Стихотворения и поэмы. Том 1

1904

Москва

Вакханалия

И огненный хитон принес, И маску черную в кардонке. За столиками гроздья роз Свой стебель изогнули тонкий. Бокалы осушал, молчал, Камелию в петлицу фрака Воткнул и в окна хохотал Из душного, ночного мрака — Туда, – где каменный карниз Светился предрассветной лаской, — И в рдяность шелковистых риз Обвился и закрылся маской, Прикидываясь мертвецом… И пенились – шипели вина. Возясь, перетащили в дом Кровавый гроб два арлекина. Над восковым его челом Крестились, наклонились оба — И полумаску молотком Приколотили к крышке гроба. Один – заголосил, завыл Над мертвым на своей свирели; Другой – цветами перевил Его мечтательных камелий. В подставленный сосуд вином Струились огненные росы, Как прободал ему жезлом Грудь жезлоносец длинноносый.

1906

Мюнхен

Арлекинада

Посвящается

современными арлекинам

Мы шли его похоронить Ватагою беспутно сонной. И в бубен похоронный бить Какой-то танец похоронный Вдруг начали. Мы в колпаках За гробом огненным вопили И фимиам в сквозных лучах Кадильницами воскурили. Мы колыхали красный гроб; Мы траурные гнали дроги, Надвинув колпаки на лоб… Какой-то арлекин убогий — Седой, полуслепой старик — Язвительным, немым вопросом Морщинистый воскинул лик С наклеенным картонным носом. Горбатился в сухой пыли. Там в одеянии убогом Надменно выступал вдали С трескучим, с вытянутым рогом — Герольд, предвозвещавший смерть; Там лентою вилась дорога; Рыдало и гремело в твердь Отверстие глухого рога. Так улиц полумертвых строй Процессия пересекала; Рисуясь роковой игрой, Паяц коснулся бледно-алой — Камелии: и встал мертвец, В туман протягивая длани; Цветов пылающий венец Надевши, отошел в тумане — Показывался здесь и там; Заглядывал – стучался в окна; Заглядывал – врывался в храм, Сквозь ладанные шел волокна. Предвозвещая рогом смерть, О мщении молил он бога: Гремело и рыдало в твердь Отверстие глухого рота. «Вы думали, что умер я — Вы думали? Я снова с вами. Иду на вас, кляня, грозя Моими мертвыми руками. Вы думали – я был шутом?.. Молю, да облак семиглавый Тяжелый опрокинет гром На. род кощунственный, лукавый!»

Ноябрь 1906

Мюнхен

Преследование

Опять над нею залучился Сияньем свадебный венец. За нею в дрогах я тащился, Неуспокоенный мертвец. Сияла грешным метеором Ее святая красота. Из впадин ей зияла взором Моя немая пустота. Ее венчальные вуали Проколебались мне в ответ. Ее глаза запеленали Воспоминанья прежних лет. На череп шляпу я надвинул. На костяные плечи – плед. Жених бледнел и брови сдвинул, Как в дом за ними шел я вслед. И понял он, что обвенчалась Она не с ним, а с мертвецом. И молча ярость занималась Над бледно бешеным лицом. Над ней склоняюсь с прежней лаской; И ей опять видны, слышны: Кровавый саван, полумаска, Роптанья страстные струны, Когда из шелестящих складок Над ней клонюсь я, прежний друг. И ей невыразимо гадок С ней почивающий супруг.

1906

Серебряный Колодезь

Похороны

Толпы рабочих в волнах золотого заката. Яркие стяги свиваются, плещутся, пляшут. На фонарях, над железной решеткой, С крыш над домами Платками Машут. Смеркается. Месяц серебряный, юный Поднимается. Темною лентой толпа извивается. Скачут драгуны. Вдоль оград, тротуаров, – вдоль скверов, Над железной решеткой, — Частый, короткий Треск Револьверов. Свищут пули, кося… Ясный блеск Там по взвизгнувшим саблям взвился. Глуше напев похорон. Пули и плачут, и косят. Новые тучи кровавых знамен — Там, в отдаленье – проносят.

1906

Москва

Пока над мертвыми людьми

Пока над мертвыми людьми Один ты не уснул, дотоле Цепями ржавыми греми Из башни каменной о воле. Да покрывается чело, — Твое чело, кровавым потом. Глаза сквозь мутное стекло — Глаза – воздетые к высотам. Нальется в окна бирюза, Воздушное нальется злато. День – жемчуг матовый – слеза — Течет с восхода до заката. То серый сеется там дождь, То – небо голубеет степью. Но здесь ты, заключенный вождь, Греми заржавленною цепью. Пусть утро, вечер, день и ночь — Сойдут – лучи в окно протянут: Сойдут – глядят: несутся прочь. Прильнут к окну – и в вечность канут.

