Стихотворения и поэмы

Перевод В.Липко

АЛКОГОЛЬ

Алкоголь заодно с цепями-веригами феодальных законов и капитала, заодно с чугунным ярмом религии вступил с нами в долгий изнуряющий брак, вошел в наш дом, в нашу кровь, в привычки, как втершийся в доверие враг. Алкоголь, — когда мы, став рабами, к вину неотступно тянемся, когда слаб человек, и духом и телом разбит, — одуряет наш мозг, как смазливая девка-жеманница, как распутная баба, пролезает и в душу и в быт. Алкоголь — это чванство, принимаемое за гордость, это дракон семиглавый ползет. И каждая ядовитая драконья морда всё живое хватает и, чавкая, жрет. Алкоголь — дурное веселье и смех некстати, когда пьешь и пьешь и почти не хочется есть. Алкоголь — это температура высокая в разврате и низкая, когда затронута честь. Алкоголь — если стройка, что высится гордо, с пьяных глаз представляется хаосом балок, досок и камней. Алкоголь — это с каждой рюмкой, бессмысленно влитой в горло, будто падаешь в реку и, барахтаясь, тонешь в ней. Алкоголь — это кто-то глотнул веселящего яда, одурманил сознанье и разум: и вот — задохнулась больница от дыма и чада, поезд врезался в поезд, взорвался завод. Алкоголь значит или прогул, или в цехе — пьяная дрема. Как в тумане — станок, всё идет кое-как. От такого в работе ни сноровки не жди, ни подъема. В результате: продукция низкого качества — брак. Слушай, общество! Финиш пятилетки близок. В двери стучится завершающий год. Убери с дороги алкоголизм. Дружба с ним к добру не ведет. Для наших темпов водка — преграда. Мы преграды разрушаем и сносим. Слушай, общество, обязательно надо сократить проклятые пятью восемь. Партия призывает: «Строй, учись!» К этому призыву сердцами тянемся. Мы за партию! Мы за жизнь! Нам не нужны пьяницы! 1930

Перевод В.Липко

ХЛЕБ

Эй, вы, жулики, обвешивающие нас на весах, визжащие, как собака с ведром на хвосте, вы, ишаны и муллы, выклянчивавшие капсан, что дехкане платили вам в своей простоте! Из дрянных рогаток вы горе-стрелки! Знайте: кончились ваши даровые корма, и любезные вам пауки-кулаки ни зерна не получат в свои закрома. Не страшны провокации ваши для нас! Так закройте же ваши поганые рты! Смотрит ненависть черная из ваших глаз на поля неслыханной широты. Опирается мягко горизонт на поля, на тяжелых, весомых колосьев край. Словно шкура тигра, отливает земля. Хлеб — как неба к земле золотой припай. Словно ласточка, крылья широко распластав, никуда не сворачивая, прямиком Ветерок пролетает над разливами нив, над колхозным током, над зерна островком. Он, как сторож, осматривает колхозный хлеб. Наше время суровое, враги вокруг. Если ты не глух, если ты не слеп, будь суров и решителен, не дремли, мой друг! Как на шее девушки бус прекрасных цепь, по пескам горячим караван бредет, — это в край мой хлопковый через жаркую степь груженых верблюдов брат-казах ведет. Здесь комбайн глотает сразу гору снопов, силой трактора выполняя план, без быков рабочих, без тяжелых цепов, подсекая под корень весь кулацкий хлам. В элеваторах, к небу растущих ввысь, мы сложили плоды колхозных трудов, к изобилию мы всей страной поднялись, мы считаем хлеб в миллиардах пудов. Слово «голод» оставим мы лишь в листах словарей, но покуда — будь бдительным: обманчива тишь! У хирмана на страже встань, товарищ, скорей: пусть ишанам и муллам достанется шиш! Их дела не пойдут уж больше на лад, не дадим им выманивать хаккулло и капсан! Мы за хлеб твой боремся, рабочий Пулат, мы за хлеб твой боремся, колхозник Хасан! 1931

