Стихотворения и поэмы

13. ОСЕННИЙ ПУТЬ

Осенний путь, сырая мгла кудлата, И в тишине скрипит понурый старый дуб, И листья дня, увядшие заплаты, По крышам стелются ободранных халуп; Мы близ села присели в час заката На граб поваленный, он был и гол, и груб… И скорбь везде, и скорбь я вижу ту ж У серых ям, покрытых рябью луж. В полях туманных бился день в тревоге, Была тоска, хоть душу прострели, Сжимала грудь. И шли мы по дороге Среди пустынной, сумрачной земли. Воз тарахтел, и путь лежал пологий, Вспухал туман в полях забытой конопли. И ветра шум кругом, и шелесты кругом — На пустоши полей и на холме лесном… Откуда ветра нищенские речи, Откуда прилетели к нам они? И гасит тусклый и холодный вечер Надежд еще горящие огни. Мечты моей опущенные плечи, На вас печаль и горести одни… Ныряет раскрыленно с вышины Суровый ветер отзвуком войны. Он боевой мне слышится трубою,— И шаг бойцов я вижу в дальний день, То гул и шум ветров проносят надо мною Оруженосную годов недавних тень. Души тревогу не унять покою Близ этих тихих деревень, Как только вспомню я и вижу эту высь, Где струи дыма с вихрями сплелись. То — дым боев, жестокий дым пожарищ, Когда гудела степь приливами атак, Когда о ребра сердцем сильно ты ударишь И сердце бьется верно, как товарищ, Что слова «страх» не может знать никак. И ты идешь, а сгусток сердца — он Восторгом так набит, как порохом патрон. И вот теперь лишь ветер мчит, качая На сердце поросли тех перезревших мук, Да в далях стелется и тянется без края Разомкнутый путей тяжелых круг. Иду, иду, а вроде бы не чаю, Что мгла сырая застилает луг, Что на полях голодных так горька Пустая осень, голая тоска. Нужна ли боль моих чуть видных ранок, Ничтожная усталость и надлом? Я брежу: конь подходит спозаранок Ко мне с военным, с боевым седлом, И дерзновенный стяг лихих тачанок Багрянцем ясным реет за бугром. Стереть не может ветер вечный след Тех незабвенных, вдохновенных лет. Я твердо знаю: не стереть, поверьте, След этих лет, проведенных в бою. Великих лет походов, битв и смерти В сердцах людских сотрешь ли колею? На лицах старых воинов теперь те Следы благоговейно узнаю. А каждый след — ожог ли, рана, шрам — Зарубка давних подвигов и драм. Дивлюсь: на лицах мужественных где-то Я вижу трепет, губ тревожный взмах… Еще таится зарево рассвета В глубоких их, всевидящих глазах. Особая на лбах склоненных мета — Тот трепет бьется, словно крылья птах, О, знаю я: не каждому в пути Тот трепет, словно знамя, пронести. Дороги не звенят, и вдаль уже умчали Коней летящих, дерзких табуны, А я отстал, меня не подождали, Теперь попробуй вымчи, догони И прикажи, чтоб грустно не молчали Тут нивы, что дождем окроплены! Нет, то прошло, в пути лишь брезжит свет Былых боев, пожаров и побед. Лежит туман. Кричат сурово луни В нахмуренных полях, где меркнет свет. Веревкою свяжи оборванные струны, Сдави петлею боль, ненужный этот бред. На знамени твоем, на знамени Коммуны Нет слов неверья, слов бессилья — нет! Огни в степях цветут. Туман — по грудь. Огни вдали. Счастливый дальний путь. 1926 Перевод С. Ботвинника

14–17. ДОРОГА НЕИСХОДИМАЯ

I

Пускай слова мои изодраны и смяты, Иных не подыскал я слов. В год революции девятый Лишь так, лишь только про любовь. И мукою зрачки разъяты, И разошелся рта кровавый шов. По той любовной тропочке треклятой, Терпя и спотыкаясь, я прошел. Судьба нас развела лукаво, Недолго сном мы бредили одним. Путем разорванным своим Идешь ты влево, я — направо. И встанет маревом несбывшегося дым Над половодьем молодым.

