Стихотворения и поэмы. Том 1

2

Ночь уходит. Луч денницы Гасит иглы звезд. Теневой с зарей ложится Мне на грудь оконный крест. Пусть к углу сырой палаты Пригвоздили вновь меня: Улыбаюсь я, распятый — Тьмой распятый в блеске дня. Простираю из могилы Руки кроткие горе, Чтоб мой лик нездешней силой Жег, и жег, и жег в заре, Чтоб извечно в мире сиром, Вечным мертвецом, Повисал над вами с миром Мертвенным челом — На руках своих пронзенных, В бледном блеске звезд… Вот на плитах осветленных Теневой истаял крест — Гуще тени. Ярче звуки. И потоки тьмы. Распластал бесцельно руки На полу моей тюрьмы.

3

Плачу. Мне жалко Света дневного. Времени прялка Вновь начинает вить Нить Веретена рокового. Время белые кони несут: В окна грива метельная просится; Скок бесконечных минут В неизбежность уносится. Воздеваю бессонные очи — Очи, Полные слез и огня, Я в провалы зияющей ночи, В вечереющих отсветах дня.

1905

Москва

Урна

Посвящаю эту книгу Валерию Брюсову

Разочарованному чужды

Все обольщенья прежних дней…

Баратынский

В. Брюсову

Поэт

Ты одинок. И правишь бег Лишь ты один – могуч и молод — В косматый дым, в атласный снег Приять вершин священный холод. В горах натянутый ручей Своей струею серебристой Поет – тебе: и ты – ничей — На нас глядишь из тучи мглистой. Орел вознесся в звездный день И там парит, оцепенелый. Твоя распластанная тень Сечет ледник зеркально-белый. Закинутый самой судьбой Над искристым и льдистым пиком, Ты солнце на старинный бой Зовешь протяжным, вольным криком. Полудень: стой – не оборвись, Когда слетит туманов лопасть, Когда обрывистая высь Разверзнет под тобою пропасть. Но в море золотого льда Падет бесследно солнце злое. Промчатся быстрые года И канут в небо голубое.

1904

Москва

Созидатель

Грустен взор. Сюртук застегнут. Сух, серьезен, строен, прям — Ты над грудой книг изогнут, Труд несешь грядущим дням. Вот бежишь: легка походка; Вертишь трость – готов напасть. Пляшет черная бородка, В острых взорах власть и страсть. Пламень уст – багряных маков — Оттеняет бледность щек. Неизменен, одинаков, Режешь времени поток. Взор опустишь, руки сложишь… В мыслях – молнийный излом. Замолчишь и изнеможешь Пред невеждой, пред глупцом. Нет, не мысли, – иглы молний Возжигаешь в мозг врага. Стройной рифмой преисполни Вихрей пьяные рога, Потрясая строгим тоном Звезды строящий эфир… Где-то там… за небосклоном Засверкает новый мир; — Там за гранью небосклона — Небо, небо наших душ: Ты его в земное лоно Рифмой пламенной обрушь. Где-то новую туманность Нам откроет астроном: — Мира бренного обманность — Только мысль о прожитом. В строфах – рифмы, в рифмах – мысли Созидают новый свет… Над душой твоей повисли Новые миры, поэт. Всё лишь символ… Кто ты? Где ты?.. Мир – Россия – Петербург — Солнце – дальние планеты… Кто ты? Где ты, демиург?.. Ты над книгою изогнут, Бледный оборотень, дух… Грустен взор. Сюртук застегнут. Горд, серьезен, строен, сух.