Перевод С. Болотина

НУРМАТ И САВРИ

Нурмат и Саври в своем доме живут, и тесно им тут, и скучно им тут, но жить в коллективе — зазорно для них, хоть мало дает им труд. Сапожник Нурмат целый день в закутке то с шилом в руке, то с дратвой в руке. И, отдых забыв, от зари до зари по дому хлопочет Саври. Не хочет кустарь-одиночка Нурмат вступить как собрат в рабочий отряд, не хочет вмешаться в большие дела, хоть сам своей жизни не рад. Саври, пробудившись в каморке от сна, немыта, грязна, суетится одна — она постирать, приготовить обед, убрать за коровой должна. Ребенок в своей колыбельке кричит, похлебка кипит, корова мычит, и волосы дыбом встают у Саври — она точно ведьма на вид! Едва она примус свой старый зажгла — застряла игла, и в комнате мгла, и мечется снова по дому Саври, на мир и на жизнь свою зла. С досады Саври закурила чилим, и стелется дым по стенам сырым… Что ж делать теперь ей? Кури не кури — тоску не разгонишь, Саври! А ночью воротится пьяный Нурмат, и стекла звенят, и слышится мат — с веревки в испуге сорвется телок, ломая гнилой палисад. И муж избивает веревкой Саври: «Эй, черт подери, молчи, не ори!» Неграмотны оба — ведь им, беднякам, не снились во сне буквари! Однажды вбежал он и крикнул: «Жена! Послушай, жена, плясать ты должна! Здесь фабрика обуви будет теперь, сегодня открылась она. На фабрику эту с тобой мы пойдем и будем вдвоем сидеть за станком. Довольно ютиться по жалким углам! Бросай и кастрюли и хлам! На фабрике много машин и станков — лишь скажут нам: „Шов!“,— а шов уж готов! Не нужно глаза или руки трудить — в машину вставляется нить!» Неделя прошла, и уж в цехе Нурмат, работать он рад две смены подряд. Из первой получки Нурмат, говорят, жене покупает наряд! В их доме приветливо, чисто, светло, сверкает стекло, и сердцу тепло, и грамоте стала учиться Саври… Хорошее время пришло! «Шермат будет школьником в этом году, Дильбар же в саду, — я сам отведу! Так, — молвил за ужином как-то Нурмат,— приучим детей мы к труду!» Теперь они дружны: забот у них нет, в столовой — буфет, готовый обед… Нурмат и Саври уже не кустари, теперь отдохнула Саври. Заботы, заботы, сбивавшие с ног,— кумган, котелок, корова, телок. Очаг не горит, а Саври перед ним не курит свой дымный чилим. И в жизни их словно развеялся дым: Нурмат стал другим — совсем молодым. По праздникам он уж не бьет фонари, не пьет, не ругает Саври. На фабрике мастером стал он, да, да! Ударник труда, он первый всегда. И в соревнованье он всех победил — Саври своим мужем горда. С работы веселый приходит Нурмат: «Идут ли на лад дела у ребят?» Дильбар научилась уже лопотать, и в школе отличник Шермат. Нам в новую жизнь открывается дверь — всё краше теперь, всё наше теперь — и радость, и смех, и сиянье зари, всё наше сегодня, Саври! 1931

Перевод Т. Сикорской

УЗБЕКИСТАН

Видел я бескрайние пустыни. Видел я волнение морей, град весенний, что в полете стынет, и самум, летящий всех быстрей. Видел извержение вулкана, и тайфун, и взрыв грозы в горах, я узнал сиротство очень рано, ночи одиночества и страх. Пережил жестокостей немало, окруженный вражеским кольцом, стрелами исколотый, бывало, я встречал врага к лицу лицом. Я дышал орлиной полной грудью, брал за перевалом перевал. По пустыне знойной, по безлюдью, по горам горбатым кочевал. В старой тюбетейке и в чарыках я проделал многоверстный путь, чтоб в далеких реках и арыках посвежее воду зачерпнуть. С палкой из тяжелого иргая, с гордым сердцем и пустым мешком, по ущельям и горам шагая, сколько стран я обошел пешком! В раннем детстве я играл с котенком, перепелок бил из озорства. А позднее кровь запела звонко, от любви кружилась голова. Мне казалось: и земля и небо — всё огнем мечты озарено. Жизнью и последним ломтем хлеба я бы с милой поделился, но когти злобно разрывали тело только что родившейся любви — догорело всё, что пламенело и кипело в молодой крови… Охранял я по ночам ворота, в кузнице, где горны горячи, я работал до седьмого пота, я менял профессии без счета, доводилось даже быть лунгчи. На базаре продавал фисташки, не давала мне судьба поблажки… Но пришел я к сути сокровенной избранного мною ремесла. И нашел я место во Вселенной, где весна навеки расцвела, где закон построен человечно, где звучит светло и безупречно песни полнозвучная струна, — это наша юная страна. Родина добра и дружбы стойкой, разгромив жестокого врага, занята неутомимой стройкой, ей покорны степи и тайга. Ей покорны топи и снега. Крепость нашей всенародной веры мы от всех изменников спасли. Нашей силе нет числа и меры. Мы сильнее всех стихий земли. Прошлого прогнившие основы рушатся, шатаются, скрипят. Видя мир просторный, светлый, новый, рыцари долл а ра плохо спят. Глухо закипающим вулканом гнев народов зреет изнутри. Не удастся лицемерным странам заслонить растущий свет зари. Рабство, одиночество, сиротство мы уже забыли навсегда. От былого мрака и уродства в сердце не осталось и следа. Коммунизма светит нам звезда. На горах, в пустыне и на море — мы на вахте, мы стоим в дозоре, к Родине живой любви полны. В остром шлеме вместо тюбетейки, в шахте, на далеком перешейке, на несчетных рубежах страны по ночам не спят ее сыны. Каждое дыханье наше слито в трепетное облако одно, чувство с чувством сплетено и свито и вовек не может быть разбито, сломано или осквернено. Я певец трудящегося люда, сын великой солнечной страны. В гордой книге о советском чуде строчки три и мной сочинены. Цвет надежды для всего Востока, для десятка подневольных стран, расцвела и поднялась высоко Родина моя — Узбекистан. 1932

