Стихотворения и поэмы

67. ЗНАМЯ ПОБЕДЫ

Еще снаряды рвутся за холмами И, вскрикнув, навзничь падают дома, Еще смердит в обуглившейся яме Горячая, удушливая тьма. Дымится камень, кровью обагренный. Куски железа скручены в узлы. Но город вольный и непокоренный Уже встает из пепла и золы. Проносят через взорванную площадь Сооруженный наскоро плакат. И он в руках наряженных девчат Живым и теплым пламенем полощет. На неостывшей танковой броне Лежат цветы, взращенные в печали, Которыми танкистов на войне Спасенные встречали и венчали. Труба играет впереди полков Железный марш великого похода, С ним в Харьков для народа и веков Навеки возвращается свобода. Марш кличет в бой: полки идут на бой, В незыблемом строю на подвиг бранный. И харьковских дивизий ветераны Несут на запад стяг бессмертный свой. 1943 Перевод А. Межирова

68. ПАМЯТИ ВАТУТИНА

Он вел полки под Белгородом в бой, С ним были у Чернигова солдаты, Обученные в школе боевой. И по его приказам встали в строй Победные, прославленные даты. Он вел полки у Киевских высот, В боях за гордый город златоглавый, В борьбе за исстрадавшийся народ, Как большевик, как воин-патриот, Солдат свободы, доблести и славы. Он вел полки в сраженья за Днепром, В лесах Волыни, на Карпатских склонах, Солдатский путь, отважному, знаком: Житомир, Луцк и Корсуньский разгром. И снова пламя славы на знаменах. Горынь и Смотрич. Обожженный Львов. Холодный блеск штыков у горизонта. И в боевых порядках, меж полков, Неколебим, спокоен и суров Испытанный военачальник фронта. В глаза победе властно он взглянул И сердцем ощутил ее начало. И, как воитель, победив, уснул. И, становясь в почетный караул, Его бессмертьем Родина венчала. 1943 Перевод А. Межирова

69–75. КИЕВСКИЕ ЭТЮДЫ

1 НА ЛЕВОМ БЕРЕГУ

Струи тумана — дымчатые стяги — Проплыли, низко зыблясь, вдоль земли, И видны стали кручи и овраги За тихой мглой днепровской — там, вдали. Седые склоны в ризах древней славы, Былинами воспетые холмы Безмолвно ждали, скорбно величавы, И перед ними преклонились мы. Над пепелищами Левобережья, Над кровью нив сквозь черный дым войны Узрели мы, чуть свет блеснул, забрезжа, Дома, холмы, святыни старины. Как дети, молча, в горести сердечной Мы всматривались в материнский лик, Когда твой образ, город вековечный, Бессмертно юный, вновь для нас возник. Обитель предков! Ты, благословляя, Взывала к нам, сияя за Днепром, Невзгоды темной пленница святая, Кровавым осененная венцом. Клуб ржавый гари, тяжкий и косматый, Зловеще виснет над челом твоим: Там пламя свищет, рыщет враг проклятый, Палач хохочет и рокочет дым. Я знаю: счастье к нам опять вернется. Дерзай, мужайся, радуйся, светлей! Но никогда на сердце не сотрется Рубец угрюмый этих дел и дней. Как гордый шрам на теле ветерана, Носи в себе до смерти тот рубец. Как сторож сердца, пусть живая рана Нам говорит: ты воин, ты боец. Сильны любовью, яростью могучи, Стояли мы в раздумье и тоске. Как турье стадо, киевские кручи На водопой сползали вниз к реке. В рассветной мгле, как меч, сверкал сурово Поток Днепра. И меч багряным стал. И меч взлетел. Ударил залп. И снова… Червонный облак в небе возрастал. Перевод М. Лозинского

