Стихотворения и поэмы

4 ДОРОГА

Идут полки. Размерный лязг металла. Прифронтовых дорог суровый лад. Над заводями, над кустами тала Клубятся горы дыма. Сталинград. За дымной далью, за стенами зноя, За отблесками мутных волжских вод Солдатам слышен близкий голос боя, Растущий до немыслимых высот. Не звук, а судороги волн и суши, Землетрясение, толчки глубин — Раскатистый, широкий гром «катюши». Глухие всхлипы толстотелых мин. Обвалы бомб — всей пастью бездны взвыли Железный грохот на десятки миль… Идут полки. Дорога в струйках пыли. Три месяца не опадает пыль. Идут полки. Готовятся отряды У пристаней, в завесе дымовой, Здесь, на святых руинах Сталинграда, Принять великий, небывалый бой. Да будет он благословен навечно — Их грозный марш, невидимый во мгле, По этой вот, родной нам бесконечно, По сталинградской выжженной земле! Подобного никто не знал похода, Такого подвига не мог свершить, Как эти люди — воины народа, С которыми нельзя не победить! 1942 Перевод Б. Турганова

5 НА ПЕРЕПРАВЕ

Изогнутый на горизонте дугою, Мерцает светящихся пуль огнепад. Вдруг вспыхнуло зарево. Над головою Пронесся клокочущий жаром снаряд Далёко, туда, за ночной Сталинград. За дымом завесы не видно причала. Висят над рекою созвездья ракет, Паром нагруженный слегка закачало, И воин, за пушечный взявшись лафет, Внимательно смотрит на мертвенный свет. Молчанье. Суровый обряд переправы. Бойцы на пароме строги и крепки. На линию подвига, смерти и славы Выходят готовые к бою полки. А город сквозит за туманом реки. На оползнях, взорванных глинистых кручах Темнеет безмолвных руин череда. Обрушены стены в обломках сыпучих. Разболтанная канонадой вода От нефти рыжа и от пепла седа. Колеблются горы. Удар за ударом. И дрожь эта передается реке. А в тучах багряных, над грозным пожаром, Сквозь клекот моторов, визжа вдалеке, Разящая смерть переходит в пике. Пылают строенья. Огонь над рекою. И смерть всюду свищет, и гибель ревет. И только одно не сдается, живет — Могучее, смелое сердце людское На смертную битву идет и зовет. Сквозь бомб завыванье, сквозь ужас раската, Сквозь бешеный и оглушающий вой Я слышу, как храброе сердце солдата, Не дрогнувши, бьется в страде боевой. А гибель гудит над его головой. Где небо красно и черно от пожарищ, Где камень и сталь превратились в песок, Там сердце твое не дрожало, товарищ. О, родина! Славный удел твой высок,— Нам сердце бойца — драгоценный залог. Пускай о развалины тяжким прибоем Колотятся бивни тупых канонад, Бойцы, опаленные яростным боем, Стоят, не отступят и шагу назад — За гордость, за славу, за наш Сталинград. 1942 Перевод П. Антокольского