Перевод Л.Длигача

ТАШКЕНТ («Ташкент построен в лучшей части света…»)

Ташкент построен в лучшей части света, он весь — в просторной синей чаше гор, и в знойное сорокадневье лета здесь ветром омывается простор. Горюет солнце над чужой землею и радуется, восходя у нас, льет кроткие лучи живой рекою, идет… помедлить хочет хоть на час. Как свежи и как звонки реки наши — Чирчик, Ахангаран, Анхор, Салар! Долина блещет бекасама краше — Ташкента моего душевный дар. Как драгоценный яхонт, персик рдеет — ждет, полускрыт серебряной листвой. Свой праздник осень праздновать умеет здесь, где поставлен город древний твой. Ташкент — алмаз бесценный в перстне мира; здесь кровлю угнетенные найдут, здесь люди Азии, чье сердце сиро, свой свет, свою надежду обретут. Тоскует солнце над землею чуждой и отдыхает сердцем, медля здесь, и забывает горести и нужды, расцвет наш видя — о грядущем весть. Ташкент, ты — сердце Азии Срединной, ты — наша жизнь, ты — будущего свет! Ты — равноправный брат в семье единой, и здесь национальной розни нет. Не будь художником, не будь поэтом, — за Родину, за жизнь, за честь ее борись, трудись! И будет вечным светом, как лал, блистать достоинство твое! 1932

Перевод В Державина

ВОСПОМИНАНИЕ О КОМСОМОЛЬСКИХ ГОДАХ

Вот прошлых лет архив, вот юности заботы, вот вечной гордости моей билет — «четыре тысячи пятьсот двадцатый». Вот он, заветный спутник ярких юных лет. С билетом этим я ходил на баррикады, начало жизни отразилось в нем, той жизни, что, в боях ломая все преграды, влюбившись в правду, шла прямым путем. В нас мощь была сильней, чем в грозном аммонале, в нас видело себя светило дня, живые молнии у нас в глазах блистали, огонь брал жар от нашего огня. Кто скажет, что вот здесь, в строительство гигантов рук наших сила не влилась? Желанья юности, горенье сердца, верность и посейчас сопровождают нас. Пусть волосы мои не станут гуще, пусть по-отцовски борода седа, ты, факел дней былых, и этих, и грядущих, ты, комячейка, в памяти всегда. Нет, молодость моя еще не отшумела. Вот в молодых рядах идет, поет она. Нам, шедшим в гордый бой за ленинское дело, зарей рожденным, — молодость верна. Она обуздывает бурные потоки, заводы строит, в небесах парит. Мы — первый комсомол, отважные потомки Октябрьской славной мировой зари! 1933

Перевод В.Липко

КОНЬ

Посвящается скакуну колхоза «Коммунизм» Кокандского района

По степи, края которой с горизонтом обнялись, мчится рыжий конь и ржаньем оглашает ширь и высь. Посмотри — летит, как птица, слушай — ржанье, точно смех. Будто хочет с ветром слиться, будто слаще нет утех. Слушай, слушай! Утро, солнце, и над степью всё звучней — ржанье серых, пегих, чалых вольно скачущих коней. Мчатся вихрем. Прочь с дороги! Топот, цокот, точно гром. Мыты, вычесаны, сыты, отливают серебром. Норовисты, диковаты, не подступится чужак! А резвее всех и краше этот рыжий аргамак. Если ты, расправив плечи, в гущу боя мчишься, друг, — слышишь во сто крат острее, видишь на сто верст вокруг. Если ж нет в тебе задора, если в битве не таков, то не смей касаться плеткой этих бархатных боков. Этот конь носил в сраженьях смелого богатыря, этот конь кидался в битву, буйной яростью горя. Но сейчас, когда в былое отошла от нас война и земля, раскрывшись, примет не свинец, а семена, этот гордый конь на поле человеку верный друг, рядом с трактором не пушку тянет он, а мирный плуг. 1933