2 НА УЛИЦЕ

Верю, знаю — ввек такой тяжелой Сердце не взволнуется тоской, Как в тот день на улицах Подола, В день, когда вошел я в город мой. Стелет осень дымы золотые Над пустынным киевским холмом, И кричат развалины немые — И любовь, и горе в крике том. Протянув раздробленные руки И сквозя проломами голов, Высятся над смрадной пылью, в муке, Призраки загубленных домов. Молчаливы, гневны, темнолики, Вопиют мне на моем пути: «Посмотри на наш разгром великий. Посмотри, запомни, отомсти! Сделай всё, чтоб мы воскресли снова, Всё осиль и всё измерь вперед!» Сердце просветленно и сурово Подняло великой злобы гнет. Затверделый, гневом опаленный, Сгусток сердца, жги и багровей! Мститель-воин, им воспламененный, Стал на пепелище площадей. Если ж пуля тут его достанет, Чтобы он шатнулся и поник, Он вперед кровавым телом прянет, Во врага пред смертью вгонит штык. Перевод М. Лозинского

3 ОКОЛО УНИВЕРСИТЕТА

Шатались колонны огромного дома. Оконное лопалось в рамах стекло, Багровое пламя металось и жгло, Свой красный язык обнажив из пролома. И валятся залпы в горящий пролом, И рушится свод, неподвижный доселе, И книги, как птицы, на мокрой панели В отчаянье бьют обгорелым крылом. Ломаются стены, и падают в пламя С объятых огнем постаментов своих Поэты, мыслители, чтимые нами,— Высокие стражи бесчисленных книг. Где ты, поджигатель, бряцавший оружьем, Охваченный страхом трусливый злодей? Нет, ты не уйдешь! Мы тебя обнаружим В проклятой фашистской берлоге твоей! День судный подходит. Мы круг свой замкнули. Ты явишься в суд, чтобы кару понесть За пушкинский лик, исковерканный пулей, За очи Тараса, сожженные здесь; За Гёте, которого свергли с позором, За муки Белинского, раны Франко, За темя Шекспира, пробитое вором, За то, что Гомер оскорблен глубоко. Безумец, глумясь у подножия статуй, Ты свой потерял человеческий вид. Забыл ты, что здесь, угрожая расплатой, Разгневанный воин на страже стоит. Перевод Н. Заболоцкого

4 ЯР

Трава да глина, рыжие провалы, Замусоренный жуткой гнилью ров. Порывисто несется одичалый, Зловещий ветер выжженных холмов. Не побледнеть, не дрогнуть, не поникнуть — Стоять, как суд! Как ратный муж, стоять! Все клятвы бедны, чтобы клятву крикнуть, Недостает проклятий — проклинать. Простой овраг, захламленный и пыльный. Две бледные осины, старый клен. Нет, то не тишь! Неугасимый стон, Ста тысяч уст предсмертный стон бессильный. Сребристый пепел множества костей, Осколки лбов, обломки челюстей. Раздвинулись песчаные откосы. Ползут из ямы золотые косы. Тлен не разрушил, ветер не унес Мерцающее золото волос. В густой грязи поблескивают блёкло Очков разбитых старческие стекла, И дотлевает, втоптанный в песок, Окровавленный детский башмачок. Над глиной и песком лежит, как пена, Ужасный след стотысячного тлена. Замешан склизкий и тягучий клей Убогими останками людей. Здесь, что ни шаг, ревел костер багровый, Шипели нефтью жирные ключи И в трупах жадно рылись палачи, Чтоб поживиться с мертвецов обновой. Гнетущий, тяжкий, нестерпимый дым Вставал и нависал над страшным яром. Он веял смертью, он душил кошмаром, Вползал в дома страшилищем глухим. Сполохи рдяно-черные витали Над онемевшей в ужасе землей, Злым отблеском пути окровавляли, Окутывали Киев грязной мглой. Смотрели люди, схоронясь в жилища, Как за венцом кирилловских домов, За тополями дальнего кладбища Их плоть и кровь горит в дыму костров. Дыханьем смерти самый воздух выев, Плыл смрадный чад, тяжелый трупный жар, И видел Киев, гневнолицый Киев, Как в пламени метался Бабий Яр. Мы этот пламень помнить вечно будем, И этот пепел — он неискупим. Будь проклят тот, кто скажет нам: «Забудем». Будь проклят тот, кто скажет нам: «Простим!». 1943 Перевод М. Лозинского

5 УТРО

Над площадями, как в безлюдье рощ, Висит беззвучно тонкий, ровный дождь, И он нигде еще не потревожил Разостланной повсюду тишины. Еще не верит город, что он ожил, И звук и шум его еще страшны. Торжественная тишина благая Течет разливом в берегах домов, Больное сердце города лаская Предчувствием великих, добрых слов. Еще нигде они не прозвучали, Не раздались в убежищах людских, В глубокой яме, в каменном подвале, В могильном склепе, тайнике живых. Еще в глазах, укрывшийся глубоко, Мерцает ужас нестерпимых дней И женщины в колодцах водостока Тоскливо к сердцу жмут своих детей. Еще в пустой, разломанной халупе Струится запах серого дымка И теплится, чернея, кровь на трупе Врагом пристреленного старика. И дождь висит, и тишина, и дым Над всем кричащим, диким, бредовым. Казалось мне — так на черты родные, На скорбный, бледный материнский лик Взирает сын, взирает, как впервые, Чтоб помнить вечно, помнить каждый миг. Пройдут года, но это не сотрется. Всё виденное, прожитое зло На дне очей, в глубокой тьме колодца, Как твердые кристаллы, залегло. Я буду помнить каждый шаг мой трудный, Когда в тот день, в раздумии немом, Мы шли чрез город, грустный и безлюдный, Чрез площади, чрез парки над Днепром. Прошли весь город в тишине угрюмой, Сквозь боль и дождь, сквозь память и туман. Багряный флаг над обгорелой Думой И площадь вся в обломках, в язвах ран. Гигантский прах, кирпичный лом кровавый, Звон погнутых железных крестовин Да свежий холм над павшими со славой Среди пустых крещатицких руин. Струи густого, въедливого чада Над стынущим пожарищем домов И на песке каштанового сада Следы тяжелых прусских каблуков. Осенний дождь их смоет в миг единый, Но памяти вовеки не изгнать Насильника кровавую печать, Тяжелоступный, дикий след звериный… Стою среди развалин, онемев. Ни слез, ни слов. Сухой и светлый гнев. Дождь льет сильней, и ухо ясно слышит, Как звучно капли стали землю бить. Теплом пахнуло. Город тихо дышит. Он начинает жить. Перевод М. Лозинского

6 НА ПЛОЩАДИ

Вступают воины, раскинув знамена, На площадь, где толпа шумела вечевая. Где нерушимая возносится стена, На вражеских костях свою скрижаль вздымая, Где вечным заревом, прозрачна и ясна, Горит мозаика Софии парчевая, Где братски на восток рука устремлена, Движеньем булавы векам повелевая. И, здесь остановясь, снимают шлем стальной Пред славой прадедов, средь старого майдана, Потомки смелые, идущие на бой: Полтавский хлебороб, чабан из Казахстана, Московский сталевар, сибирский зверобой — Всей ратью чествуют свободного Богдана. Перевод М. Лозинского

7 ЗОДЧИЙ

Осенняя непогодь свищет В руинах пустынных жилищ, По мертвым развалинам рыщет, Во мраке шумит пепелищ. Кричит в распростертые окна, В расшатанных балках свистит, Струит дождевые волокна С обугленных, грязных плит. И долго под ветром руины, Проломы разбитой стены Гудят, и темны, и пустынны, Блужданием эха полны. И клок перегнивших обоев, С седьмого упав этажа, Трепещет средь голых покоев, Как свернутый свиток дрожа. И рвет золотистую ризу На площади скорбный каштан, И падает мрамор карниза В сухой городской бурьян. А непогодь свищет и вьется, И лужа в провале черна, И ржаво скрежещет и гнется Разбитая взрывом стена. И вдруг, разломившись по щели, Она обрывается вниз, И волны удушья взлетели И пальцами в горло впились. Как эту пропахшую тленом Пройти гигантскую падь? Уж этим умершим стенам Тепла никогда не видать. Уж больше по лестницам этим Никто не придет домой, Здесь песен мы больше не встретим, Души не увидим живой. И свет не блеснет тут знакомый, Квартал — как скелет мертвеца. Твой пепел, замученный дом мой, Огнем обжигает сердца. Я слышу: в народных глубинах И ярость, и клятва растет, И сердце горит… По руинам Задумчивый зодчий идет. В раздумье, в тоске, в молчанье Обходит он мертвый простор; Кварталы обугленных зданий Внимательный меряет взор. Он взгляды в провалы вперяет, Заботливо в окна глядит; Что тут мастерам помешает. Началу работ повредит? Кто в силах уйти от прозрений, Кто сердцем не склонен к мечте? Неясные тени видений Пред ним предстают в темноте. О нет, не позволит он боле Погаснуть виденью работ! Мечта закаляется волей, Из хаоса форма встает. Овеян великой мечтою, Он видит сквозь пепел домов: Здесь ляжет гигантской стрелою Проспекта блестящий покров. И встанут дома, и над ними Зажгутся в сиянье зари Планетами золотыми Лампионы и фонари. Ликующее половодье — Веселые толпы людей Идут и поют на свободе По улице новой своей. И ряд отраженных видений Мерцает подобьем картин В туманном граните ступеней, В кристальных озерах витрин. И настежь распахнуты входы В громады сверкающих зал, Где песня зовет в хороводы И счастье ведет карнавал. Исполненная ликованья, Здесь празднует толп череда Свой светлый триумф созиданья, Свой радостный подвиг труда. Сплетение тросов и балок Еще шевелится вдали, И челюсти землечерпалок Вгрызаются в тело земли; Еще розоватым и черным Ложится покровом гранит, Еще, наклоняясь над горном, Железо кузнец шевелит; И едкий разносится запах, И пыль порошит мастеров, И тянут лебедки на трапах Фигурный карниз куполов; Художник еще украшает Картинами новый дворец, Но сроки трудов истекают, И близок работы конец. На зеркало площади глянув, Дома поднялись в небосвод, Патруль колоннадных титанов Торжественно вышел вперед. Пятой упершись в основанье, Тела мускулистых колонн Хранят колоссальное зданье И воинской чести закон. Тут в бронзе воинственной славы, В граните трудов боевых Дом воина величавый Стены свои воздвиг. Как радостно будет потомку Войти в этот кованый зал, Где кромка вчеканена в кромку, Где слился с металлом металл! Здесь бронза вовек не затмится, Здесь каждый, торжественно-тих, Всмотреться торопится в лица Бессмертных героев своих. Каштаны вздымают свечи, И тополи рвутся ввысь, И шепоты их далече По кронам дерев пронеслись. И парк пышноцветно-тяжелый Шумит средь чугунных оград, И нежно струят маттиолы Свой сладкий густой аромат. Фонтанов прозрачные стебли… Пахучие вздохи куртин… Но шум, возникая, колеблет Молчанье далеких глубин. Над длинногудящим простором, Где арка висит над Днепром, Блестящим летит метеором Стремительный поезд метро. Всё стихло… И стала короче Струя упадающих вод. Раздумьем охваченный зодчий Упрямо шагает вперед. Обходит глухие кварталы, Склоняется в бездны пустот, Сквозь кучи камней и обвалы Упрямо шагает вперед. На мертвой стене оставляет Работ животворных знак. «Так будет!» — он нам обещает. Мы знаем, что будет так. 1945 Перевод Н. Заболоцкого

76–87. АНГЛИЙСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

1 ДУВРСКИЕ СКАЛЫ

Так вот она, махина меловая, Ползущая с нагих приморских скал, Где дуврский рейд грохочет, открывая Холодный свой, обрывистый оскал. Так вот она, твердыня Альбиона, Вот неказистый известковый щит, Передовая линия заслона, Что пред собой от века держит бритт. Так вот они, столбы ворот английских, В холодных скалах стиснутый канал, Меж берегов, заостренных и близких, В отливах нефти глянцевитый вал. Война оседлым лагерем стояла На скалах Дувра, на песках Кале. И трижды в день над волнами канала Зловещий грохот возникал во мгле. И сквозь туман штормов и снегопадов, Летя во тьму английских городов, Параболы скрежещущих снарядов Висели здесь аркадами мостов. Краснели волны и уступы мела, Когда, дорогу смертную прорыв, Железо Круппа выло и гремело И вырастал, как черный дуб, разрыв. В наш век война отменно долгорука, Легли на Дувр ручищ ее следы: Горелая громада виадука, Зубцы развалин, горький дым беды. Не этот дот бетонный низколобый, Не ребра тех заржавленных ежей. Не полисмен, черномундирный бобби, Остановил врага у рубежей. В другой стране решалась ваша доля. Британские крутые берега! …Полынь степей, курган донского поля Да русская широкая река. Врагам затем лишь силы не хватило Сковать Ла-Манш понтоном иль мостом, Что Волга их навеки поглотила. Британия! Ты помнишь ли о том? Перевод П. Антокольского

2 БИГ БЕН

Над Темзою туман плывет И тихий хрип сирен. Во мглу, как черное копье, Врезается Биг Бен. [40] Стоит костлявый часовой Старинных двух палат, И дергается в тьме ночной Усатый циферблат. На шпиле светится всегда Огонь, как бы маяк. Но где же призраки-суда, Которым дал он знак? Кто сверил с циферблатом ход Неумолимых лет? Он слепо смотрит в небосвод — Ни факел, ни рассвет. В сиянье меркнущем стоит Гранитный гренадер, Как знак, что до сих пор кипит В палате долгий спор. Ораторы — им не до сна. Их речь накалена, Хоть вождь — Измена, лорд — Война, Компания одна… И знает ветеран-солдат, Нескладный, длинный Бен, Что в многословье двух палат Немало лишних сцен. Что джентльменов крупный торг Свершится без рацей — На всё, что им велит Нью-Йорк, Лишь отвечай: «О’кей!» «Я, — Бен бормочет, — в стороне. Король довольно мил, Но речь свою, сдается мне, У янки одолжил. Он сокращает, говорят, Роскошный штат палат; Не требует больших затрат Сорок девятый штат. Уверен Уолл-стрит, притом Готов он утверждать: Коль бритт не хочет стать рабом, Лакеем может стать. За доллары вожди и знать Весь остров отдадут, Чтоб сохранить, чтоб не отдать Усадебный уют. Хоть и привлек таких людей Заморский джентльмен, Но не изрек народ: „О’кей!“, „О нет!“» — промолвил Бен. Как быстро гордый век проплыл И как дворец зачах! Где порох заговоров был, Теперь там только прах. Биг Бен, усач солдат, сквозь тьму Часов считает бой. Быть может, стража ни к чему, Не нужен часовой! Не поплывет вперед — о нет! — Не сдвинет рубежи Застрявший на мели скелет Готической баржи. Ну что ж! Торчи и сторожи, Худой, высокий Бен, Груз старой кривды, старой лжи Сутяг, бумаг, измен. И подтянул солдат-старик Изношенный камзол, До сердца, кажется, проник Двух стрелок злой укол. И древней башни зазвучал Его понурый бас — Он всё печальней измерял Имперский долгий час. Восток в заре, а тут лишь звон У темных, старых стен… Ускорь, ускорь же ход времен, Биг Бен, Биг Бен, Биг Бен! Перевод М. Светлова

40

Биг Бен — Большой, Длинный Бен — название башни с часами у здания парламента в Лондоне.