Стихотворения и поэмы

152. «На душистом ветерке, что, пролетая…»

На душистом ветерке, что, пролетая, Подул внезапно, в шелесте шелков, Во всем, где мелочь самая простая Тревожит душу, средь ночных часов, Когда мечтанья не дают покоя, Виденья приплывают издали,— Всегда со мной тепло твое живое, Могучее, как теплота земли. И этих волн приливы и отливы Напоминают вечную игру. Я до конца почувствую, вберу Их каждый вздох и выдох торопливый. Всё существо, вся трепетная сила Моей души охвачены без слов Их ритмами и таинством веков, Что нас с тобой навек соединило. Перевод А. Чепурова

153. ВСПЫШКА СОЗВЕЗДИИ

Ночь осени. Внезапный звездопад. Разящих метеоров рикошеты, И брызги звезд, летящих из Плеяд, И жгучий прах распавшейся кометы. Над нами бездн и бурь круговорот Рождения и гибели круженье, И взрывы сотрясают небосвод… То звездопад иль предостереженье, Чтоб не теряла свой ориентир В пучинах океана мирового Звезда людей — неповторимый мир Единственного разума живого? 1978 Перевод Н. Кондаковой

154. ТИШИНА

Узкой тропинкою в сумерки чащи тихо войду, словно в белый собор,— в этот покой, величаво молчащий, в этот пустынный заснеженный бор. Тропка не вскрикнет, не скрипнет, покуда спят неподвижных сугробов тела. Разве что вспыхнет снегирь красногрудо, снег осыпая касаньем крыла. Тайну молчания вещих мгновений мне ли изведать сегодня сполна? Сладкой истомой лесных наваждений мягко колышет меня тишина. Счастья и горечи переплетенье, все увлечения прожитых дней — в зыбких виденьях, в безмолвном струенье сомнамбулических плавных теней… Глубже вздохни, о былом не жалея, тихо входя по тропинке лесной на бесконечные эти аллеи, в вечность протянутые тишиной. 1978 Перевод Ю. Мезенко

155. «Чебрец и вереск, мшистые холмы…»

Н. Б.

Чебрец и вереск, мшистые холмы, и цепкий дрок, и горечавки нить… С тобою часто отправлялись мы по луговинам киевским бродить. И вновь ступили мы на влажный склон, где вереск протянулся до небес, куда неудержимо испокон плывет-плывет Пуща-Водицкий лес. Ты помнишь? Скоро будет тридцать лет, когда впервые мы пришли с тобой сюда, где стелет вересковый цвет соцветий бледных трепет молодой. Ты наклонилась осторожно. Ты срываешь лиловатый огонек, чтоб пронести хрустящие цветы сквозь дни воспоминаний и дорог. Сияет он, мерцает, не угас цветенья тихий свет, невытоптанный след исхоженных путей и пережитых лет, что памятью теперь освящены для нас. 1978 Перевод Ю. Мезенко

156. «Пусть опаленным ртом еще хоть раз коснусь…»

…Пусть опаленным ртом еще хоть раз коснусь Я животворного, как молодость, настоя Воспоминаний, — эта радость, эта грусть Врачует душу, всё ранимое, живое. Боль сладкая, ты — след невозвратимых лет, Надежд, иллюзий плод неимоверный, Тревожный взлет событий, дней, планет И светлая печаль любови первой. О, юношеских тайн заветный материк. Как плавно ты возник, лишь память захотела; Ты веешь теплотой любви, июля, тела И горьковатым ароматом земляник,— Дышу их россыпью, их горькотой земной И, грусти преисполнившись лучистой, Склоняюсь над пахучею землей. О, этот день блаженный и душистый! Навек запомню я, на жизнь и на потом Твои лучи, и запахи, и сладости. Сияй, искристый, обдавай теплом Меня и в час моей последней радости. 1979 Перевод Ю. Мориц

157. « Мы столько дорог одолели вдвоем…»

Мы столько дорог одолели вдвоем — Чего не случалось в пути? Тревога и поиск, отвес и подъем, И трудно, и чудно идти. Путем столбовым и окольной межой Мы шли — иногда наугад. Но всё, что собрали, согрели душой,— Сокровище сущее, клад. Крупицу такого утратить нам жаль, Ни щепки не бросим на слом,— Отчаянье, каждая наша печаль, Померкнув, задышит теплом. Мы руки протянем в далекие дни, К теплу пережитой тревоги, И ты мне так радостно скажешь: «Взгляни, Как руки сплелись и дороги». Отчаянья клещи, кинжалы разлук — Никто разрубить бы не смог Сплетение клятвенно сомкнутых рук И пройденных вместе дорог. 1979 Перевод Ю. Мориц

158. «В себе самом, как в келье затхлой, замыкаться…»

В себе самом, как в келье затхлой, замыкаться, Встреч избегать, и веских слов бояться, И дряхлость мыслей волочить уныло, Как тень за тенью, следом за собой? Ужель вот так ты будешь за судьбой Брести, тащиться дальше через силу? Ужель приснилось? Померещилось? Почудилось? Теперь истаяло, зачахло, улетучилось? Ужель бесследно канет в забытье И знать не будешь, где чужое, где твое? Иль только грезится? Во сне воображается, Где побывал, где был и видел то, чем жил? И, как немой слепец, забвенье приближается Тайком на склоне дней и на исходе сил. Гони его, кляни, голодного, усердного, Пусть память занесет над ним свои бичи, Чтоб прожитого здесь, неверного и верного, Тебе не позабыть, — вставай, взывай, кричи! 1979 Перевод Ю. Мориц

159. ШЕПОТ

…К своим душевным шепотам заветным Приникни чутким слухом и поймешь — Из памяти, чья глубь грузнее грозных нош, Ничто, ничто не возвращается в ответ нам, Лишь эха позднего изменчивая дрожь. Дрожащий отзвук голосов, умолкших ранее, Тень отлетевших ранее теней, Дрожащий отблеск прежнего сияния, Летучий пепел вымерших огней. Глухой пустырь окаменелой старости. Беги, душа, чтоб ты опять могла Увидеть, как воскреснет свежесть радости На пастбище, истоптанном дотла. Так мало нужно для ростков счастливости — Роса и солнце в голубом ковше. Напейся всласть, воспрянь, чтоб радость вынести В последний путь, назначенный душе. Глубь сердца слушай, словно глубь колодца,— Еще звенит ли там живой ручей? А грянет тишь — замри, пускай начнется Мгновенье вечной тишины твоей. 1979 Перевод Ю. Мориц

160. БЕЛЫЙ ЦВЕТ ШИПОВНИКА

Памяти Всеволода Иванова Сияет снова куст — цветет шиповник белый, Когда-то привезенный мне из Подмосковья. Его лучистостью украинской согрело. Я радуюсь красе, не налюбуюсь вновь я Подарком друга, — он так гордо смотрит: «Здесь я» Как драгоценности, несет бутонов кисти. В нем запах теплых роз, и дышат летом листья, И светятся соцветья, как созвездья, И трепет пчел звучит, как благовестный хор. Шиповник весь гудит торжественным хоралом. Он — словно белый храм. Перед его порталом Стою задумавшись. И вспомнил я собор, Что с другом видел я над Нерлею-рекою,— К нему мы подошли. И смолкли мы вдвоем. Воспоминания нахлынули волною, И прошлое меня овеяло крылом. Нет, мне не позабыть тот храм неповторимый, Те дни блаженные, луга в узорах те, И чистый небосклон, и свет, кругом струимый. Сиянье высилось в прекрасной простоте. Цветку шиповника виссон подобен белый Пречистых светлых стен. Священный этот храм Встал, как порыв души, безудержный и смелый, Поднявшись к высоте, к бездонным небесам. Мой друг, как хорошо он эти знал порывы, Боль горьких неудач и триумфальный взлет. Всё знал, и бушевал, и поседел, но живы Года тревожные трудов, забот, невзгод. То северный был храм. Прохладен и неярок, Вздымался он в простом и точном ритме линий. С каким достоинством и благородством арок Он высился на ткани неба синей! И серебрился блеск, такой же, как на храме, На жемчуге реки, на волнах этих вод. Торжественен и строг над Нерлею встает Преславный храм. Над лугом перед нами Он гордо высится, красой нас покоряя,— Тот храм, воздвигнутый на похвалу векам. Благоговейно мы вступили в древний храм — В храм, переполненный молчанием — до края. Мой друг вошел и стал. Его пытливый взор Прикован к фризам, где видны изображенья Суровых воинов, готовых для сраженья, И дев таинственных. Потряс его собор. В тимпанах стиснуты, сплетались молчаливо Крутые контуры одетых камнем мифов, Орлов крылатых спор и схватки грозных грифов. Узлы тяжелые растений, их извивы. И в мощи образов, в торжественности строгой Славянский светлый свет тогда открылся нам, И стала радостным спокойствием тревога. Шиповник белый цвел. Сиял нам белый храм. 1979 Перевод Вяч. Иванова

161. ЕГО ГЛАЗА

Глазами в глаза он глядит постоянно Мне в самую душу, прищурясь немного, Глазами, которыми полно и строго Эпохи до самых глубин осиянны. Глазами, которыми он без ошибки Сквозь время, пространство и фата-морганы Провидит мгновенья решающей сшибки, Мгновения судорог, взрыва вулкана. Но даже когда горизонт опояской Огня охватило зловеще и жутко, Сияли они теплотою и лаской От смеха ребячьего, песни и шутки. И вечность они измеряли, и атом Могли отобрать, и пронзить непроглядность, И видели творческой силы громадность В приливах аккордов «Апассионаты». И света не скрыли осевшие веки, В бессмертье своем через годы и версты Они испытуют и будут вовеки Испытывать жестко, решительно, просто. И пусть твоя суть будет им отворима, Ты ими поверишь души своей недра, И правда во всей своей сложности щедрой Тебе отворится, едина и зрима. Тогда в твоем сердце не будет чулана Для злобы мещанской, для рваческой спеси, Развеются напрочь, уйдут, как с туманом, Точащие дух смертоносные смеси. И ты ощутишь себя силой живейшей, Лишь ленинский шаг для себя допуская. Ведь в ленинском слове — весь путь твой дальнейший, Ведь в ленинском взоре — вся зоркость людская. 1980 Перевод Ал. Ал. Щербакова

162. ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Хрустящим золотом вечернего мороза Покрыты ветки в вышине хрустальной. На сердце — звонко и чуть-чуть печально, Как после синего прозрачного наркоза. Симптомы светлые выздоровленья, Идут желанья, мысли мерным ходом, Лечусь питьем от переутомленья — Настоянным на хвое кислородом. И так они певучи и зовущи, Аллеи эти ветровея, стужи, Старинные целительные пущи, Где пост и песня врачевали души. И ныне, песни моего народа, Как кислород, вы лечите недуги, Сливая человека и природу В гармонии могущественном духе. И я, шагая, всё о вас загадываю, И знаю, нет, не пошатнусь, а выстою, Вновь укрепленный вашею отрадою, Красою вашею, бессмертною и чистою. Декабрь 1980 Перевод П. Жура