2

Завеяны огни чужих, безвестных станций, Придушен вдалеке привет огня,— То безотрадный путь моей любви и странствий, То путь, не пройденный и для меня. Мы ночью побредем, мечтая, как в романсе, Но будем знать лишь я и ты, Что захлебнемся лихорадкой в трансе, Что лихорадочны мечты. Как пыль, спадут к ногам пути Мечтания. Но на пути, Как радость, встречу я тревоги,— Тебя, увядшую в бреду. Так я в любви моей пройду Неисходимую дорогу.

3

Коль сердце на корню расшатано, Что я скажу родной моей? Со всех углов душа заплатана, И золотая пыль на ней. Но не раскрыта и не читана Связь темная моя с тобой, Чудовищно легко таит она В себе свой свиток дорогой. И тронуть ты его не смей! Нетронутый и нераскрытый, Пусть смысл в себе самом таит он, К чему он, смысл, тебе и ей?

4

Печальных птиц вечерний перелет, Сгущая тень, исчезнет за полями, И пятна поползут, чуть-чуть дымясь углами, По теплым мхам кудрящихся болот. Гроздь розовая зорь раскинется над нами, Как сладкий и давно созревший плод. Как незаметен нежный переход К ночам, что нас соединяют с днями. Устали дни. Как лишний эпизод, Забыты легкие места банальной драмы: Эстрада и панель, мансарда и фокстрот, Чужих, неполных наслаждений ход. Так неужели сладко вечерами Нам целомудрие не расцветет? 1926 Перевод В. Максимова

18. НОЧНОЙ МОМЕНТ

Ночь, как из петли, черна и стынет вся, Рвет пуповину с днем. И луч корявый на булыгах не сдвинется Желтым, трухлявым пнем. Гнойная сутемь сочится, как веред, В ямы влипая, течет, Забьется в конвульсиях и помертвеет, Вцепившись в каменное плечо. Пятится ветер. Шарахнувшись, ловится В цепкие когти ракит И, задохнувшись на миг, захрипит, Точно в горле сухом сукровица. И закатит фонарные бельма очей, И забудется тьма на минутку, И ударят тоскливо тогда в проститутку Пузыри ее вялых грудей. И, захмелев, завопит опрометчиво Хриплый, как шлюха, звон. Только ветер клекочет и мечется Мимо грязных окон. Только тени ползут, переменчивы, Почки-фонари не просвечивают мрак. Только тихие всхлипы женщины Да чей-то ускоренный шаг. И там, где фонарное марево Оплело повителью пустырь, Задержалась дешевая лярва И в шубе распахнутой хмырь. Лишь истрепанных лип верхушки Да в проулке слышен, нелеп, Голодной слова потаскушки Про триппер, любовь и хлеб. И в шелестах тихих, метаниях странных Тень моя вдруг замечется; в сутемь маня, Одурманит меня, обессилит меня Тревога ночей несказанных. 1925 Перевод В. Максимова

19. НЕЯСНЫЙ ЗВУК

Неясный звук, далекий звук во мгле — То ночью тронут горизонт осенний. Плывет в чуть слышном шелестенье Туман по мокнущей земле. То ночь бредет, шальные тени бродят, Притонов темных тени, тайных кабаков. И фонари сиянием исходят Ночных огней, болотных огоньков. То черепки огней разбрызгали пивные По камням площадей, по глине черепиц, Где возле фонарей фигуры зазывные Еще не проданных блудниц. И эта ночь последняя незванно В твои пришла, о город, тайники. А где-то август грезится полянам И золотом ветвей звенят березняки. Нет, тех воспоминаний ноша не легка мне, Но их осенний ветер с пылью унесет, Ведь только тут, на этом скользком камне, Мое житье протоптанное всё. Здесь дух пивных всё гуще и угарней, Тут в стенах трутся песни хриплые людей, Но поцелуем не сожмут хмельные парни Шершавый рот, голодный рот ночей… И звонят фонари, и проституток визги, Еще темней подвал и всё, что в нем, Где корчатся продажных тел огрызки… «Иди-ка, стерва, выпьем мы вдвоем…» Ночь глубока, уж лето миновало, Последний лист слетает на панель, А ты в тени, у темного подвала, Еще стоишь, не продана досель. 1927 Перевод П. Жура

