Стихотворения и поэмы

Не позднее 21 марта 1818

ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ

Мой милый Рейнолдс! Вечером, в постели, Когда я засыпал, ко мне слетели Воспоминанья: дикий, странный рой Порой смешных, пугающих порой Видений, — все, что несоединимо: Взгляд ведьмы над устами херувима; Вольтер в броне и шлеме, со щитом; Царь Александр в колпаке ночном; У зеркала Сократ в подтяжках длинных; И Хэзлитт у мисс Эджворт на крестинах; И Юний Брут, под мухою чуть-чуть, Уверенно держащий в Сохо путь. Кто избежал подобных встреч? Возможно, Какой-нибудь счастливец бестревожный, Кому в окно не всовывался бес И в спальню хвост русалочий не лез; Кому мерещатся повсюду арфы Эоловы, венки, букеты, шарфы И прочие отрадные тона. Но жизнь грубей — и требует она Все новых жертв; взлетает нож, как птица, В руке жреца, и белая телица Мычит, изнемогая от тоски; И, заглушая все, визжат рожки, Творятся возлиянья торопливо; Из-за зеленых гор на гладь залива Выходит белый парус; мореход Бросает якорь в лоно светлых вод, И гимн плывет над морем и над сушей… Теперь о чудном Острове послушай! Там Замок Очарованный стоит, До половины стен листвою скрыт, Еще дрожащей от меча Урганды… О, если б Феба точные команды Тот Замок описать мне помогли И друга средь недуга развлекли! Он может показаться чем угодно — Жилищем Мерлина, скалой бесплодной Иль призраком; взгляни на островки Озерные — и эти ручейки Проворные, что кажутся живыми, К любви и ненависти не глухими,— И гору, что похожа на курган, Где спящий похоронен великан. Часть Замка, вместе с Троном чародейским, Построена была Волхвом халдейским; Другая часть — спустя две тыщи лет — Бароном, исполняющим обет; Одна из башен — кающейся тяжко Лапландской Ведьмой, ставшею монашкой; И много здесь неназванных частей, Построенных под стоны всех чертей. И кажется, что двери замка сами Умеют растворяться пред гостями; Что створки ставен и замки дверей Знакомы с пальчиками нежных фей; А окна светятся голубовато, Как будто край небес после заката Иль взор завороженных женских глаз, Когда звучит о старине рассказ. Глянь! из туманной дали вырастая, Плывет сюда галера золотая! Три ряда весел, поднимаясь в ряд, Ее бесшумно к берегу стремят; Вот в тень скалы она вошла — и скрылась; Труба пропела, — эхо прокатилось Над Озером; испуганный пастух, Забыв овец, помчался во весь дух В деревню; но рассказ его о «чарах» Не поразил ни молодых, ни старых. О, если бы всегда брала мечта У солнца заходящего цвета, Заката краски, яркие как пламя! — Чтоб день души не омрачать тенями Ночей бесплодных. В этот мир борьбой Мы призваны; но, впрочем, вымпел мой Не плещется на адмиральском штоке, И не даю я мудрости уроки. Высокий смысл, любовь к добру и злу Да не вменят вовек ни в похвалу, Ни в порицанье мне; не в нашей власти Суть мира изменить хотя б отчасти. Но мысль об этом мучит все равно. Ужель воображенью суждено, Стремясь из тесных рамок, очутиться В чистилище слепом, где век томиться — И правды не добиться? Есть изъян Во всяком счастье: мысль! Она в туман Полуденное солнце облекает И пенье соловья нам отравляет. Мой милый Рейнолдс! Я бы рассказал О повести, что я вчера читал На Устричной скале, — да не читалось! Был тихий вечер, море колыхалось Успокоительною пеленой, Обведено серебряной каймой По берегу; на спинах волн зеленых Всплывали стебли водорослей сонных; Мне было и отрадно, и легко; Но я вгляделся слишком глубоко В пучину океана мирового, Где каждый жаждет проглотить другого, Где правят сила, голод и испуг; И предо мною обнажился вдруг Закон уничтоженья беспощадный, — И стало далеко не так отрадно. И тем же самым мысли заняты Сегодня, — хоть весенние цветы Я собирал и листья земляники,— Но все Закон мне представлялся дикий: Над жертвой Волк, с добычею Сова, Малиновка, с остервененьем льва Когтящая червя… Прочь, мрак угрюмый! Чужие мысли, черт бы их побрал! Я бы охотно колоколом стал Миссионерской церкви на Камчатке, Чтоб эту мерзость подавить в зачатке! Так будь же здрав, — и Том да будет здрав! — Я в пляс пущусь, тоску пинком прогнав. Но сотня строк — порядочная доза Для скверных виршей, так что «дальше — проза»…

25 марта 1818

* * *

Через холмы, через ручей, Лугом — на ярмарку в Долиш: Отведать коврижек и калачей И так поглазеть — всего лишь! Шалунье Бетти я предложил (Трепал ее юбки ветер): «Я буду твой Джек, а ты — моя Джил»,— И села со мною Бетти. «Кто-то идет! Кто-то идет!..» — «Ах, Бетти, это лишь ветер!» И без лишних слов, без дальних забот На спинку упала Бетти. «Ах, погоди! Ах, погляди!..» — «Прикуси язычок, малышка!» И смолкла она, внезапно хмельна, Свеженькая, как пышка. Ну как по пути не потерять С нею часок короткий? Как на лугу цветов не примять Ради такой красотки?

26 марта 1818

К ДЖ. Р.

О, будь неделя веком — и тогда На сотни лет год растянуться б мог; Разлук, свиданий шла бы череда, Румянец встречи не сходил со щек. За миг мы вечность прожили б с тобой, В одно биенье наши слив сердца: Безмерным стал бы краткий путь дневной, Чтоб наше счастье длилось без конца. О, мчаться в среду к Индским берегам, В четверг Левант роскошный навестить! Исчезло б время: удалось бы нам В мгновении все радости вместить. Как исполняются мечты, мой друг, Вчера — вдвоем с тобой — узнал я вдруг.

18—20 апреля 1818

ИЗАБЕЛЛА,

ИЛИ ГОРШОК С БАЗИЛИКОМ

ИСТОРИЯ ИЗ БОККАЧЧО

I

Прекрасная, младая Изабелла! Лоренцо, восхищенный пилигрим! Она душою нежною робела, За общей трапезой встречаясь с ним, И юноша тянулся к ней несмело, Ее блаженной близостью томим, — И по ночам вздыхал и плакал каждый, Обуреваемый любовной жаждой.

2

Так под единой крышей много дней Любовь была и горем, и отрадой; Он ежечасно думал лишь о ней, В дому, в лесу или под сенью сада,— Ей голос юноши звучал нежней, Чем шум листвы, чем рокот водопада,— И, образом его увлечена, Не раз губила вышивку она.

3

Томясь в своем покое одиноком, Он знал: она недалеко сейчас; И проникал он соколиным оком В ее окно, и видел каждый раз: По вечерам, в смирении глубоком, Молясь, она не опускает глаз, А ночью слышать жаждал с нетерпеньем, Как утром дева сходит по ступеням.

4

Печально миновал прекрасный май; Царила грусть июньскою порою. «О, завтра для меня наступит рай — Я сердце госпоже моей открою». «Коль он меня не любит, то пускай Навек расстанусь с прелестью земной…» Так грезили в полночный час они, Но тщетно длились горестные дни.

5

Младая дева мучилась дотоле, Пока не истощился цвет ланит,— Так мать, когда дитя кричит от боли, У колыбели тает и скорбит. Лоренцо думал: «Я не в силах боле Смотреть на муки. Сердце мне велит: Я ей мою любовь открыть посмею, Хоть для того, чтоб плакать вместе с нею».

6

Так он однажды утром возгласил. Но сердце было выпрыгнуть готово От робости; недоставало сил; Сердечный жар не дал сказать ни слова И всю его решимость погасил, — А мысль к невесте устремлялась снова. Кто любит, тот в один и тот же миг Бывает столь же кроток, сколь и дик.

7

Еще одна бы ночь над ним висела, Тоскою и любовью тяжела, — Когда бы не младая Изабелла, Взор не сводившая с его чела, — Что в это утро смертно побледнело. Она решилась и произнесла: «Лоренцо!..» — и умолкла столь же скоро, Все досказав одним сияньем взора.

8

«О Изабелла, я могу едва Решиться молвить о моей кручине; Люблю тебя, поверь в мои слова, Как веришь избранной тобой святыне; От мук душа моя почти мертва, — Я не посмел бы говорить и ныне, Но дольше не могу прожить и дня, В груди любовь безмолвно хороня.

9

Любовь моя! Зима уйдет, бушуя, С тобой весна, лучиста и чиста, Коснуться ныне алых роз хочу я, Бутонов, где таится теплота». И вот — сомкнулись рифмой поцелуя С устами девушки его уста; И, как росток под нежной лаской лета, Блаженство их вступило в час рассвета.

10

Они расстались, будто два цветка, Несомые волнами аромата, — Но встреча вновь была уже близка, Девица пела, радостью объята, Хваля стрелу умелого стрелка, А юноша стоял в лучах заката, Следил, как солнце падало во тьму, И радовался чувству своему.

11

И вновь сошлись они при первых звездах, Взошедших на хрустальный свод небес, И много раз встречались так при звездах, Взошедших на хрустальный свод небес, В беседке, где дышал цветами воздух, Укрытые от суетных словес, — Как жаль, что все изменится, что вскоре Пойдет молва об их великом горе.

12

Нет, им печали не было дано. Как много слез излито за влюбленных, Как много скорби с ними заодно, Как много воздыханий похоронных, — Как много повестей сочинено, Во злато и сафьян переплетенных; Лишь ту восторгом встретить не могу, Где Ариадна ждет на берегу.

13

Хотя в любви — от горечи великой Лекарство в малой сладости найдешь, — Дидона тенью странствует безликой, И нашей деве счастья не вернешь; Ее жених индийскою гвоздикой По смерти не был умащен, — так что ж, — Известно даже пчелам, что недаром Отравленный цветок манит нектаром.

14

В дому у братьев девушка жила. Неисчислимы были их доходы От шахт и фабрик, где царила мгла, — Где освещались факелами своды, Где под кнутами корчились тела Невольников, не ведавших свободы, — И люди, коченея, день-деньской Песок перемывали золотой.

15

Для них ловец жемчужин на Цейлоне Нырял, чтобы не вынырнуть потом; Для них, припав ко льду в предсмертном стоне, Лежал тюлень, пронзенный гарпуном; Для них вершились травли и погони; И меж людей, задавленных трудом, Два брата — бережливы, терпеливы — Вращали ловко жернова наживы.