Стихотворения и поэмы

Перевод В. Сикорского

СЛОВО ЧЕСТИ

(Ответ английскому лорду, назвавшему нас племенем)

Как велик мой народ! О величии предков потомкам говорят города, что древнее седых пирамид, полустертая надпись на древнем хорезмском обломке о преданиях нашей земли говорит. И когда в старину, возводя минарет или насыпь, наш мудрец логарифмом рассчитывал прочности их, предки черчиллей всяких, что мнят себя высшею расой, не умели еще сосчитать даже пальцев своих. И когда нашей тканью свою наготу прикрывали народы Востока, то предки сегодняшних «важных господ», эти все англосаксы, не знали и не представляли, что такое хлопчатник и как он растет. Но нигде, никогда не кичились мы древнею славой, хоть мы больше, чем те господа, похвалиться б могли… Братством наших республик народ мой гордится по праву, тем гордится, что сам он хозяин родимой земли. И вот эта свобода, и дружба, и братство не по нраву пришлись джентльменам иным, им не нравится мир наш и наше богатство, наша древность и молодость наша не нравятся им. Как они бы хотели расправиться с нами, заковать нас в оковы, чтоб мы не поднялись опять, и, как негра на хлопковом поле в своей Алабаме, им под ржанье шерифа хотелось бы нас линчевать. Но о чем бы врагам ни мечталось, чего б ни хотелось, хлопкороб не уронит кетмень, что держать он привык. Мы угроз не боимся, мы заняты делом, хоть и слышим вдали поджигателей яростный крик. Но не в силах их вой погасить беговатские топки, и колеса турбин от него не замрут никогда. Этот крик не заставит сомкнуться коробочки хлопка, всё мы видим, всё слышим и не прерываем труда! Славься, наша Отчизна, земля золотая, в белой пене снегов, в белой пене полей. Славьтесь, люди труда, мастера урожаев, чье искусство старинных преданий древней. 1948

Перевод Н. Гребнева

ОБЫЧАИ ВЕСНЫ

Чтоб написать стихотворенье о весне, фиалки многих весен собирал я, чтоб алых роз костры весной смеялись мне, кусты колючие усердно прививал я. К шиповнику привил ту розу я, и вот сейчас над алыми цветами запели два залетных соловья, справляя свадьбу лунными ночами. Что ж, таковы обычаи весны… И тут меня два парня посетили. Они, торжественны и смущены, к себе в колхоз на свадьбу пригласили. Две горлинки укрылись меж ветвей… Меня чужие тайны не смущают, не первый год под крышею моей они гнездо заветное свивают. Я каждой паре говорю: живи. Благословляю каждое растенье… О Родина моя, земля любви, весеннее мое стихотворенье! 1948

Перевод С. Сомовой

…НА УЗБЕКСКИЕ КРЫШИ

Взгляните на крыши узбекских домов! На них семицветьем играет заря. Знаменами маков покрыты они, как флагами в праздничный день Октября. И всюду на каменный пол мостовых роняют серебряный пух тополя. Верблюды линяют. Ягнята кричат. Ковры клеверов расстилают поля. Весна. И мальчишки веселой гурьбой, как птицы, урюк облепили в саду. Они наверху, средь ветвей, гомонят, а я под деревьями тихо бреду. О, как бы хотел я в охапку собрать и сласть кок-султана, и маков настой! Однажды прожив свое детство, навек в душе сохранил я родство с детворой. Мне память далекие годы хранит, вздохнешь — и теплом наполняется грудь. Но детства, вздыхай не вздыхай, как стрелы, что выпустил, снова в колчан не вернуть. Я, в молодость вечно влюбленный поэт, не склонен к тому, чтоб о прошлом тужить, и всё же хотел бы в советские дни еще раз счастливое детство прожить. 1948