6 НА БЕРЕГУ

Он, обхвативши голову руками, Вжимался телом скрюченным своим В песок и грязь на дне ослизлой ямы. Разящий свист всё нарастал над ним. Когда же звук ужасного обвала Землетрясеньем стал и отгремел, Он понял с удивлением, что цел, Что смерть, свистя, не на него упала. Услышал он бурленье волжских вод И женский выкрик, смертный и печальный, И услыхал, как зашумел народ В убежищах за стенкою причальной. Тогда он встал. Дым черный расстилал Покров на бурном омуте глубоком. Гудел буксирчик малый и стонал, Разодранным кренясь на волны боком. Крик женщин. Малышей истошный зов. В реке на самом стрежне чье-то тело. Оно на волнах билось и белело, И шла волна на глину берегов. То видел он. Ремни на автомате Сорвал с плеча. Вошел он в глубь реки И вглядывался в тельце в светлом платье И в судорожный, слабый взмах руки. Он властно плыл, с размеренною силой Кладя на волны рук широкий взмах, Чтобы на крепких вынести плечах Из бездны жизнь, которой смерть грозила. И вновь на вязкий, глинистый откос Он шел из шума омутов тревожных, И на руках он, к боли осторожных, Спасенную им женщину пронес. Он нес ее. Он видел, потрясенный. След страшной муки на лице худом И тонкой раны трепетный излом На бедной груди женщины спасенной. А кровь кричала и сияла, жгла, Стекая тихо на мужские руки,— Те капельки зловещего тепла, Те красные медлительные струйки. Она была нежданна и чудна, Та женщина не из его любови, Но жуткой наготою алой крови Сроднилась с ним негаданно она. Он вспомнил дом, родимую округу, И добрый труд, и дружбу, и семью, И ласковую, нежную подругу, Желанную, заветную свою. И он ее, печальную, сквозь дали Узрел, как свет, что сердцу вдруг блеснул, И словно бы сквозь кровь и все печали Защиты руку милой протянул. И понял он, что тысячам незнанных И чьих-то дочек, матерей, супруг, Сестер, подруг, любимых и желанных, Стал как спаситель и надежный друг. Он стал таким. Он — с выдержкой такою. Есть сила в нем. Упорства ярость есть, Расплатою он щедро успокоит В бою свою разгневанную честь. О ненависти, мести кровь кричала, Та, что ему ладони обожгла. Нацель так мину, чтоб врага кромсала, Направь так пулю, чтоб разить могла! Кропи же землю, кровью людореза, Сражайся насмерть в буре огневой, Чтоб во вселенной прекратился вой Фашистского проклятого железа! Оно здесь воет. Тучи разорвав, Взмыл враг. Гудит сирена у затона. И, вкручиваясь в окоем стремглав, Гигантских бомб свисают веретена. Пусть валит сталью и огнем разрыв, Пускай осколки рыщут оголтело — Встает боец, собой от них укрыв Той хрупкой женщины живое тело. Мужчина он из рода своего, Шагал и жил он этим нежным телом, Его страданьем, горем онемелым И каждою кровинкою его. Он отомстит. И грозно жизнь свою Метнет он в людореза, как гранату, Он вырвет с сердцем у врага отплату. Он — воин. Да! Он отомстит в бою. Перевод П. Жура

7 НА КОМАНДНОМ ПУНКТЕ

Как тонкие струйки, сквозь щель блиндажа По глиняной мокрой стене катакомбы Земля осыпается, глухо шурша В тиши, после грома взорвавшейся бомбы. Но, с карт разноцветных песок отряхнув, Где желто-зеленые стынут просторы, Он вдруг улыбается, мирно вздохнув, Удачному слову, клочку разговора. И вновь над столом тонконогим своим Наклонится, среброволосый и сивый, И смотрит на карту земного массива, Раскрытого в знаках скупых перед ним. Там желтые степи, и черные зерна Селений, и синие линии рек — Весь будущий бой отмечает упорно И точно на карте седой человек. Все грозные сдвиги и все измененья, Приливы, отливы, удар и отпор — Всё видит в своем напряженном прозренье Его утомленный и пристальный взор. Он видит просторы равнины бескрайной, Движенье колонн молчаливых в ночи И тропы, где груз свой, громадный и тайный, Без устали тянут, искрясь, тягачи. И танки, которые сталью своею Тревожат молчанье полночных пустынь, И вросшую в свежие комья траншеи Пахучую и голубую полынь. Он слышит шуршанье змеистой дороги, И взлеты ракет средь глухой тишины, И молнии залпов ночных, и тревоги, Спокойствие тяжкой работы войны. Оно в эту ночь прогоняет дремоту, Душе открывает по-новому мир. Спокойно и тихо встает командир, Окончив своих вычислений работу. Метнулись связные. Гудит телефон. И провод зудит, словно нерв воспаленный, И серые взводы походных колонн Спешат занимать отведенные склоны. И зуммер жужжит. И отрывисто так Звучат донесенья полков и дивизий. Желтеет фонарик. Рассеялся мрак, И степь посветлела во мгле рдяно-сизой. Уже из окопов пришел кашевар, И первый снаряд прогудел спозаранку, И стал из багрового черным пожар, А зуммер жужжит и стрекочет в землянке. Так яростно небо пылает в огне, Так с полночью прожитый день перепутан, Что он не задремлет хотя б на минуту На бурке, разостланной на топчане. Всё ясно. С последним ударом печати Последний связной ускоряет свой бег. За стрелкой медлительной на циферблате Следит напряженно седой человек. Вот, дрогнувши, стрелка разделит собою Кружок светлых цифр. И тогда настает День новый гигантского грозного боя. День гнева. Упорства. Движенья вперед. Удар — и обрушился вал канонады На склоны холмистых приволжских равнин. На пункте командном в земле Сталинграда Пульсирует сердце бессмертных руин. 1942 Перевод М. Зенкевича

