Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Лето 1815
НА ПОЛУЧЕНИЕ ДИКОВИННОЙ МОРСКОЙ РАКОВИНЫ
И РУКОПИСИ СТИХОВ ОТ ВЫШЕУПОМЯНУТЫХ
ЛЕДИ
Не твой ли алмаз из Голконды слывет Блестящим, как льдинка с высокой вершины, Как перья колибри, когда он вспорхнет В лучах, преломленных сквозь брызги стремнины? Не твой ли тот кубок, отлитый на славу, Тот кубок для темных, искрящихся вин, Где, в золоте явлен, Армиду лукаву Лобзает Ринальдо, гроза сарацин? Не твой ли горячий скакун густогривый? Не твой ли тот меч, что врагов не щадит? Не твой ли тот рог, чьи так мощны призывы? Тебе ль Бритомартис вручила свой щит? Фиалки и розы на шарфе твоем Кто вышил по шелку, о юный воитель? Склонялась ли дама твоя над шитьем? Куда ты спешишь? Не в ее ли обитель? О доблестный рыцарь, светла твоя младость, Ты взыскан Фортуной и славой покрыт. Послушай же песню про светлую радость, Что властью поэзии счастье дарит. Вот свиток, где списана почерком тонким Лучистая песня про цепь и венок. Дано этим строкам — и светлым и звонким — Мой дух исцелять от недуга тревог. Сей купол изваян в обители фей, И здесь предавался тоске и смятенью, Покинут Титанией милой своей, Король Оберон под причудливой сенью. И лютни его безыскусный напев В ночи соловьев зачаровывал хоры, И духи внимали ему, онемев, И слезы блестели в очах у Авроры. Навек сохранит этот маленький свод Щемящих и нежных мелодий томленье. В нем лютня вздыхает и тихо поет, Бессмертно вовек заунывное пенье. И если я счастья и неги алкаю, То, сладостным запахом роз упоен, Я песню про цепь и венок повторяю, И сходит на душу пленительный сон. Прощай, храбрый Эрик! Светла твоя младость, Ты
Лето 1815
* * *
О женщина! когда тебя пустой, Капризной, лживой случай мне являет — Без доброты, что взоры потупляет, Раскаиваясь с кротостью святой В страданьях, причиненных красотой, В тех ранах, что сама же исцеляет, — То и тогда в восторге замирает Мой дух, пленен и восхищен тобой. Но если взором нежным, благосклонным Встречаешь ты, — каким огнем палим! — О, Небеса! — пойти на бой с драконом — Стать Калидором храбрым — иль самим Георгием — Леандром непреклонным — Чтоб только быть возлюбленным твоим! Глаза темно-фиалкового цвета, И руки в ямочках, и белизна Груди, и шелковых волос волна, — Кто скажет мне, как созерцать все это И не ослепнуть от такого света? Краса всегда повелевать вольна, — Пусть даже скромностью обделена И добродетелями не одета. Но все же быстролетна эта страсть: Я пообедал — и свободен снова; Но если прелести лица совпасть Случится с прелестью ума живого, — Мой слух распахнут, как акулья пасть, Чтоб милых уст не упустить ни слова. Ах, что за чудо это существо! Кто, на него взирая, не добреет? Она — ягненочек, который блеет, Прося мужской защиты. Божество Да покарает немощью того, Кто погубить неопытность посмеет, Кто в низости своей не пожалеет Сердечка нежного. Трудней всего Не думать и не тосковать о милой; Цветок ли попадется мне такой, Какой она, смущаясь, теребила, Иль снова засвистит певец лесной, — И счастья миг воскреснет с прежней силой, И мир дрожит за влажной пеленой. <1815>
К ОДИНОЧЕСТВУ
О, если осужден я жить с тобой, То не средь этих пасмурных строений! Пускай Природы благодатный гений Овеет нас над вольной крутизной! И в лес уйдем; и вот над головой Зеленых арок шевельнутся тени, Ручей блеснет в кустах, прыжок оленя Спугнет шмеля с качели травяной. Да, это — благо; но ловить в тиши Речь сладкую, где отзвуки души Мечтательной и дум невероломных, — Всего блаженней; выше нет отрад, Когда к твоим убежищам укромным Два сходных сердца вместе улетят. <Октябрь> 1815
ДЖОРДЖУ ФЕЛТОНУ МЭТЬЮ