Март 1904

Москва

Маг

Упорный маг, постигший числа И звезд магический узор. Ты – вот: над взором тьма нависла… Тяжелый, обожженный взор. Бегут года. Летят: планеты, Гонимые пустой волной, — Пространства, времена… Во сне ты Повис над бездной ледяной. Безводны дали. Воздух пылен. Но в звезд разметанный алмаз С тобой вперил твой верный филин Огонь жестоких, желтых глаз. Ты помнишь: над метою звездной Из хаоса клонился ты И над стенающею бездной Стоял в вуалях темноты. Читал за жизненным порогом Ты судьбы мира наизусть… В изгибе уст безумно строгом Запечатлелась злая грусть. Виси, повешенный извечно, Над темной пляской мировой, — Одетый в мира хаос млечный, Как в некий саван гробовой. Ты шел путем не примиренья — Люциферическим путем. Рассейся, бледное виденье, В круговороте бредовом! Ты знаешь: мир, судеб развязка. Теченье быстрое годин — Лишь снов твоих пустая пляска; Но в мире – ты, и ты – один, Всё озаривший, не согретый, Возникнувший в своем же сне… Текут года, летят планеты В твоей несчастной глубине.

1904,1908

Москва

Встреча

Туманы, пропасти и гроты… Как в воздух, поднимаюсь я В непобедимые высоты, Что надо мной и вкруг меня. Как в воздухе, в луче эфирном Вознесся белоснежный пик, И от него хрустальным фирном Слетает голубой ледник… У ледяного края бездны Провеял облак ледяной: Мгла дымная передо мной… Ударился о жезл железный Мой посох бедный, костяной: И кто-то темный из провала Выходит, пересекши путь, И острое вонзилось жало В мою взволнованную грудь… Раскатам мстительного смеха, Раскатам бури снеговой Ответствует громами эхо… И катится над головой — Тяжеловесная лавина, Но громовой, летящий ком Оскаленным своим жерлом Съедает мертвая стремнина. Глухие стоны урагана Упали в пасти пропастей, Скользнули на груди моей, Свиваясь, лопасти тумана, Над осветленной крутизной Истаяв ясными слезами… И кто же! – брат передо мной С обезумевшими очами — Склонился, и железный свой Он поднял жезл над головой… Так это – ты?.. Но изумленный, Безгневный, улыбнулся лик; И жезл упал окровавленный На звонкий, голубой ледник. «Высоких искусов науку И марева пустынных скал Мы поняли», – ты мне сказал: Братоубийственную руку Я радостно к груди прижал… Пусть шел ты от одной долины, Я – от другой (мой путь иной): — Над этой вечной крутизной На посох бедный, костяной Ты обменял свой жезл змеиный. Нам с высей не идти назад: Мы смотрим на одни вершины, Мы смотрим на один закат, На неба голубые степи; — И, как безгрешные венцы, Там ледяных великолепии Блистают чистые зубцы. Поэт и брат! В заре порфирной Теперь идем – скорей, туда — В зеркальные чертоги льда Хрустальною дорогой фирна.

1909

Бобровка

Зима

Зима

М. А. Волошину

Снега синей, снега туманней; Вновь освеженной дышим мы. Люблю деревню, вечер ранний И грусть серебряной зимы. Лицо изрежет ветер резкий, Прохлещет хладом в глубь аллей; Ломает хрупкие подвески Ледяных, звонких хрусталей. Навеяв синий, синий иней В стеклянный ток остывших вод, На снежной, бархатной пустыне Воздушный водит хоровод. В темнеющее поле прыснет Вечерний, первый огонек; И над деревнею повиснет В багровом западе дымок; Багровый холод небосклона; Багровый отблеск на реке… Лениво каркнула ворона; Бубенчик звякнул вдалеке. Когда же в космах белых тонет В поля закинутая ель, Сребро метет, и рвет, и гонит Над садом дикая метель, — Пусть грудой золотых каменьев Вскипит железный мой камин: Средь пламенистых, легких звеньев Трескучий прядает рубин. Вновь упиваюсь, беспечальный, Я деревенской тишиной; В моей руке бокал хрустальный Играет пеной кружевной. Вдали от зависти и злобы Мне жизнь окончить суждено. Одни суровые сугробы Глядят, как призраки, в окно. Пусть за стеною, в дымке блеклой, Сухой, сухой, сухой мороз, — Слетит веселый рой на стекла Алмазных, блещущих стрекоз.

