне, одинокой, ждать? От радостей душа отвыкла… И бледная старушка мать В воздушном капоре поникла, — У вырезанных в синь листов Завившегося винограда… Поскрипывающих шагов Из глубины немого сада Шуршание: в тени аллей Урод на костылях, с горбами, У задрожавших тополей, Переливающих листами, Подсматривает всё за мной, Хихикает там незаметно… Я руки к выси ледяной Заламываю безответно.

1906

Москва

Паук

Нет, буду жить – и буду пить Весны благоуханной запах. Пусть надо мной, где блещет нить, Звенит комар в паучьих лапах. Пусть на войне и стон, и крик, И дым пороховой – пусть едок: — Зажгу позеленевший лик В лучах, блеснувших напоследок. Пусть веточка росой блеснет; Из-под нее, горя невнятно, Пусть на меня заря прольет Жемчужно-розовые пятна… Один. Склонился на костыль. И страстного лобзанья просит Душа моя… И ветер пыль В холодное пространство бросит, В лазуревых просторах носит. И вижу — Ты бежишь в цветах Под мраморною, старой аркой В пурпуровых своих шелках И в шляпе с кисеею яркой. Ты вот: застенчиво мила, Склоняешься в мой лед и холод: Ты не невестой мне цвела: Жених твой и красив, и молод. Дитя, о улыбнись, – дитя! Вот рук – благоуханных лилий — Браслеты бледные, – блестя, Снопы лучей озолотили. Но урони, смеясь сквозь боль. Туда, где облака-скитальцы, — Ну, урони желтофиоль В мои трясущиеся пальцы! Ты вскрикиваешь, шепчешь мне: «Там, где ветвей скрестились дуги, Смотри, – крестовик а вышине Повис на серебристом круге…» Смеешься, убегаешь вдаль; Там улыбнулась в дали вольной. Бежишь – а мне чего-то жаль. Ушла – а мне так больно, больно… Так в бирюзовую эмаль Над старой, озлащенной башней Kacатка малая взлетит — И заюлит, и завизжит. Не помня о грозе вчерашней; За ней другая – и смотри: За ней, повизгивая окол, В лучах пурпуровой зари Над глянцем колокольных стекол — Вся черная ее семья… Грызет меня тоска моя. И мне кричат издалека, — Из зарослей сырой осоки, Что я похож на паука: Прислушиваюсь… Смех далекий, Потрескиванье огонька… Приглядываюсь… Спит река… В туманах – берегов излучья… Туда грозит моя рука, Сухая, мертвая… паучья… Иду я в поле за плетень. Рожь тюкает перепелами; Пред изумленными очами Свивается дневная сень. И разольется над лугами В ночь умножаемая тень — Там отверзаемыми мглами, Испепеляющими день. И над обрывами откоса, И над прибрежною косой Попыхивает папироса, Гремит и плачет колесо. И зеленеющее просо Разволновалось полосой… Невыразимого вопроса — Проникновение во всё… Не мирового ль там хаоса Забормотало колесо?

1908

Москва

Мать

Она и мать. Молчат – сидят Среди алеющих азалий. В небес темнеющих глядят Мглу ниспадающей эмали. «Ты милого, – склонив чепец, Прошамкала ей мать, – забудешь, А этот будет, как отец: Не с костылями век пробудешь». Над ними мраморный амур. У ног – ручной, пуховый кролик. Льет ярко-рдяный абажур Свой ярко-рдяный свет на столик. Пьет чай и разрезает торт, Закутываясь в мех свой лисий; Взор над верандою простер В зари порфировые выси. Там тяжкий месяца коралл Зловещий вечер к долам клонит. Там в озера литой металл Темноты тусклые уронит; — Тускнеющая дымом ночь Там тусклые колеблет воды — Там – сумерками кроет дочь, Лишенную навек свободы.

1908

Серебряный Колодезь

Судьба

Меж вешних камышей и верб Отражена ее кручина. Чуть прозиявший, белый серп Летит лазурною пустыней — В просветах заревых огней Сквозь полосы далеких ливней. Урод склоняется над пей. И всё видней ей и противней Напудренный, прыщавый нос, Подтянутые, злые губы, Угарный запах папирос, И голос шамкающий, грубый, И лоб недобрый, восковой, И галстук ярко огневой; И видит — где зеленый сук Цветами розовыми машет Под ветром, – лапами паук На паутинных нитях пляшет; Слетает с легкой быстротой, Качается, – и вновь слетает, И нитью бледно-золотой Качается, а нить блистает: Слетел, и на цветок с цветка Ползет по росянистым кочкам. И падает ее рука С атласным кружевным платочком; Платочек кружевной дрожит На розовых ее коленях; Беспомощно она сидит В лиловых, в ласковых сиренях. Качается над нею нос, Чернеются гнилые зубы; Угарной гарью папирос Растянутые дышат тубы; Взгляд оскорбительный и злой Впивается холодной мглой, И голос раздается грубый: «Любовницей моею будь!» Горбатится в вечернем свете В крахмал затянутая грудь В тяжелом, клетчатом жилете. Вот над сафьянным башмачком В лиловые кусты сирени Горбатым клетчатым комком Срывается он на колени. Она сбегает под откос; Безумие в стеклянном взгляде… Стеклянные рои стрекоз Летят в лазуревые глади. На умирающей заре Упала (тяжко ей и дурно) В сырой росе, как серебре, Над беломраморною урной. Уж в черной, лаковой карете Уехал он… В чепце зеленом, В колеблемом, в неверном свете, Держа флакон с одеколоном, Старушка мать над ней сидит, Вся в кружевах, – молчит и плачет. То канет в дым, то заблестит Снеговый серп; и задымит Туманами ночная даль; Извечная висит печаль; И чибис в полунощи плачет…