Июнь 1907

Петровское

В летнем саду

Над рестораном сноп ракет Взвивается струею тонкой. Старик в отдельный кабинет Вон тащит за собой ребенка. Над лошадиною спиной Оголена, в кисейной пене, — Проносится – ко мне, за мной! Проносится по летней сцене. Прощелкает над ней жокей — Прощелкает бичом свистящим. Смотрю… Осанистый лакей С шампанским пробежал пьянящим. И пенистый бокал поднес… Вдруг крылья ярко-красной тоги Так кто-то над толпой вознес — Бежать бы: неподвижны ноги. Тяжелый камень стекла бьет — Позором купленные стекла. И кто-то в маске восстает Над мертвенною жизнью, блеклой. Волнуются: смятенье, крик. Огни погасли в кабинете; — Оттуда пробежал старик В полузастегнутом жилете, — И падает, – и пал в тоске С бокалом пенистым рейнвейна В протянутой, сухой руке У тиховейного бассейна; — Хрипит, проколотый насквозь Сверкающим, стальным кинжалом: Над ним склонилось, пролилось Атласами в сиянье алом — Немое домино: и вновь, Плеща крылом атласной маски, С кинжала отирая кровь, По саду закружилось в пляске.

1906

Серебряный Колодезь

На площади

Он в черной маске, в легкой красной тоге. И тога щелком плещущим взлетела. Он возглашает: «Будете как боги». Пришел. Стоит. Но площадь опустела. А нежный ветер, ветер тиховейный, К его ногам роняет лист каштана. Свеваясь пылью в зеркало бассейна Кипит, клокочет кружево фонтана. Вознес лампаду он над мостовою, Как золотой, как тяжковесный камень. И тучей искр взлетел над головою Ее палящий, бледный, чадный пламень. Над головой дрожит венок его из елки. Лампаду бросил. Пламя в ней угасло. О мостовую звякнули осколки. И пролилось струёй горящей масло. За ним следят две женщины в тревоге С перил чугунных, каменных балконов. Шурша, упали складки красной тоги На гриву черных, мраморных драконов. Открыл лицо. Горит в закатной ласке Оно пятном мертвеющим и мрачным. В точеных пальцах крылья полумаски Под ветром плещут кружевом прозрачным. Холодными прощальными огнями Растворены небес хрустальных склоны. Из пастей золотыми хрусталями В бассейн плюют застывшие драконы.

1906

Мюнхен

Прохождение

Я фонарь Отдаю изнемогшему брату. Улыбаюсь в закатный янтарь, Собираю душистую мяту. Золотым огоньком Скорбный путь озаряю. За убогим столом С бедняком вечеряю. Вы мечи На меня обнажали. Палачи, Вы меня затерзали. Кровь чернела, как смоль, Запекаясь на язве. Но старинная боль Забывается разве? Чадный блеск, смоляной, Пробежал по карнизам. Вы идете за мной, Прикасаясь к разодранным ризам. – «Исцели, исцели Наши темные души…» Ветер листья с земли Взвеет шелестом в уши… Край пустынен и нем. Нерассветная твердь. О, зачем Не берет меня смерть!

1906

Мюнхен

Безумие

В полях

Я забыл. Я бежал. Я на воле. Бледным ливнем туманится даль. Одинокое, бедное поле, Сиротливо простертое вдаль. Не страшна ни печаль, ни тоска мне: Как терзали – я падал в крови: Многодробные, тяжкие камни Разбивали о кости мои. Восхожу в непогоде недоброй Я лицом, просиявшим как день. Пусть дробят приовражные ребра Мою черную, легкую тень! Пусть в колючих, бичующих прутьях Изодрались одежды мои. Почивают на жалких лоскутьях Поцелуи холодной зари. Над простором плету, неподвижен, Из колючей крапивы венок. От далеких поникнувших хижин Подымается тусклый дымок. Ветер, плачущий брат мой, – здесь тихо. Ты пролей на меня свою сонь. Исступленно сухая гречиха Мечет под ноги яркий огонь.

1907

Париж

Матери

Я вышел из бедной могилы. Никто меня не встречал — Никто: только кустик хилый Облетевшей веткой кивал. Я сел на могильный камень… Куда мне теперь идти? Куда свой потухший пламень — Потухший пламень… – нести. Собрала их ко мне – могила. Забыли все с того дня. И та, что – быть может – любила, Не узнает теперь меня. Испугаю их темью впадин; Постучусь – они дверь замкнут. А здесь – от дождя и градин Не укроет истлевший лоскут. Нет. – Спрячусь под душные плиты… Могила, родная мать, Ты одна венком разбитым Не устанешь над сыном вздыхать.

Январь 1907

Париж

Полевой пророк

В. В. Владимирову

Средь каменьев меня затерзали: Затерзали пророка полей. Я на кость – полевые скрижали — Проливаю цветочный елей. Облечен в лошадиную кожу, Песью челюсть воздев на чело, Ликованьем окрестность встревожу, — Как прошло: всё прошло – отошло. Разразитесь, призывные трубы, Над раздольем осенних полей! В хмурый сумрак оскалены зубы Величавой короны моей. Поле – дом мой. Песок – мое ложе. Полог – дым росянистых полян. Загорбатится с палкой прохожий — Приседаю покорно в бурьян. Ныне, странники, с вами я: скоро ж Дымным дымом от вас пронесусь — Я – просторов рыдающих сторож, Исходивший великую Русь.