Поэзия дарует наслажденье: Вдвойне прекрасней братство в песнопенье. О Мэтью! Кто бы указать сумел Судьбу отрадней, радостней удел, Чем тот, что выпал бардам столь известным? Они своим могуществом совместным Венком почтили Мельпомены храм: И льет на сердце пылкое бальзам Мысль о таком содружестве свободном, Возвышенном, прекрасном, благородном. Пристрастный друг! Напрасно за тобой Стремлюсь в края поэзии благой, Напрасно вторить я б хотел певучим, Несущимся над гладью вод созвучьям В Венеции, когда закат блестит И гондольер в его лучах скользит. Увы! Иных забот суровый ряд Меня зовет забыть лидийский лад, Держа мои стремления в оковах, И часто я страшусь: увижу ль снова На горизонте Феба первый луч И лик Авроры розовой меж туч, Услышу ль плеск в ручье наяды юной И эльфа легкий шорох ночью лунной? Подсмотрим ли опять с тобой вдвоем, Как сыплется с травы роса дождем, Когда под утро с празднеств тайных фея Спешит, незрима смертным, по аллее, Где яркая полночная луна Воздушной свитою окружена? Но если б мог я с Музой боязливой Забыть мгновений бег нетерпеливый — Во мраке улиц, средь тревог и зла Дарить восторг она б не снизошла. Мне явит дева взор свой благосклонный Там, только там — в тиши уединенной, Где, полон романтических причуд, Поэт себе отыскивал приют; Где сень дубов — друидов храм забвенный Хранит цветов весенних блеск мгновенный, Где над потоком клонят купы ив Ветвей своих сребристый перелив, Где кассии поникшие бутоны С побегами сплелись в глуши зеленой, Где из заглохшей чащи соловьи Разносят трели звонкие свои; Где меж подпор святилища лесного, Под тенью густолиственного крова Таящимся фиалкам нет числа, Где с наперстянкой борется пчела. Угрюмая руина там извечно Напоминает: радость быстротечна. Но тщетно все! О Мэтью, помоги Услышать Музы легкие шаги, Проникнуться высоким вдохновеньем: Вдвоем мы предадимся размышленьям — Как Чаттертона в запредельный мир Призвал, увенчан лаврами, Шекспир; Как мудрецы к бессмертной славе вящей Оставили в столетьях след слепящий. Нам стойкость Мильтона внушит почтенье; Мы вспомним тех, кто претерпел гоненья, Жестокость равнодушья, боль презренья — И муки превозмог, стремясь упорно На крыльях гения. Затем, бесспорно, С тобой мы всем по праву воздадим, Кто за свободу пал, непримирим: Швейцарец Телль, наш Альфред благородный И тот, чье имя в памяти народной — Бесстрашный Уоллес: вместе с Бернсом он Оплакан будет нами и почтен. Без этих, Фелтон, воодушевлений Не примет Муза от меня молений; К тебе она всегда благоволит — И сумерки сияньем озарит. Ведь ты когда-то был цветком на лоне Прозрачного источника на склоне, Откуда льются струи песен: раз Диана юная в рассветный час Там появилась и, рукой богини Тебя сорвав, по голубой пучине Навстречу Фебу отпустила в дар, И Аполлон горящею как жар Облек тебя златою чешуею. Ты умолчал — чему дивлюсь, не скрою, — Что стал ты гордым лебедем потом, И отразил кристальный водоем, Как в зеркале, вдруг облик мне знакомый… К чудесным превращениям влекомый, Ни разу не рассказывал ты мне О том, что скрыто в ясной глубине, О том, что видел ты в волне прибрежной, Сцеловывая корм с руки наяды нежной. Ноябрь 1815
К***
