Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма. Собрание сочинений
Шрифт:
Путь души — канатной плясуньи, по оригинальному образу С. Барта, — вечное балансирование над бездной страдания и смерти, пока в момент, когда «ропщет бубен» и «ждет стихия», она не восходит в вечное, «небес касаясь».
На первый взгляд темное и косноязычное стихотворение это становится ясным, стоит только внимательно вглядеться в него при свете поэтического светильника С. Барта.
Мир, в котором течет жизнь человека, — комната. За окном ее в «синей книге» небесной тайны звучит о чем-то вечность.
Но вот он — гонец смерти — внезапно входит в комнату жизни в белом облаке холода уничтожения. «О боль свершенья!» — восклицает поэт.
Строгие тени кладбища застыли на лице пришельца и иная скорбь — не житейская боль, не «кровный крик» страдания, срывающийся в «пустоту», — но иная, мудрая, тихая скорбь сознания неизбежности переплавления, преображения в смерти раскрывается в этом миге.
И, отступая, жизнь входит в «синюю книгу» неба, входит из явного в тайну, из тленного — в вечное…
Мировоззрение автора неуловимо. Оно раскрывается в области неосознанного.
Он любит холодные цвета «голубой» и «синий», подчеркивая ими метафизичность своих образов.
У его смерти — голубые глаза. Могила — голубая. Синий пламень переплавления в смерти. Синяя книга неба. Синий порог — кладбище. Синий весенний воздух.
Томление, вечная тоска, ожидание, тревога, неясные переживания и, наконец, тени и безмолвие наполняют его стихи.
Он воскрешает романтику.
В одном своем стихотворении он, одинокий, поет осанну «распятому Другу», в то время как чуждые им, толпясь, проходят мимо холма — вечной Голгофы — «стада поколений».
Смиренномудрое, одинокое утешение мукам он нашел в своем романтическом христианстве. Не потому ли так торжественно звучит его восторженное приветствие смерти. —
Великая радость во мне. Великая нежность. Без злобы Стихаю в преддверии гроба. Что было, то было во сне… Великая радость во мне.Мне остается сказать о форме и художественных приемах С. Барта.
Как в народных заговорах, в отдельных стихотворениях С. Барта повторяются одни и те же слова. Кажется, поэт снова и снова произносит их, опьяняясь их звучанием:
Синий пламень… синяя река… Синий пламень… первая строка… ……………… И плач… и плач… и плач… ……………… Казни меня, казнящий без вины, Казни любовь и царственные сны…Любит он повторять и обороты, одинаково строить соседние фразы, любит параллельные места. Любит начинать несколько фраз подряд «и», «как», «где». Любит повторять в одном стихотворении одни и те же строки.
Повторения его то стремительны:
Туда, туда в безликий тлен…то кажутся имеющими бесконечную длительность:
прощаясь навеки… навеки…то приобретают строгую значительность:
Вспомни. Вспомни. Смерть не всё сжигает.Рифма, в общем не богатая и иногда дающая осечку, у него подчеркнуто значительна главным образом не в конце, а в середине строчки:
Туда, туда, в безликий тлен Испить столикой жизни плен… ……………… Это ты, как виденье, легка. Это ты — сквозь века, сквозь скитанья…Как ни статичен, казалось бы, мир стихов С. Барта, в них много движения. Ощущение ритма движения в С. Барте обострено в зачет пластичности. Зато движение, о котором он повествует, видишь, точно воочию, присутствуешь при нем. Даже, как бы, ощущаешь ветер, производимый этим движением. Так, он пишет:
И тихо за синий порог, Покорно ступая, несут, пронесли Последнее утро земли. ……………… Твоя любовь как луч в снегах! Как зори в окна — настежь! настежь!Стремительность, покой, ускорение, замедление и мерность он умеет передать удачным словом, скачком через пустоту логического зияния, повторениями, замедлением или ускорением ритма и т. д. Недаром у него столько восклицательных и вопросительных знаков, тире и многоточий.
С. Барт испробовал много стихотворных размеров и все претворил, подчинил себе, окрасил своею индивидуальностью. Подражания в его стихах не чувствуется. Но сознается их родство лирике Тютчева и Блока.
Каждое его стихотворение имеет свою самостоятельную жизнь. Это завершенные до конца художественные единицы — я говорю о лучших его стихах. Со своими недостатками и достоинствами они входят в жизнь того, кто их понял и полюбил, входят как нечто живое — почти существа.
Сначала стихотворение звучит, потом звуки раскрываются в слова, а слова — в бездонную тайну вечного.
Таков их путь к читателю.
И я могу смело, не боясь впасть в преувеличение, сказать, что это единственный и истинный путь настоящей поэзии. То, чем оправдано и во веки веков закреплено ее существование в жизни.
Д. С. Гессен
Соломон Барт
(Из моих воспоминаний)
«Есть где-то в Польше такой человек — Барт; он пишет стихи, и я очень интересуюсь им и его стихами. Не могли бы вы разузнать, что он за человек, где он живет (кажется, его знает не то Гомолицкий, не то Бранд), и раздобыть его последнюю книжку стихов (не помню ее названия)». Так мне писал 3 января 1938 года из Праги Владимир Мансветов, поэт, член пражского «Скита». Я сам только недавно переехал в Варшаву, но уже довольно близко сошелся с Л. Н. Гомолицким. Мы встречались в редакции Меча, да и у него на дому я часто бывал. Они с Евой Марковной жили в тесной комнатенке, куда был вход из общего, коммунального коридора. По-моему, их дом находился на ул. Кручей, которая, однако, до войны была втрое уже, и все здания выглядели иначе. Мне бывает трудно восстановить топографию довоенной Варшавы. Ведь это было очень давно, это было в другом мире.