1907

Петровское

Ссора

1

Год минул встрече роковой, Как мы, любовь лелея, млели, Внимая вьюге снеговой, Как в рыхлом пепле угли рдели. Над углями склонясь, горишь Ты жарким, ярким, дымным пылом; Ты не глядишь, не говоришь В оцепенении унылом. Взгляни чуть теплится огонь; В полях пурга пылит и плачет; Над крышею пурговый конь, Железом громыхая, скачет. Устами жгла давно ли ты До боли мне уста, давно ли, Вся опрокинувшись в цветы Желтофиолей, роз, магнолий. И отошла… И смотрит зло В тенях за пламенной чертою. Омыто бледное чело Волной волос, волной златою. Почерк воздушный цвет ланит. Сомкнулись царственные веки. И всё твердит, и всё твердит: «Прошла любовь», – мне голос некий. В душе не воскресила ты Воспоминанья бурь уснувших… Но ежели забыла ты Знаменованья дней минувших, — И ежели тебя со мной Любовь не связывает боле, — Уйду, сокрытый мглой ночной, В ночное, в ледяное поле: Пусть ризы снежные в ночи Вскипят, взлетят, как брошусь в ночь я, И ветра черные мечи Прохладным свистом взрежут клочья. Сложу в могиле снеговой Любви неразделенной муки… Вскочила ты, над головой Свои заламывая руки.

1907

Москва

2

Над крышею пурговый конь Пронесся в ночь… А из камина Стреляет шелковый огонь Струею жалящей рубина. «Очнись: ты спал, и я спала…» Не верю ей, сомненьем мучим. Но подошла, не обожгла Лобзаньем пламенно текучим. «Люблю, не уходи же – верь!..» А два крыла в углу тенистом Из углей красный, ярый зверь Рассеял в свете шелковистом. А в окна снежная волна Атласом вьется над деревней: И гробовая глубина Навек разъята скорбью древней… Сорвав дневной покров, она Бессонницей ночной повисла — Без слов, без времени, без дна, Без примиряющего смысла.

1908

Москва

Я это знал

В окне: там дев сквозных пурга, Серебряных, – их в воздух бросит; С них отрясает там снега, О сучья рвет; взовьет и носит. Взлетят и дико взвизгнут в ночь, Заслышав черных коней травлю. Печальных дум не превозмочь. Я бурю бешеную славлю. Когда пойду в ночную ярь, Чтоб кануть в бархате хрустящем, Пространство черное, ударь, — Мне в грудь ударь мечом разящим. Уснувший дом. И мы вдвоем. Пришла: «Я клятвы не нарушу!..» Глаза: но синим, синим льдом Твои глаза зеркалят душу. Давно всё знаю наизусть. Свершайся, роковая сказка! Безмерная, немая грусть! Холодная, немая ласка! Так это ты (ужель, ужель!), Моя серебряная дева (Меня лизнувшая метель В волнах воздушного напева), Свивая нежное руно, Смеясь и плача над поэтом, — Ты просочилась мне в окно Снеговым, хрупким белоцветом? Пылит кисеи кисейный дым. Как лилия, рука сквозная… Укрой меня плащом седым, Приемли, скатерть ледяная. Заутра твой уснувший друг Не тронется зеркальным телом. Повиснет красный, тусклый крут На облаке осиротелом.

1908

Москва

Весна

Уж оттепельный меркнет день. Уж синяя на снеге тень. Как прежде, у окна вдвоем Попыхиваем огоньком. Мгла пепельный свой сеет свет. Уехала она… Но нет — Не примиренье, не забвенье В успокоенье чую я. Из зеркала, грустя, отображенье — Из зеркала кивает на меня. И полосы багровые огня, И отблески далекие селенья, — Истома улетающего дня… Рояль… Ревнивое забвенье. Я говорю себе: «Друг, взор полуживой закрои: Печален кругозор сырой, Печален снеговой простор, И снеговой сосновый бор, И каркающий в небе грач, И крыши отсыревших дач, И станционный огонек, И плачущий вдали рожок…»