Если б ты во время оно Родилась — о, как влюбленно Славила б тебя молва! Но опишут ли слова Нежный облик твой чудесный, Ослепительно-небесный? Над лучистыми глазами Брови тонкими чертами, Словно молнии, легли: Чернотой они б могли Спорить с ворона крылами Над равнинными снегами. Темных локонов извивы, Словно лозы, прихотливы, Вяжут пышные узлы; И за каждым клубом мглы, Будто тайны откровенье — Перлов дивное явленье. Пряди мягкою волной Ниспадают смоляной, На концах змеясь упрямо, Точно кольца фимиама Ясным днем. А сладкозвучный Голос, с лаской неразлучный! А точеность легких ног! Дерзкий взор едва бы смог Проскользнуть к ступням желанным Под покровом тонкотканым, Где случается влюбленным Подстеречь их купидонам. Но порой они видны В блеске утренней волны, Подражая белизной Двум кувшинкам над водой. Если б ты в те дни блистала, Ты б десятой Музой стала. Тайну всем узнать пора: Талия — твоя сестра. Пусть отныне в этом мире Будет Грации четыре! Кем бы ты была тогда, В баснословные года Дивных рыцарских деяний? Серебристой легкой ткани Прихотливые узоры Не скрывали бы от взора Белизну груди твоей, Если б — нет судьбины злей! Панцирь не покрыл бы тайной Красоты необычайной. Косы шлем покрыл: средь туч Так гнездится солнца луч. Твой плюмаж молочнопенный Как над вазой драгоценной Хрупких лилий лепестки, Белоснежны и легки. Вот слуга твой горделиво Белой встряхивает гривой, Величаво выступая, Сбруей огненной блистая. Вижу я: в седле ты снова, К бранным подвигам готова; Срубит твой могучий меч Голову дракона с плеч — И конец коварным чарам! Но волшебников недаром Ты щадишь: смертельный яд И твои глаза таят. 14 февраля 1816
К***
Когда бы стал я юношей прекрасным, Тогда бы вздохами пленить я мог Твой нежный слух — ив сердце уголок Завоевал бы обожаньем страстным. Но не сразить мечом, мне неподвластным, Соперника: доспехи мне не впрок; Счастливым пастухом у милых ног Не трепетать мне перед взором ясным. Но все ж ты пламенно любима мною — И к розам Гиблы, что таят вино Росы пьянящей, шлешь мои мечтанья: В полночный час под бледною луною Из них гирлянду мне сплести дано Таинственною силой заклинанья. 14 (?) февраля 1816
* * *
Мне бы женщин, мне бы кружку, Табачка бы мне понюшку! Им готов служить всегда — Хоть до Страшного суда. Для меня желанней рая Эта Троица святая. Между осенью 1815 — июлем 1816
ВСТУПЛЕНИЕ В ПОЭМУ
О рыцарях я должен рассказать! С плюмажей белопенных ли начать? Мне видятся волшебные извивы Пера,
изысканны и горделивы: Молочную волну склоняет вниз И трепетно колеблет легкий бриз. Жезл Арчимаго властью чудодейной Не смог бы сотворить изгиб лилейный Слепяще белоснежного пера… Сравню ли с ним я наши кивера? О рыцарях я должен рассказать! Вот в битву устремляется опять Отважное копье. С высокой башни Взирает дева, как герой бесстрашный Разит ее обидчика: она, Восторженного трепета полна, Защитника приветствует с отрадой, В плащ кутаясь от утренней прохлады. Когда ж усталый рыцарь крепко спит, Его копье вода отобразит Под ясенем, средь неприметных гнезд: Их в гущине листвы свивает дрозд. Но буду ли рассказывать о том, Как мрачный воин яростным копьем. Насупив брови, грозно потрясает, Как древко в гневе бешено сжимает? Иль, войнам предпочтя суровый мир, Влеком он зовом чести на турнир, Где, зрителей искусством покоряя, Метнет копье рука его стальная? Нет, нет! Минуло все… И как дерзну Я тронуть лютни слабую струну, Чье эхо слышу средь камней замшелых И в темных залах замков опустелых? Сумею ль пир прославить — и вина Бутыли, осушенные до дна? А на стене — доспехов мирный сон Под сенью шелком вышитых знамен; И славное копье, и шлем с забралом, И щит со шпорою на поле алом? Красавицы походкою неслышной Кругом обходят зал, убранством пышный, Иль стайками, беседуя, толпятся; Так в небесах созвездия роятся. Но не о них я должен рассказать! Вот смелый конь — он рыцарю под стать, И гордый всадник хваткою могучей Обуздывает нрав его кипучий. О Спенсер! На возвышенном челе Лишь лавр напоминает о земле; Приветлив взгляд и взмах бровей свободен Как ясный Феб, твой облик благороден. Твоим огнем душа озарена И трепетом возвышенным полна. Великий бард! Мне дерзости хватило Призвать твой дух, чтоб благость осенила Мою стезю. Пусть, милостивый, он, Внезапностью смущен, Не возревнует, что другой поэт Пройдет тропой, где лучезарный след Либертас твой возлюбленный оставил. Я вымолю, чтоб он меня представил Смиренным в дерзновеньях новичком И преданным тебе учеником. Услышь его! Надеждой окрыленный, Я буду жить мечтой, что скоро склоны Зеленые увижу я холмов И цитадели в зарослях цветов. Весна 1816