Перевод В. Журавлева

АЛИШЕР

Мы чествуем ныне в свободной стране тебя, Алишер, гражданин и поэт. Как львиное эхо, твой голос в горах гремел, не смолкая, полтысячи лет. Нам песни твои согревали сердца, борьбу воспевали и славили труд. Вскормленные грудью Отчизны, они, как матери ласковый зов, не умрут. Любовь с материнским впитав молоком, узнав в ней и честь и Призванье свое, ты песнями славил к Отчизне любовь, к богатствам ее и красотам ее. Страданье живому судьбой суждено, — за счастьем — невзгода, за смехом — беда. И были отпущены в жизни тебе для счастья секунды, для горя — года. Но счастьем твоим был бушующий ум, как ливень обильный, могучий как смерч. В лучах его света увидели мы конец Тимуридов, их жалкую смерть. Ты был точно лев на железной цепи, вместилище мудрости, чести пример. До звезд искрометных твой вздох долетал, любовь кто посадит на цепь, Алишер? Читаю, как в книге, гератский рассвет по дням твоей юности, бурной, как гром, и черную ночь Хорасанской страны я вижу в ненастном закате твоем. Мы творчество славим твое, Алишер, богатое светом, как солнечный день. У входа в светилище разума ты свою положил золотую ступень. Полтысячи лет отшумело. Но нам дни жизни твоей, точно детство, близки. А завтрашний день, будто сокол ручной, следит за движением нашей руки. Полтысячи лет прославляет узбек тебя, Алишер, гражданин и поэт, и будет от чистой души восславлять еще и столетья и тысячи лет. Великий учитель, провидец судеб, отцом ты приходишь в наш праздничный дом, газели твои наполняют сердца любовью, и радостью, и торжеством. Навеки в сознании сохранены бессмертные строки — шах-бейты твои. Они как нефрит в драгоценных серьгах, как в рощах заливистые соловьи. Да, мы не из тех, кто не помнит родства, в истории славен узбекский народ. И если, враги, вы не верите нам — прочтите хоть то, что писал Геродот. Для вас — муравьиная куча Восток, сподручнее так вам оружьем бряцать. Но правда истории бьет по рукам, кто вздумал бы славу ее отрицать. Исток человечества, старый Восток был славен величием творческих сил, соцветие гениев в небе ночном горит, как созвездие вечных светил. Раздвинулись шире просторы земли, и вспыхнуло ярче сиянье зари, когда на узбекское небо взошел поэт Навои — как звезда Муштари. Хотите Фархада увидеть — прошу приехать в наш солнечный Узбекистан. На стройках здесь каждый рабочий — Фархад, к нам древних мечтаний пристал караван. Тенистые здесь вам покажут сады, и белый хлопчатник, и зреющий хлеб, как счастья достигли Фархад и Ширин, добром одарив Мирзачульскую степь. Взгляни, Алишер, как мечтанья твои достигли у нас завершенья поры: свет тысячевольтовых ламп Ильича светлее, чем свечи дворцов Байкары. Взгляни, Алишер, как в боях и труде клад дружбы великой нашел человек. И ты не о нас ли в сказаньях мечтал, провидел не наш ли сияющий век? Герои в сраженьях, в искусстве, в труде, любви бескорыстной и дружбы пример, не мы ли живем в той чудесной стране, которую видел в мечте Алишер? Мы чествуем ныне единой семьей тебя, Алишер, гражданин и поэт. Рождая отзывное эхо в сердцах, к нам песни твои шли полтысячи лет. И видишь — дошли и вошли в наш дворец, в мир дружбы народов, в наш день золотой. Так здравствуй, наш добрый, наш солнечный век и алое знамя над нашей страной! 1948

Перевод В. Журавлева

ЧЕРНИЛЬНИЦА

Когда-то Навои, воздав хвалу каламу, забыл чернильницу… Но в темноте ночной, о черноглазая, прищурившись упрямо, ты скромным зеркальцем блестишь передо мной. Хочу, чтоб капелька в тебе любая стала горящей, словно кровь отважного бойца. Ты славу громкую моим стихам стяжала, сама ж молчальницей осталась до конца. В любом моем труде есть и твоя частица, ты, помогая мне, ночами не спала. Хоть с виду ты черна, но нечего стыдиться, — ведь главное, чтоб мысль всегда была светла. А в яростные дни, когда война пылала и жгучим мщением душа была полна, порой об извергах писать ты не желала: «Уж не настолько, — говорила, — я черна!..» …Стихи дописаны. Спасибо, дорогая! Чернила кончились? Давай я подолью. Вдвоем трудились мы. Тебя я поздравляю, а выйдет книга — книгу подарю. 1948