Перевод В. Липко

САД

Наша Родина прекрасна — розы, мак, полей атлас. Голубое небо ясно, и сады ласкают глаз. Наши девушки чудесной красотой чаруют вас, и отвагою джигитов любовался я не раз. Пред напором песни рьяным устоять могу ли я? Алый мак росой наполнен, как большая пиала. Шаловливо обласкала листья летняя чилла, под котлами для варенья пламя жаркое зажгла. Над лозою виноградной жадная жужжит пчела. Перед виноградом рдяным устоять могу ли я? Если чувства пробудились и уста к устам влечет, если каждый палец милой сладким кажется, как мед если жарким поцелуям второпях потерян счет, если ветви, зеленея, в вышине раскинут свод, перед яблоком румяным устоять могу ли я? Всю живую прелесть сада отражает твой зрачок. Ты сама подобна саду: губы — свежий лепесток. С нежным персиком сравню я золотой румянец щек, очи схожи с виноградом, стан походит на цветок. Перед розой и тюльпаном устоять могу ли я? Сладко слышать смех веселый и румяный видеть лик, нашей Родиной взлелеян славных девушек цветник. Я сказал бы: дружба с ними — освежающий родник. Счастлив, кто к нему устами благодарными приник. Перед юным гулистаном устоять могу ли я? Солнце гроздья винограда золотило поутру. Он у девушек похитил красок нежную игру. Шувиргона сок багряный разрывает кожуру. Виноградом спелым жажду утолить легко в жару. Перед этим соком пьяным устоять могу ли я? И с восторгом на рассвете я пойду в душистый сад. Он горячим залит солнцем, урожаем он богат, сердце дрогнет, затрепещет, как вздыбившийся Гырат. Садовод неутомимый, будь благословен стократ! Перед садом осиянным устоять могу ли я? Этот сад, взращенный нами, источает сладкий мед. Здесь больной, вкусив шербета, исцеление найдет. В час, когда мы отдыхаем, утирая жаркий пот, всем из полного кувшина наливает садовод. Перед дружеским стаканом устоять могу ли я? Над тобой шатер зеленый шелестит сквозной листвой. Всё твое в саду — румяный спелый плод и цвет живой, Жизнь трудящихся подобна полной чаше круговой. Щедрой мерой воздается им за подвиг трудовой. Перед счастьем долгожданным устоять могу ли я? 1934

Перевод В. Потаповой

НЕ МАРСИЯ

Друзья, звучит не марсия, не скорбный плач звучит, то песня павшего в боях среди парижских плит. Пусть не допета до конца и в горле клекот стих, — песнь коммунара, песнь бойца, вошла в сердца других, таких же праведных борцов одной земной судьбы. Повел их Марсельезы зов дорогами борьбы. Вчера газету он читал, слова, как звенья бус, слились в глазах, и — темнота. Ушел от нас Барбюс… Я знал легенды. Люд простой когда-то их сложил. Казненный палачом герой вставал и снова жил. Он поднимался не один — сильнее всех смертей вставало много рядом с ним друзей-богатырей. Не верю смерти. Сгинь живей! Подальше, смерть, держись! Здесь точка жизни. А за ней опять начнется жизнь! Я слышу, ветры говорят нам о начале бурь. И троны в щепки полетят от наших метких пуль. Былых эпох ненужный хлам горит, как мошкара. А пламя выше к небесам восходит от костра. Не верю смерти. Всё светлей чарующая высь. Здесь точка жизни. А за ней неугасима жизнь! Склонив знамена в горький час, молчим у гроба мы, еще теснее становясь вдоль траурной каймы. Ты — Революции солдат, не гаснет жизнь твоя. Сердца стучат, сердца стучат, Звучит не марсия! 1935

Перевод Р. Фархади

УЗБЕК-НАМЕ

(Пролог)

Твое подножье — громады гор, замыслы гениев давних лет. Чтобы в образ мне твой вместить простор, красок у нас на палитре нет. Как смысл глубочайший борьбы твоей в скупых стихах уложу? От земли к зениту, от солнца к земле — твой путь… Как о нем расскажу? Быть может, усилья Истории всей мощи равны твоей. Рулевой великого корабля, громадного, как земля… Партия Ленина, чтобы тебе достойную славу воздать, я древний узел былых наших бед в поэме хочу развязать. О том, что предками пройден о , что пережито давно. О том, что как будто ушло навсегда, но не ушло от суда, ибо, свободу и жизнь возлюбя, мы познали самих себя. Прекрасна моя родная земля, плоды дарящая нам. В арыках, желтая, словно мед, течет вода по садам.

* * *

Как по весне над садами наши гремят соловьи! Прыгают — с камня на камень — звонкие наши ручьи. Если упорно трудиться, вставши в предутренней мгле, что ни посеешь — родится на благодатной земле. Скажешь: «Эдем расцветает — плата за наши труды…» Что же душа вспоминает прошлое, бурю беды?