КАЛИДОР
Фрагмент
По озеру веселый Калидор Скользит в челне. Пирует юный взор, Впивая прелесть мирного заката; Заря, как будто негою объята, Счастливый мир покинуть не спешит И запоздалый свет вокруг струит. Он смотрит ввысь, в лазурный свод прохладный, Душой взволнованной вбирая жадно Весь ясный окоем… пока, устав, Не погрузится взглядом в зелень трав На взгорьях и дерев, к воде склоненных В изысканных поклонах. Вот снова быстрый взгляд его летит За ласточкой: с восторгом он следит Ее полет причудливый и резкий И черных крыл коротенькие всплески, Где к озеру она прильнула вдруг, И по воде за кругом легкий круг… Челн острогрудый мягко рассекает Волну и с тихим плеском проникает В толпу кувшинок: листья их крупны, Соцветья снежной, влажной белизны, Как чаши, к небесам обращены И до краев полны росою чистой. Их защищает островок тенистый Средь озера. Здесь юноше открыт На всю округу несравненный вид. Любой, кто наделен душой и зреньем, Взирал бы с трепетом и восхищеньем, Как всходит лес по склонам синих гор К седым вершинам. Юный Калидор Приветствует знакомые картины. А по краям темнеющей долины Закатный свет играет золотой На каждой кроне, пышной и густой. Там кружат сойки, вспархивая с веток На крылышках затейливых расцветок. Средь леса башня ветхая стоит И, гордая, о прошлом не скорбит; Ее густые ели заслоняют, Что жесткие плоды с ветвей роняют. Невдалеке, увитая плющом, Виднеется часовенка с крестом; Там чистит перышки в оконной нише Сребристый голубь, что взмывает выше Пурпурных туч… А здесь от смуглых ив Тень зыбкая пересекла залив. Кой-где в укромном сумраке полянки Покажется бубенчик наперстянки, Созвездье незабудок над водой Ручья — и ствол березы молодой Изящно-стройный… Долго сей красою Наш рыцарь любовался: уж росою Кропилися цветы, когда вокруг Серебряной трубы разнесся звук. О радость! В замке страж со стен высоких Узрел в долине всадников далеких На белых скакунах: тот звук сулит С друзьями встречу! Калидор спешит Челн столкнуть и мчит к желанной цели, Не слыша первой соловьиной трели, Не замечая спящих лебедей, Стремясь увидеть дорогих гостей. Вот лодка обогнула мыс зеленый — Скорей, чем облетел бы шмель-сластена Два спелых персика, — и замерла У лестницы гранитной, что вела К угрюмым стенам замка. С нетерпеньем Взлетает юный рыцарь по ступеням, Толкает створы тяжкие дверей, Бежит меж залов, сводов, галерей — Скорей, скорей! Стук, топот, звон — о, сколько звуков милых! Волшебной пляской фей лазурнокрылых Не так был очарован Калидор, Как этой музыкой! В мощеный двор Он выбежал: два скакуна ретивых И две лошадки стройных и игривых Свой славный груз легко несут вперед Под грозной аркой поднятых ворот. С каким смятением благоговейным, Пылая, он припал к рукам лилейным Прекрасных дам! Как обмерла душа, Когда, спустить их наземь не спеша, Он нежные ступни сжимал руками… С приветными словами К нему склонялись всадницы с седла, И то ль у них на локонах была Роса — иль это влагу умиленья Щекою ощутил он… В упоенье Он прелесть вешнюю благословлял, Что бережно в руках держал. Нежнее пуха, облака свежее Рука лежала у него на шее Подобьем белоснежного вьюнка — Прекрасная, округлая рука; И к ней прильнув