Перевод С. Северцева

ЛЕТО

Проходит лето. Тот, кто скажет: «Вот, жаре конец» — и всё, — мне жалок тот. Достойно лето слов иных. О нем писать пристало огненным пером. Писать о вишнях спелых, как заря. О том, что молодость прошла не зря. Звенит в лугах ее напев простой, как дуновенье ветра в летний зной. Встань на заре. В рассветный выйди сад — деревья, просыпаясь, шелестят. Ты ветвь привил — гляди, как расцвела! В ней робко дышит розовая мгла. Здесь соловьиной трели чистый звук прерывистой свирелью грянет вдруг, И ты замрешь. И тишина кругом, и только розы зыблются огнем. Как золотая пуля с высоты, шмель, прогудев, свалился на цветы. Чилляк созрел, его прозрачна гроздь и косточки-зрачки видны насквозь. Наполнен лаской каждый летний день. Благодарим мы царственную тень за холодок, за лиственную дрожь, за то, что персик сам с восходом схож. Блестит хлопчатник, как скопленье звезд. Масудахон проходит вдоль борозд. Кусты к ней мягко и покорно льнут, поклон свой благодарный отдают. Ты погостить приехал в Маргилан — природа накрывает дастархан: корзины слив, подносы миндаля тебе несет колхозная земля. Люблю я, наработавшись за день, к дувалу тихо прислонить кетмень и на кошме, сев рядом, с кем дружу, есть не спеша горячую гуджу. Я тем горжусь, что сам пшеницу жал, зерно молол и в печь хлеба сажал, что землю я воспел в стихах моих, — там слово «труд» мне ближе всех других. .. Позор тому, кто лето напролет жил тунеядцем за народный счет. Таких мы гнать немедленно должны, лентяй нам враг — нам трутни не нужны! Земля богатство нам дает сполна, но знай, ухода ждет всегда она, — сняв урожай, бери кетмень опять, чтоб вновь колосьям силу набирать. Гляжу в окно. Летят на глинозем плоды джиды серебряным дождем — роняет сад осеннюю парчу… Дастан о лете я писать хочу! 1948

Перевод Т. Стрешневой

ДИПЛОМ

Тихою ночью, звездною ночью мир перед взором до дна раскрыт… Юношу вижу: строг, озабочен, над книгами он до утра сидит. То не резец на гранитных плитах врезает надпись на сотни лет, — это в мозгу, в извилинах скрытых, врезается знания светлый след. Страницы шуршат, и весенней ночи всё глубже становится тишина… Нашел наконец! Из тысячи строчек именно эта ему нужна. И словно в единственной строчке этой все тайны вселенной заключены: жгучей, слепящею вспышкой света мысли внезапно озарены. Тихо вокруг. Темнота сгустилась, и, как невидимое крыло, ласково будущее склонилось, за плечи юношу обняло. Нет, не напрасны его усилья, такого большая дорога ждет, близится день, и, расправив крылья, он устремится в первый полет!.. В зачетной книжке ряды пятерок — это ступеньки вчерашних дней. Уже он диплом защищает скоро, и берег будущий всё видней. Всё впереди: и борьба с рутиной, и неудачи, и торжество!.. С гордостью, как на достойного сына, будет страна глядеть на него. Светает… Работою увлеченный, всю ночь не сомкнул он упрямых глаз… Вот он уже молодой ученый, всходит на кафедру первый раз. А сердце стучит горячо, тревожно: отныне науке всю жизнь отдай!.. Отец постучался в дверь осторожно, входит: «Сынок, остывает чай…» 1948