8 В ЯРУ

Дома качаются над яром, Как черные кусты в глуши. Врывайся, бей, громи, круши Могучим, яростным ударом! Гранату — в двери. Взмах один — Чтоб дымный взрыв навстречу бухнул, Чтоб стекла брызнули, чтоб рухнул Кирпичный щебень стен-руин. И вниз, во тьму, в подвал куда-то… Короткий блеск и хриплый крик. За дверью вдруг припасть на миг, Швырнувши в дым кулак гранаты. И после кинуться вперед, Направив грозно штык блеснувший, Чтоб враг жестокий мертвой тушей Упал, накрывши пулемет. Дым стлался в дыры окон. Хрип. А в потолке разбитом к щели Оторванный лоскут шинели Кровавым пластырем прилип. Боец увидел в мглистом дыме Жилья уютного разгром И за игрушками цветными Сухие ветви под окном. Кроватка голубой железкой От взрыва скрючилась в углу, И сквозь курившуюся мглу Поплыл известки запах резкий. Тут жили люди. Здесь был дом, Уют, спокойствие, отрада Счастливых граждан Сталинграда. Теперь здесь гибель и разгром. Сильнее бейся, сердце! Гуще Всё тело злым огнем насыть, Пройди сквозь гибель, чтобы жить Своей победою грядущей! И жажду утолит родник, Но наша месть — ненасыт има, Пусть пуля не просвищет мимо, Пускай не промахнется штык! Игрушку тронул он рукою: Разбитый глиняный конек. Такую ж и его сынок Таскал, наверно, за собою. Где он, ребенок тот чужой? Где ты, сынок мой синеглазый? Вдруг смолкли пулеметы сразу, Раздался мин протяжный вой. Что там?.. Наверно, гадам жарко. Взглянул — и от оконных дыр Бежит в подвал, где командир Махорку насыпал в цигарку. «Ты, Антонюк? Бери, крути,— А самокрутка уж дымится.— С полсотни потеряли фрицы. Другим пришлось в овраг ползти. Для нас работа. Что ж, покурим И снова созовем ребят. Начнем их выбивать подряд, Покажем тем проклятым шкурам!..» И, на цементный пол садясь, Григорий закурил устало, В дремоте. Силы не хватало С лица стереть и пот, и грязь. Так, черную сдирая корку С больших своих тяжелых рук, Сидит Григорий Антонюк,— Он жив, дымит себе махоркой. Он слышит сердца мерный стук. Оно волною теплокровной В усталом теле бьется ровно… И словно задремал он вдруг. Изнеможенье и усталость. Но только прозвучал приказ — Дремота отошла от глаз И в теле ярость лишь осталась, Та ярость, что живет века, Да ненависть к врагам свободы, К убийцам своего народа, Да холод верного штыка… На склонах яра щебня груды. Там огневые рубежи, Дымятся ржаво блиндажи, И выстрелы гремят оттуда. Враги там где-то. Залегли, Забились, словно в норы, в ямы. В окопы, вырытые нами, Стреляют из глубин земли. Нет, не спасут фашистов доты, Оттуда выкурим мы их! Встают, как гребни волн морских, Броски стремительной пехоты. Атака в лоб. Григорий сам Обходит их обходом смелым И легким, злым, как пламя, телом Скользит между холмов и ям. Плашмя прополз он вплоть до яра, Под кручу, под сыпучий склон, И вот уже увидел он Всю сбившуюся их отару. Враги кричат, стреляют, рвут Сухую землю Сталинграда, Не чуют и не видят, гады, Что всюду смерть — и там и тут. Скорей в овраг! Земля от гула Вдруг вздрогнула за взрывом вслед. Замри! Назад взглянули? Нет! Трясутся пулеметов дула. Враги шалеют. Грохот, крик. Тогда — на животе по склону, По глыбам глины обожженной Сползти. И выждать точный миг. Короткий холод беспокойства. Но надо ждать. Без суеты Наверняка уловишь ты Миг подвига и миг геройства. Приди же, грозный миг, скорей! Рванись вперед, боец отважный, И смерть швырни в пролом блиндажный, Убей взбесившихся зверей! Трясет землянку взрыв гранаты. Огонь и дым, свистя, взвились. И, выкурены, сворой крыс Из ямы прыгают солдаты. Вдруг, бросившись вперед рывком, Быстрее молнии Григорий Встает на сером косогоре И твердо бьет вперед штыком. Удар. Еще удар. И крик. И враг повержен, бездыханный. И смертную печать трехгранный Пробил в зеленой куртке штык. Взмах беспощадного приклада И отблеск лютого штыка. Разит, разит он без пощады… Вдруг в голову Антонюка Ударило. Обвал. Под ноги Багрянцем небо поползло… Не падать! Всем чертям назло Стоять, и бить, и ждать подмоги! Всё кружится. А там, во мгле, Кривится враг остервенело. Не пригвоздил штыком к земле? — Бей сапогом во вражье тело! Свалил… И тишина вокруг. Конец. Победа или гибель?.. Плывет по телу слабость зыбью. И замирает сердце вдруг. Кричат. Знакомый голос снова? Свои? Они бегут сюда. Уж слышен громкий бас Ершова, Зовет охрипший Абдильда. Свои!.. Кругом родные лица, Тепло и ласка братских рук. «Ты жив, не ранен, Антонюк?» — «Живой, как видишь. Дай напиться». Он пьет. И тело вновь окрепло. Он озирается кругом, И небо — уж не цвета пепла — Светлеет в блеске голубом. И рядом друг стоит любимый, И бой затих. Он поглядел: Одиннадцать фашистских тел Валялись рядом недвижимо. Он их убил. Штыком, прикладом, Всем телом бил, всем гневом бил. И одолел. И защитил Он пядь земли под Сталинградом. 1942 Перевод М. Зенкевича