20–21. НОЧЬ ЖЕЛЕЗНЯКА

1

К оврагу подошли, и тени по долине Откинулись от мощных тел назад. Скрипят возы, выстраиваясь в ряд; Тяжелые колеса вязнут в глине. А вожаки не спят, совет вершат — Про месть и смерть панам на Украине. Здесь все верны свободе, как святыне,— Казак, и пахарь, и беглец солдат. Люд зашумел и снова стих в лесах. Услышал и казак, и ратай, и монах Крик третьих петухов, пророков златоустых. И гнев у всех в сердцах заклокотал, И, от костров отброшенный, упал На степь теней бунтарских сгусток. Перевод П. Железнова

2

Отгомонила и прошла Ночь-гайдамачка степью лунной. Иная пламенность легла На град булыжный и чугунный. Но за душу берет тела Всё та же лють ознобом юным. Взамен клинка рука взяла Холодный браунинг коммуны. И, жесткий взор вперив вперед, Стезей жестокой, что ведет Через века к мечте заветной, Людской мятежный гнев грядет, Непокоренных клич победный Рабов к восстанию зовет. 1927 Перевод В. Максимова

22. КРОВЬ ПОЛОНЯНОК

Бьет космогрудый конь у привязи копытом. На дне котлов, раскрытых широко, Клокочет сладкое кобылье молоко, И зелья пахнут соком ядовитым. Здесь не прервет и смерть сон воинов нечистый, И неподвижен на сырой земле Узор чеканный крон, похожий в сизой мгле На львиный корпус мускулистый. К земле склоняется костров кустарник дикий, И в небосвод уперся дым струной. Замаранный наряд разорван в крике, Цветущей гроздью грудь трепещет под рукой. И оросил любовный пот В полях Украины родимых полонянок, И рты растерзаны, и будет спозаранок В девичьих животах расти монгольский плод. Цвели года, — извечный цвет лугов,— И в сайдаках сердец нет стрел воспоминаний, Но кровь былую, полную желаний, Потомок сохранял во тьме веков. И любы нам слова тяжелые, как дым Костров, зажженных некогда татарами, Лелеем крови мощь с наследиями старыми И даль, объятую пожарами, Встречаем сердцем круглым и простым. 1927 Перевод И. Поступальского

23. МОЕМУ ДРУГУ

Ты изолирован, ты смог уединиться,— Твоя пора. Беззвучно бьются на странице Конвульсии пера. Безжалостна жестокая игра, И сердце — к финишу, и вперегонку — слово. И пульс агонии безумьем атакован, Высокою температурою пера. Так, поэтический гурман, Не замечаешь роста дней, И всё становится стыдней Убогих рифм и сердца смрадных ран. И ты пытаешься опять Найти глубины в слове плоском. И возвеличивать и ждать Любви туманные наброски… И дни идут, но сердца тухлый ком Надеется под серым пиджаком. Пустыми переулками тоски Ты в бледных сумерках запутался опять, И, как воды разбуженная гладь, В глазах плывут неясные круги. И мимо сердца кровь плывет, плывет, Кривой усмешкою у синих губ цветет, И черный горизонт перед тобой Узкою колышется петлей… От мелких дум покоя нет и нет, Гнилая кровь течет из-под пера, Когда с продажной девкою, поэт, Ты ищешь правды и добра… Пустыми переулками тоски Ты в бледных сумерках запутался опять, И, как воды разбуженная гладь, В глазах плывут неясные круги… 1927 Перевод М. Светлова