Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма. Собрание сочинений

98. «И палачу как скучно без затей…»

И палачу как скучно без затей. Как в небе много трепетных свечей. И я затеплил ярую свечу, И я всю ночь молюся палачу. Казни меня, казнящий без вины. Казни любовь и царственные сны. Тебе тоску в награду отдаю — Безмерную и вечную мою.

99. «Мы все пророки и предтечи…»

Мы все пророки и предтечи… Во мгле у призрачных дверей — Мы жаждем несказанной встречи, Неизреченных ждем речей. Над нами небо, бездна неба, Его немая пустота. И под ногами корка хлеба И смерти черная мета. Но мы порочны, мы жестоки — Хватаем, гложем, видим сны. Мы все предтечи и пророки Несуществующей страны.

100. «Я быть хочу один, когда я сплю…»

Я быть хочу один, когда я сплю. Ведь так легко подслушать, подсмотреть, Что больше света темноту люблю, Что мне отрадно будет умереть. Плотского плена довершая круг, Я отразился в сумраке души. И всходит утром солнце и испуг: Два светоча в мучительной глуши. Еще живу. Еще я взаперти. В борьбе с собой о стены мысль стучит. Но лишь во сне на верном я пути, Где всё в едином сокровенно спит.

101. «Пройдет, пройдет и это лето…»

Пройдет, пройдет и это лето И подтвердит, что я чужой, Что с солнечного парапета Лечу в извечный мрак ночной. Лечу сквозь чернозем, сквозь камень, Морей, планет и крови бег, Сквозь нежности пугливый пламень, Сквозь мудрости тишайший снег. Но лет следя и повторяя Всё тот же заданный урок, Порой в себе я постигаю Огня бессмертного намек. Здесь, по пути, на этом ложе — В объятьи трепетном земном — О, как мучительно мы схожи С великим солнечным огнем!

102. «Я вновь у запертых дверей…»

Я вновь у запертых дверей Стучусь к Тебе. Стучуся к Ней. И Ты — Она… И ты лишь бред, Пороши дым, пороши след… Что жизнь? Узорчатый платок, Судьбы завеса и замок. Зачем легка, зачем светла? И дышит, дышит смерти мгла. И как развеять эту муть, Понять молчанье, ночь, и путь, И ход звезды, и крови бег, И вскрики сердца в сон и в снег? Прорывы туч… Осколки дня… О, ветер, ветер, жизнь моя!

103. «Давно иссяк. Давно устал…»

Давно иссяк. Давно устал Угрюмый ветхий дом. И кто б ни шел, идет вдвоем, Входя в померкший зал. И стол, и жестких стульев ряд Косятся в зеркала. И по углам судьбы метла Сметает сор утрат. Уж снова ночь. За тишиной Растерт безликий гул. Ты только тень. Зачем на стул Садишься предо мной? О чем молчишь? Зачем темно? Что слышим? Что поймем? Вот дрогнул ночи водоем. Вот заглянул в окно. Окно дрожит… Рванулось ввысь… Летит… весь дом летит… Чей это крик? Чей с гулких плит Безумный крик: очнись? Чей это конь умчался вскачь? Так дайте ж свет скорей! И бег в свечах… И стук дверей… И плач, и плач, и плач…

104. «Давно, давно в беспамятстве, в болезни…»

Давно, давно в беспамятстве, в болезни Иль в детства тихой сонной полумгле, Меня пронзили звуки вещей песни, С тех пор неповторимой на земле. Я к ней тянулся шепотом, дыханьем, Вникал в шаги стихии огневой И замирал, во тьме, пред вражьим станом, Уму непостижимой полнотой. И помню я, как отлетела крыша, Раздались стены и взметнулся пол, И как впервые в небе я услышал Огромных звезд таинственный раскол. Шел спор великий, в вечности единый, Торжественно невозмутим и строг. И в населенной числами пустыне Кружил в пространстве непомерном Бог. А сердце человечье трепетало, Свой ломкий ритм сверяя с глубиной, И шло, и тяжко шло из горсти малой Своей земли на звездный водопой. И стала жизнь моя воспоминаньем. Темно очам от пламени в груди… На рубеже каком — о тайна грани! — Мне мысль — свое безумье приютить.

105. «Еще вчера я был безумным…»

Еще вчера я был безумным И шел неведомо куда… Привет отверженным и чумным И не любимым никогда. Пусть правит жизнью боль земная: Кто голоден и кто влюблен, — Есть тихий цвет, что, зацветая, Роняет лепестковый звон. Над каждым сердцем этот лепет… Еще вчера я шел туда, Где любят ночь, и смерть, и пепел, И не любимых никогда.

106. «Сжиматься, молчать по ночам…»

Сжиматься, молчать по ночам — Это всё, что еще возможно. Долог счет — по мертвым часам Считать свой день острожный. Все пути заслоняет стена, Все мечты заслоняет опыт, Только зуд, только блуд — семена Людской похотливой злобы. И всходит в своей вышине По утрам заря золотая, На страшной моей глубине Только смерть озаряя.

107. «Ты меня задушишь, день весенний!..»

Ты меня задушишь, день весенний! Опрокинут в небо — я лечу Из тяжелой волоокой лени В синюю воздушную парчу. Многошумный, гулкий лет апреля, День единый в яром ветре дней, Ты меня задушишь жаждой хмеля, Густотой и тугостью твоей. Выше! Круче! Кто дышать умеет? Кто умеет грудью брать ветра? Слышу: щеки и глаза твердеют: Нарастает звонкая кора.

108. «Восходит в ночь душа моя…»

Восходит в ночь душа моя. Мысль холодна, светла, спокойна, И сердце тишины достойно, Не ненавидя, не любя. О, ночь! О, непомерный круг Шагов… Прозрачный шаг стихии. Всё тише рокоты глухие, В душе рождая вещий звук. Расти, душа! Твой тайный день Овеян мглою тьмы и света. Твоим бессмертием одета Земная тающая сень.

109. «В тонкую кожу обута нога…»

В тонкую кожу обута нога: Смерти и ласки знобящая смежность. В сердце зажатая радость строга. Злая, змеиная, мудрая нежность, Гул неразъятый… Мучительный гул… Вечер. Деревья прикинулись бытом. Дышит Огромный. Звездами сверкнул В склепе, бессилием мысли прорытом. Тихо над книгой. Ладони скрестил. В скорби и в нежности то же сиянье. Те же ступени вдоль звездных перил. Та же тревога. И то же молчанье.