Перевод С. Северцева

БЕСЦЕРЕМОННОСТЬ

Ворвал а сь мне в жизнь — и всё смешала вдруг бесцеремонная весна. Как букет из весен — из фиалок я букет поставил у окна. Отвлекают розы неучтиво от работы помыслы мои. Принесли весенние мотивы в сад без позволенья соловьи. Прискакавший на гнедом баире, друг на свадьбу звал меня с утра. Это тоже оттого, что в мире воцарилась вешняя пора. Что ж, когда уже спасенья нету от вторжения весенних див, я решил прибавить в мире цвету, новых роз на клумбах насадив. Старость — враг для чувств неугомонных; всё же мне пока еще не сто! Пара горлинок бесцеремонных свила под окном моим гнездо… 1948

Перевод В. Сикорского

КОВЕР

Ткачихи имя на ковре найду, читая разноцветные штрихи. Я растопил в чернильнице звезду, чтоб написать лучистые стихи. Я долго жду — пусть новый день, горя, прогонит ночи беспросветный гнет, начало жизни — светлая заря. Начало счастья — солнечный восход. Раскрыл тетрадь. Вдруг там, на берегу, зарделось небо. День сверкнул в реке. Как луч восхода от цветка к цветку, перо стремится от строки к строке. Пусть будет отражен здесь, под рукой, в безбрежности стиха весь белый свет, смеется девушка, став над рекой. Река, искрясь, смеется ей в ответ. 1948

Перевод В. Сикорского

ОСЕННИЕ РАБОТЫ САДОВОДА

На верхушках тополевых в шапках старых гнезд песню утру прочирикал зимник здешних мест. Листья падают — большие лапы желтых звезд, куры зябко под застрехой выбрали насест. Сто несшибленных орехов на кривых ветвях в вышине еще чернеют, к радости ворон. Бодро прыгает сорока, позабывши страх. Суслик выглянул из норки, Жизнью умудрен. По бахчам и огородам шорох, свист и писк. Нижней губки не касаясь верхнею губой, Словно юный стихотворец (модный, весь изыск), трудится над кочерыжкой кролик молодой. А под толстым одеялом трав и камыша спит, как труженик усталый, старая лоза. На дувал облокотившись, мирно, чуть дыша, дремлет вишня, как ребенок, приоткрыв глаза. Говор, пенье, бормотанье — под любой стеной. Это — слитный шум арыков, всплески ручейков, где поет струя, сливаясь со струей родной: «Здравствуй! Мы отныне вместе на века веков!» Вот подносом желтой бронзы солнце поднялось над верхушками могучих кряжистых чинар, медленно, почти не грея, зная всё насквозь… знать, до мая сберегая вечно юный жар. Не спеша, как на прогулке, пашнею идет, на плечо кетмень тяжелый вскинув неспроста, старый друг белобородый, мудрый садовод, стройный, словно таволжинка, Миршакар-ата. Сад грядущего он видит в тысяче примет — где гнездо лозе готовить, где сажать урюк… Миршакар! Тебе неужто восемьдесят лет? Если бы и нам такими быть, как ты, мой друг! И глупец лозу сумеет изрубить в дрова, но взрастит лозу не всякий. Тем велик твой труд. Под ногой растет и вянет дикая трава, но плоды твоих деяний в мире не умрут. Миршакар! Величье тайны жизни ты постиг. Будь счастлив и долговечен, бодрый садовод, Как платан тысячелетний, мощен и велик! Пусть под этой сенью племя сильное цветет! 1948

Перевод В Державина

ВОЛОСЫ

Стали мои волосы жидки и белесы, их как будто ветер с головы унес.. А моя дочурка, пока расчешет косы, целый вечер мучается, сердится до слез. А порой по-модному волосы уложит и собой любуется в зеркале тайком. Посмотрю на это — досада сердце гложет, словно цветничок мой испорчен сорняком. Мне в карман расческа попала по ошибке, я сперва не понял, подумал: как же так?.. А жена ответила, не сдержав улыбки: «Это сын твой старший надевал пиджак». Сын — того же роста, только чуть потоньше, как же так он быстро успел меня догнать? А ботинки носит уж на номер больше — будет он по жизни широко шагать! На детей любуюсь, счастья им желаю, их густые волосы треплет ветерок… Сам же перед зеркалом иногда вздыхаю: надо мной смеется беззубый гребешок. 1948