9 ПРОРЫВ

Меж черных стен, в дымящихся просветах, Над сумрачным дыханьем пепелищ, Во мгле полуразрушенных жилищ, Между садовых скорчившихся веток, Меж скрученных столбов и проводов, Оборванных, переплетенных нитей, Меж выбившихся рельс и перекрытий, Где пятна нефти запеклись, как кровь, В круженье искр, во вспышках батарей, В стальных раскатах и ударах боя Они лежали много долгих дней, Пути назад отрезав за собою. Вползли в подвалы, врылись в грунт канав, Вжились в пробитые снарядами квартиры, И голубые падали мундиры, От пуль их метких падали стремглав; Щит миномета на обломки клали Для точности, для верности стрельбы И мину осторожно опускали В смертельный зев приподнятой трубы; И грозный хобот пушки длинношеей, Упрятанной в разбомбленный подвал, Броню у танка тут же разрывал, Уставясь на врага, как из траншеи, И лица стали тверже и худей, И взоры стали глубже и прекрасней, Спокойнее и смерти неподвластней, В тяжелом закаленные труде. Ночь прогрохочет. День осатанело Сверкнет и сникнет, быстрый, как разрыв. Слабеет тело, угасает тело, Но дух взмывает, плоть воспламенив Иссохли губы. Глотки — жестче жести, С натугой дышат спекшиеся рты, Но жар расплаты, жажда жаркой мести Сильнее самой тяжкой маеты. Они всё знали, жизнь и смерть измеря, И к новому тянулись бытию. И раненый хрипел: «Умру? Не верю! Я выживу. Я выстою. Убью». Последний хлеб. Кусок последний мяса. Приползши на командный пункт в ночи, Допытывались: «Есть боеприпасы?» И ни один не молвил: «Есть харчи?» Так ночи шли, и дни текли за днями, И крыс фашистских серые стада Стальными истреблялись западнями Людей, не отступавших никогда. Здесь удержаться! Нет дорог назад! Не сна, не хлеба — мин, гранат, патронов Бойцам твоих священных бастионов, Твоих развалин грозных, Сталинград! Они держались. Воздух пах, как порох, И воля заострилась словно штык. Там, на далеких на степных просторах, Был гром и гул. Он не смолкал, не тих. Он встал над смертью, воин Сталинграда, Поднявшись из развалин и щелей, Из хаоса, и сумрака, и смрада, Из-за откосов, рытвин, штабелей, Из чердаков, наполнившихся дымом, Из-за балконов, лестниц и колонн, Встал яростным и непреоборимым, Как мести дух, худой и черный, он. И, пересекши заводской поселок, Сквозь выжженные, срытые дворы Он вышел в степь и взвился на бугры Единым махом, как взметенный сполох. На фоне багровеющих высот, По оплетенным проволокой склонам, По берегам, пальбою опаленным, Шли с севера порядки наших рот. Он кинулся навстречу им. Полки Шли по фашистским трупам. Эхо клича, Отпрянувши от берегов реки, Раскатывалось, радость увелича. И бой затих. И вот они сошлись, Дивизии от севера и юга,— Ряды суровых, утомленных лиц,— Приветствуя величие друг друга. Кричали все. Тяжелыми руками Обхватывались накрест и рывком, Подбадривали добрыми словами, Делясь теплом, бинтом и табачком. Там бой пылал. Из погребов, на крыши Поднявшись, обхватив стволы дерев, Они глядели: зарево всё выше, Всё ярче блеск, всё гулче пушек рев. По Волге плыли взорванные льдины. Сугробы рдели от разрывов мин. Метелица отхлестывала спины, Туман и дым слились в раствор один. И вот однажды, в хмурых спозаранках, Когда бойцы в сердитой тишине Ползли под днище взорванного танка,— Снаряд прорезал воздух в вышине. И все они услышали, как рядом, Во вражеский насупившийся дзот, Ударило промчавшимся снарядом, Поднявши тел и дул круговорот. И, завизжав, посыпал враг из норок И, заметавшись, в ужасе присел: То был советский дух, советский порох, Красноармейский правильный прицел. Как голос приближавшейся подмоги, Могучий рокот братских батарей Приветствовал измученных в тревоге, Измотанных бессонницей людей. И встали те сквозь зарево пожара, И кинулись атакою в штыки,— Не снесши двухстороннего удара, Отхлынули фашистские полки. Всё выдержали их сердца простые, Чего видать не привелось векам,— Смолою слезы, черные, густые, Ползли по их невыбритым щекам. Солдатских слез ты не увидишь часто, Но, если навернется та слеза, У смерти отвоеванное счастье Ее лишь сможет вызвать на глаза. И стало вдруг так тихо — до отказу, Казалось, слышен птиц далекий лёт. И сам полковник выступил вперед, Нахмурившись и улыбаясь сразу. Хотел сказать какие-то слова, Но разве в миг такой подыщешь слово? Обнял ближайших — первого, второго — И лица их худые целовал. Они встали перед ним стройны, Как непреоборимая преграда, Как огненные стены Сталинграда,— Несломленные витязи войны! 1943 Н. Асеева

10 БИТВА

Земля дымилась. Начиналось лето. Был день грозы. Шел год сорок второй. Уж над Донцом рвались снаряды где-то. Из дальних сел был слышен крик и вой. Там бушевал пожар, грабеж, расправа. Там зверь гулял — фашистский пьяный сброд. Там гитлеровской сволочи орава С похмелья снаряжалася в поход. На карте штаба стрелки и кривые Указывали к Волге и Куре, И лютый Гитлер даты бредовые Записывал в своем календаре: «Десятого мы будем в Арзамасе, А двадцать пятого — уж мы в Баку…» В каком те числа стройном шли согласье, Горя у сумасшедшего в мозгу… И собирал он тяжкую громаду Пехотных масс и танковых колонн, Чтоб ринуться и, вырвавшись за Дон, В обход Москвы пойти из Сталинграда. Был день грозы. Когда стемнела даль, Ракета в небо трепеща взметнулась. И заревела битва. Сталь на сталь Пошла, гремя, ударила, столкнулась. На каждый взвод наш немцы шли стеной И трупами ложились при окопе… Тогда гнал новых Гитлер на убой Головорезов, набранных в Европе. Мы отступали… Дымно за рекой Стояло зарево над Украиной. «Ты жди нас!.. Мы вернемся, край родной!» В груди бойца звучала клятва сына… Но глянуть было горько, тяжело На белые громады Сталинграда, На волжских плесов ясное стекло, Разбитое падением снаряда. Боец, напившись волжскою водой, Почувствовал — вода терзает душу: Умри — а не уйди! Умри — а стой! «Я выстою! Я должен! Я не струшу!» Он насмерть стал — на грозную черту. Путей назад не ведал он отныне. Он в землю вгрызся — в прахе и в поту — На смертный бой за волжскую твердыню. Как сказочные витязи войны, В огне, в дыму, в железной буре дикой Стоят богатыри Руси Великой И Украины дорогой сыны. Казах, грузин, татарин — с ними рядом Узбек, таджик, башкир и белорус,— Стеной они стоят под Сталинградом, Стена стальная — дружба и союз! Шухматов, Субка, Тургунов, Болото, Мосияшвили, Павлов и Скляров,— Сияй для всех племен и языков Величие простых сынов народа! Их тысячи и тысячи. Они Без страха и смятенья шли сквозь пламя В тягчайшие у Сталинграда дни, Гордились мы своими земляками. С неисчислимым полчищем врагов Они сражались, юны и могучи. Над Волгою — за киевские кручи, На сталинградских улицах — за Львов. Они в огне неслыханных боев, Сыны всего Союза-исполина, Боролись и за нашу Украину, За волю, счастье, жизнь и честь ее. Так в стойкости победа вырастала, Так в обороне натиск родился, И воин в подвиг воплотить клялся, Что партия исполнить наказала. Наказ разил, учил и призывал, И вдохновлял сердца, и силой полнил. Боец стоять поклялся — и исполнил. Боец пошел — и нечисть растоптал. Над городом свободным, над домами Разрушенными грохот битв затих. И красное заполыхало знамя Над миром, на пожарищах святых. Солдаты, черный пот с лица стирая, На запад уж глядели. Там, вдали, Вставал Донбасс и без конца, без края Поля родимой, ждущей их земли. Их призывал простор днепровский синий, Играло море серебром волны. Сиял им Киев — древняя святыня Для всех народов, всех людей страны. Им чудились Днестра живые воды, Заоблачный в Карпатах перевал… Над Сталинградом гордо засиял Для Украины светлый день свободы! 1942 Перевод В. Державина

63. ЗОВ

Сквозь рев огня, сквозь свист и скрежет стали, Сквозь взрывы битв, сквозь грохоты боев, Сквозь дрожь земли, сквозь дым и пламя далей Мы слышим зов — то Украины зов; То над могилой дочери любимой, Повешенной фашистским палачом, Ее отец, печалью одержимый, Взывая к мести, говорит: «Мы ждем!» То страждущая мать, воздевши руки, Благословляет храбрых сыновей, Чтоб отплатили палачам за муки И слезы украинских матерей; То слышен голос девушки унылой — Печальной жертвы вражеской тюрьмы: «Приди, хороший мой, терпеть нет силы, Спаси, освободи — в неволе мы!» То весть к отцу от сына полетела, То внуку дед, скорбя, известье шлет: «Фашистский пес терзает наше тело, Фашистский ворон нам глаза клюет»; То кличут наших городов руины, То пепел наших сел заговорил, То к нам взывают мертвые равнины И тысячи поруганных могил: Доколе будет омрачен наш Киев И Днепр, горящий ярче серебра, Проклятой тенью двух скрещенных змиев — Презренным знаком вражьего тавра? Нет, не владеть фашистам нашим Львовом, Не будет их карательный отряд Шнырять и рыскать по густым дубровам, По перелескам и лугам Карпат! Гуцульская трембита не устанет Трубить, зовя на подвиг, на борьбу, Чтоб все родные братья, все славяне Призывную услышали трубу. Недолго ждать! Мы слышим эти зовы, Они к великой мести нас зовут, И мы идем — воинственны, суровы,— Наш праздник настает! Нам править суд! Идем на зов. И матерей встречаем, Зовущих на борьбу своих детей. Мы через труп врага переступаем. Фашистский труп — не лучший ли трофей! Заря зажглась, и сумрак не у власти. Как солнце, встала доблестная рать, И в степь выходят сеятели счастья Свои святые зерна разбросать. Чтоб Украина светом озарилась, Чтоб до краев был полон наш сусек, Чтоб солнце благостное отразилось На вольных водах украинских рек, Чтоб братьев всех — участников похода, Как прежде, Киев в дни торжеств встречал И триумфальной музыкой звучал Свободный гимн свободного народа! 1943 Перевод Н. Ушакова

64. ЗНАМЯ НА ШТЫКЕ

Он первый пробежал холмом крутым, В вишневых черных зарослях залег, Молчал и слушал. Смертью пахнул дым, Дурманил травяным настоем лог. Еще разрывы мин взрывали склон И танк немецкий лязгал за мостом, Но близкую победу видел он В своем тяжелом подвиге простом. Земля отцов и дедов, их могил, Земля его потомков и детей,— Он полз по ней и, прижимаясь, рыл Ее под громом вражьих батарей. И вот дополз не раненый, живой, Боец упорный, смелый, и на миг К земле, в весенний прелый перегной. Всем телом яростным своим приник. А где-то рядом стукнул пулемет. Хлестнул свинцом и замолчал в кустах. Боец привстал, подался вдруг вперед, Взмахнул рукою. Смертоносный взмах. Удар. Огонь. Осколков злобный свист, И прокатилась гулкая волна. На кучу дымных желтых гильз фашист Упал мешком зеленого сукна И, на убитого не поглядев, Взведя винтовку меткую свою, Боец понес на запад правый гнев, Чтоб покарать и отомстить в бою. В развалинах, в пожарищах, в дыму Встает село родное перед ним,— Но как скорее передать ему Весть радостную пустырям глухим, Чтоб вышли все из ям и погребов, Чтоб дети из потемок поднялись, Взглянули бы на первоцвет лугов, На голубую солнечную высь, Чтоб люди знали, что вернулись к ним Весна и радость, дружба и тепло, Что с Первым мая, с солнцем золотым Пришел их воин в черное село? То праздник Мая в музыке войны, В симфонии победной канонад Вошел в село. Труби, трубач весны, Советский, метко пущенный снаряд! Стальные вихри. Орудийный гром. Бьют наши автоматы впереди. Взвивайся, знамя, и гори огнем, С победами на запад нас веди! Боец на площади пустой встает, Снимает вещевой мешок с плеча, Торжественно оттуда достает Припрятанный платок из кумача. Увидев красный флаг издалека, На площадь собирается народ,— Как майский мак, на острие штыка Сверкает знамя красное! Вперед! 1943 Перевод М. Зенкевича

65. ЭПИЗОД

Взревут свирепо маленькие птицы И ринутся грозе наперерез В пороховые тучи и в зарницы, В кривые трассы огненных завес. Холодный ветер яростно протрубит. Качнется поле. Сдвинется река. Веретено стального «ястребка» Сквозь облака отдушину прорубит. И синева заплещет под винтом, Вся в пламени грохочущего боя. И выплывет нежданно под тобой Крыло врага, клейменное крестом. Тогда сломай привычный ход полета. И бой узлом виражным завяжи. И на гашетку пальцы положи. И бей очередями с разворота. Сбей высоту и падай, как обвал, И, замаскировавшись облаками, Вновь поверни горячими руками Упругий, неподатливый штурвал. И выровняй, оглохнувши от грома, Свою машину в облачной тени. И, скорчившись в кабине, дотяни, Дожми до своего аэродрома. Откинь рывком прозрачное забрало. Окинь друзей тревожные ряды. Скажи сестре: «Хорошая, воды!» И улыбнись блаженно и устало. И к тишине прислушайся. Идут По циферблату маленькие стрелки. Тик-так, тик-так — как отзвук перестрелки. Не минуло и двадцати минут. 1943 Перевод А. Межирова

66. ХАРЬКОВ

Здесь каждая стена — свидетель славы, Здесь каждый дом — родной, любимый, свой. Кровавых лап немецких след кровавый Со стен своих святых навеки смой! Везде еще чернеют вражьи трупы, И где-то рядом длится жаркий бой. Но праздника серебряные трубы Уже гремят победно над тобой. Священны вы, победных труб раскаты. Ваш вещий голос юношески нов. Вас слышат Минск, и Киев, и Карпаты, И Черноморье, и высокий Львов… Тебе открылся свет освобожденья, Хотя еще гремит орудий гром. Ты был борцом, не знавшим примиренья, Был пленником, но вовсе не рабом… Ты ведал горе и не знал покоя, Ты был всегда на истинном пути И ждал прихода воинов-героев, Ты знал: они не могут не прийти. Они прошли по огненному полю, А воля их сильна — прочней, чем сталь. И с харьковского неба солнце воли Всей Украине озаряет даль. Ты поднял ныне красные знамена, Их правда проверялась на крови. Своих сынов ты знаешь поименно — На новый подвиг их благослови. Мужай в борьбе, и в гордости, и в чести. Мы шли к тебе, родимый. Мы пришли. Сияй звездой в немеркнущем созвездье Свободных городов родной земли. 1943 Перевод Л. Озерова