счастливою щекою, Он замер, полон негой неземною… Но добрый старый рыцарь Клеримон Окликнул юношу. Очнулся он — И сладостную ношу осторожно Спустил на землю. Быстро и тревожно Струилась кровь по жилам жарких рук, Но радость новую в нем вызвал звук Родного голоса. Ко лбу с почтеньем Прижал он длань, что гибнущим спасенье Дарила и на славные дела Его юнцом безвестным подняла. Меж тем среди пажей, лаская гриву Могучего коня, стоял красивый Изящный рыцарь: статен и высок, Плюмажем пышным он сшибить бы мог С верхушки гроздь рябины горьковатой Или задеть Гермеса шлем крылатый. Его искусно скованные латы Так плавно, гибко тело облегли — Нигде на свете их бы не сочли Стальной бронею, панцирем суровым: Казалось, что, сияющим покровом Одетый, лучезарный серафим, Сойдя с небес, предстал очам земным. «Вот рыцарь Гондибер!» — младому другу Сэр Клеримон сказал. Стопой упругой Блестящий воин к юноше шагнул И, улыбаясь, руку протянул В ответ на взгляд, горевший восхищеньем, И жаждой подвигов, и нетерпеньем. А Калидор, уже вводя гостей Под своды замка, не сводил очей С откинутого грозного забрала Над гордым лбом, со стали, что сверкала И вспыхивала, холодно-ярка, При свете ламп, свисавших с потолка. И вот в уютном зале все расселись, И гостьи милые уж нагляделись На розовые звездочки вьюна, Что густо обвился вокруг окна; Сэр Гондибер блестящие доспехи Сменил на легкий плащ — и без помехи Блаженствует; его почтенный друг С улыбкой ласковой глядит вокруг; А юноша историй жаждет славных О подвигах, победах, о неравных Боях с нечистой силой и о том, Как рыцарским избавлена мечом Красавица от гибели ужасной… При этом Калидор приник так страстно К рукам прелестных дев, и взор младой Такой горел отвагою мужской, Что в изумленье те переглянулись — И разом лучезарно улыбнулись. Прохладный ветерок в окне вздыхал И пламя свечки тихо колыхал; В ночи сливались филомелы пенье, Медвяных лип душистое цветенье, И странный клич трубы, и тишина, И в ясном небе полная луна, И мирный разговор людей счастливых, Как хор созвучный духов хлопотливых, Что на закате освещают путь Звезде вечерней… Безмятежен будь Их сон!.. <Весна 1816>
* * *
Тому, кто в городе был заточен, Такая радость — видеть над собою Открытый лик небес и на покое Дышать молитвой, тихой, точно сон. И счастлив тот, кто, сладко утомлен, Найдет в траве убежище от зноя И перечтет прекрасное, простое Преданье о любви былых времен. И, возвратившись к своему крыльцу, Услышав соловья в уснувшей чаще, Следя за тучкой, по небу скользящей, Он погрустит, что к скорому концу Подходит день, чтобы слезой блестящей У ангела скатиться по лицу. Июнь 1816
* * *
О, как люблю я в ясный летний час, Когда заката золото струится И облаков сребристых вереница Обласкана зефирами — хоть раз Уйти от тягот, что терзают нас, На миг от неотступных дум забыться И с просветленною душой укрыться В заглохшей чаще, радующей глаз. Там подвиги былого вспомнить вновь, Могилу Сидни, Мильтона гоненья, Величием волнующие кровь, Взмыть окрыленной рифмой на простор — И сладостные слезы вдохновенья Наполнят мне завороженный взор. Лето 1816
ДРУГУ, ПРИСЛАВШЕМУ МНЕ РОЗЫ
Бродил я утром по лугам счастливым; Когда вспорхнувший жаворонок рад Рассыпать вдруг росинок мириад, Мерцающих дрожащим переливом; Когда свой щит с узором прихотливым Подъемлет рыцарь — мой приметил взгляд Куст диких роз, что волшебство таят, Как жезл Титании в рывке ревнивом. Я упоен душистой красотой Бутонов — им на свете нет сравненья, И душу мне подарок щедрый твой Наполнил, Уэллс, восторгом утешенья: Мне прошептал хор лепестков живой О дружбе истинной и счастье примиренья.
Поделиться с друзьями: