Стихотворения. Поэмы

13

Когда приехали они на поле брани, Садилось солнце и глядело на прощанье Опухшими от слез и красными глазами В пустую даль пространств с лугами и полями. Была покрыта сплошь земля телами павших И стаями ворон, покойников клевавших. И солнце было так потрясено картиной, Что поскорей ушло на дно морской пучины. Близ поля прежде пруд блистал красой излучин, Теперь он был, как кровь, багров и взбаламучен. Сейчас в его воде проточной, у верховий, Гусарский полк отмыл следы турецкой крови. Когда гусары кровь с себя в пруду отмыли, То в замок короля толпою проводили. Тот замок, отнятый назад в бою жестоком, От поля битвы был в соседстве недалеком. Чуть в замке собрались его однополчане, Приехал, опоздав, и Янчи на собранье. Он королевну ввел и с нею стал у входа, Как туча с радугой у края небосвода. Не ждав ее в живых, король при встрече с нею К принцессе бросился без памяти на шею. Он долго с ней стоял в восторге непритворном. Потом, опомнившись, сказал своим придворным: «Чтоб ознаменовать счастливое событье, На кухню поскорей за поваром сходите. И этот чародей, умом своим раскинув, Спроворит ужин нам для этих паладинов». «Я здесь уж, мой король,- вмешался в общий говор Случайно в комнату в тот миг вошедший повар.- В соседней зале все накрыто по-французски. Там дорогих гостей ждут вина и закуски». Его слова для всех приятно прозвучали, И заставлять просить себя они не стали. Вокруг столов с вином, в чаду мясного пара, Расселись без чинов немедленно гусары. Как с турками они расправились нещадно, Так обошлись с едой и влагой виноградной. И диво ли, что так они проголодались, Когда они с таким усердием сражались! В разгаре пиршества и оживленной встречи Приветствовал гостей король такою речью: «Я нечто важное скажу вам в заключенье, Внимайте, речь моя исполнена значенья». Гусары, как один, оставили кувшины, Чтоб вслушаться в слова седого властелина. А тот отпил глоток, откашлялся немного И начал речь свою торжественно и строго: «Скажи, как звать тебя, мой доблестный воитель И дочери моей достойный избавитель?» Тот отвечал: «Меня звать Янчи Кукуруза, И это прозвище ношу я без конфуза». Король заметил тут отважному герою: «Не беспокойся, мы дадим тебе другое. Мы в дом тебя введем, тебе мы станем тестем И примем в рыцари и Яношем окрестим. Ты дочку спас мою. Я думаю, законно, Чтоб ты венчался с ней, взяв королевну в жены. Я за тебя ее охотно выдам замуж. Займи мой трон и мне наследуй, витязь Янош. Я долго просидел на троне, долго правил, Давно пора, чтоб я другим его оставил. Я стар и болен стал в заботах государства, Прошу, смени меня и с нею сам поцарствуй. Я дам тебе свою корону золотую, И ничего взамен ее не попрошу я Сверх малого угла при замковой палате, Где мог бы я дожить остаток дней у зятя». Так говорил король. Гусары молчаливо Сидели, слушая, и лишь давались диву. А витязь Янош встал и, будто бы в угаре, Смутившись, отвечал седому государю: «Спасибо, государь, за добрые желанья! Но я не заслужил великодушной дани. Хоть редко снится сон такой, когда мы дремлем. Но для меня твой дар великий неприемлем. Наверно, ты не ждал, что я его отрину. Послушай быль мою, она тому причиной, Что на любезный дар ответил я отказом,- Не буду в тягость я тебе своим рассказом?» «Рассказывай, мой сын, без всяких отговорок. Едва ли знаешь ты, как нам ты мил и дорог». Так ободрял король простого рядового. Что Янош им сказал, повторим слово в слово:

14

«Сперва – как получил я имя Кукуруза? Средь кукурузных гряд нашли меня, бутуза. Та, что нашла меня и оказала помощь, Так прозвала меня. Я стал ее приемыш. Жена сквалыжника, большая сердоболка, Однажды занялась на огороде полкой И вдруг подобрала младенца-карапуза, Который нагишом лежал средь кукурузы. Я плакал, говорят. Она из состраданья Решила взять меня к себе на воспитанье. Любя ребят, она сама была бездетна, Но муж был скуп у ней. С ним спорить было тщетно. Как увидал меня, так, стыд теряя всякий, Стал бедную жену ругать он, как собаку. «Ты что, с ума сошла? Сокровище! Подкидыш! Чужого все равно за своего не выдашь!» А мужу та в ответ: «Еще б недоставало, Чтоб он остался там, живой ребенок малый! Когда б он там погиб, как я б могла своими Губами призывать потом господне имя? Да надо рассудить, ведь это не змееныш! Немного подрастет, окупится найденыш. Он даровой чабан для вас, для овцевода, И помощь мне в дому,- вот и вернет расходы». Сдавался злой ворчун, но на меня, по злобе, Смотрел всегда потом он косо, исподлобья, И если дел своих я чуточку не ладил, Он батогом меня и так и этак гладил. Так я и вырос бы среди пинков и брани, Ничем не скрасив тьмы такого прозябанья. Но я дружил с одной девчуркой белокурой,- Мне радостью она была в той жизни хмурой. Мать умерла давно у ней, у горемычной. Женился на другой отец ее вторично, Но умер вскоре вслед и он, и оказалось, Что с мачехою злой она одна осталась. Та девушка была мне розаном весенним, Единственным моим всегдашним утешеньем. Как я любил ее! Соседи в околотке Нас звали ласково: приходские сиротки. За то, чтобы ее увидеть было можно, Я жертвовал легко ватрушкою творожной. Как радовался я, когда я в день воскресный Мог вместе с ней играть средь детворы окрестной. Так дружно жили мы в ребячестве сначала, Когда же я подрос,- как сердце заиграло! За поцелуй ее или прикосновенье Я был готов весь мир отдать без рассужденья. Но мачехина злость, пинки и перебранки Ей отравляли жизнь,- бог не простит тиранке! Кто знает, что б еще с ней сделала старуха, Когда б не я. Востро со мной держала ухо! Но вот и для меня собачья жизнь настала: Хозяйка наша жить нам долго приказала. Не стало у меня той матери названой, Печальницы, меня нашедшей, мальчугана. Я жизнью закален и нравом не плаксивый, Слезинку для меня пролить – большое диво, Но на похоронах я плакал неуемно По доброй той душе, по матери приемной. А Илушка, кого назвал я розой вешней, Та плакала еще быть может, неутешней. Как было не рыдать? При жизни доброхотка Старалась обласкать, где чем могла, сиротку. Покойница не раз твердила перед смертью: «Не беспокойтесь, я вас поженю, поверьте, Ей-богу, поженю. Да что за шутки, право! А пара-то из вас получится на славу!» Слов тратить попусту бедняга не любила, И если б не сошла сама от нас в могилу, То обвенчала б нас, могу сказать наверно, Ни мужа не боясь, ни той старухи скверной. Но вот ушла она, и с ней ее обеты. Для нас настала ночь без всякого просвета. Как в памятные дни поры первоначальной, Друг к дружке льнули мы средь этой тьмы печальной. Но счастья не судил нам бог и отнял тоже Последний луч надежд и благодати божьей. Я стадо потерял, хоть овцы – не булавка. Хозяин разругал меня и дал отставку. Я с Илушкой тогда простился белокурой И по миру пошел, унылый и понурый. Я обошел весь свет с востока до заката. И видел многое, и поступил в солдаты. Когда я уходил, не заклинал я милой, Чтоб сердца своего другому не дарила. Она мне верила с таким же простодушьем. Мы знали – верности друг другу не нарушим. Располагать собой не властен, королевна. Я Илушку люблю и в мыслях с ней вседневно. Куда ни заберусь, куда себя ни дену, Кого ни встречу я, не будет ей замены».

15

Так Янош заключил, и все, кто были в зале, Под властью слов его сидели и молчали. Принцесса плакала, слезам давая волю, От жалости к нему и от сердечной боли. Король ему сказал: «Мой дорогой, помилуй, К женитьбе я тебя не принуждаю силой. Но чувства добрые, уж коль не этим браком, Позволь мне выразить другим посильным знаком». Подвалы отперев, велел он казначею Наполнить Яношу мешок казной своею. Он Яноша водить стал за собой повсюду,- Кругом до потолка сокровищ были груды. «Мой долг велик,- сказал король,- а деньги - малость. Возьми их. Отпустить тебя – такая жалость! Вернись в свое село, к оставленной невесте, На эти деньги с ней живи беспечно вместе. Я б не пустил тебя, но ты не уживешься. Ступай, ведь ты и так к своей голубке рвешься, А вы, его друзья, товарищи по роте, Останьтесь с нами здесь, живите тут в почете». Так говорил король, так было в самом деле. Все мысли Яноша домой в село летели. Сказал принцессе он и королю: «Простите»,- И на корабль пошел, назначенный к отплытью. Король и армия стояли у причала, И свита долго вслед ему с мостков кричала, Весь двор руками вслед ему махал со взморья, Покамест не исчез корабль в морском просторе.

16

Шел по морю корабль, в нем Янош находился, И ветер, в паруса вцепившись, выл и злился; Шел по морю корабль, прошедши много за ночь, Но дальше залетал мечтами витязь Янош. Он все перелетал, он несся без препятствий. О встрече думал он, о будущем богатстве. Он думал так: «Мой друг, тебе во сне не снится, Кто по морю к тебе на корабле стремится. К тебе спешит жених, чтоб браком сочетаться, И больше мук не знать, и больше не скитаться, И в радости зажить, и ею всех превысить, И впредь ни от кого на свете не зависеть. Хотя хозяин мой был скопидом и жила, Я все простил ему, и все во мне остыло. Притом повинен он в моем обогащенье. Я щедро награжу его по возвращенье». Вот Янош где витал своей мечтою смутной, Покамест плыл корабль и ветер дул попутный, От Франции вдали, в открытом океане, От Венгрии ж еще на большем расстоянье. Раз Янош вечером у вышки корабельной Взад и вперед бродил по палубе бесцельно. Матросам шкипер так сказал: «Заря румяна, Ребята, не было бы завтра урагана». Но Янош не слыхал, что молвили матросы. Клин аистов над ним как раз в то время несся. Шло дело к осени. Наверно, в те недели Они из Венгрии, с земли родной, летели. С восторгом он смотрел вослед их веренице. Скрываясь вдалеке, на юг летели птицы. Неся ему как бы далекие призывы Красивой Илушки и родины красивой.

17

На следующий день, как небо предвещало, С утра поднялся шквал, упорный и немалый. Плетями вихрь хлестал валы нетерпеливо, Валя их кувырком и им косматя гривы. Команда видела, что положенье трудно. Волна, как скорлупу, подбрасывала судно. Крепился экипаж. Он знал – момент опасный. Спасенья не было, и было все напрасно. Вот черный смерч нашел, корабль в его капкане. Бьют молнии, слепит их частое сверканье. Удар в корму, еще удар, корма пробита. Пропало все, конец дырявому корыту! Обломки корабля плывут, куски обшивки, Всплывают мертвецы, плывут снастей обрывки. А где ж герой наш? Что предпринял Янош-воин, Когда в корабль вода вбежала из пробоин? Ведь смерть уже почти взяла его за горло, И вдруг спасенья длань судьба ему простерла. Все выше гребни волн, вода несет все выше. Он достает рукой край облака нависший. С какого-то в воде торчавшего осколка Нацелившись, поймал он облако за холку И полетел, вися на нем, покамест туча Не врезалась концом в береговую кручу. Он на землю сошел. Упавши на колени, Вознес он господу за все благодаренье. Что клад его пропал, в том он не видел горя. Ведь главное, что сам не потонул он в море. Вот огляделся он: на выступе стремнины Тень грифова гнезда висела над равниной. Заметив, что птенцов кормила птица злая, Подумал Янош: «Вот кого я оседлаю». К гнезду подкравшись, он негаданно-нежданно Одним прыжком вскочил на птицу-великана, Пришпорил хищника, и тот раскинул крылья, И горы и моря под ними вдаль поплыли. Его бы сбросил гриф на дно глубин отвесных, Когда бы сам в тисках не очутился тесных, Но Янош обхватил ему бока умело, И, воле вопреки, с ним птица вдаль летела. Бог знает сколько стран мелькнуло по дороге. Случайно солнце раз взошло на холм отлогий И осветило вдруг внизу подъем неровный, И колокольни верх, и сельский двор церковный. Святые небеса! Он чуть не помешался. То был поселок их. Поселок приближался Все ниже гриф летел.- его земля манила. Он все искал, где сесть, он выбился из силы. Вот опустился гриф усталый на пригорок. И витязь Янош слез скорей с его закорок. Он позабыл про все и, не простившись с птицей, Шел, глядя на село и церкви черепицы. «Без золота иду и не довез подарка, Но сердцем рвусь к тебе,- оно, как прежде, жарко! А это, Илушка, всех царств земных превыше. Сейчас увижу я тебя, сейчас услышу». Подобных мыслей полн, прошел он сельский выгон, Вдоль виноградников околицы достиг он. Бочонок прозвенел и въехал воз в ограду. Он понял: у сельчан дни сбора винограда. Навстречу ехали тяжелые подводы. Никто не узнавал чужого пешехода. Вот за угол он взял, где, по его расчетам, Шла к Илушке тропа, и подошел к воротам. Перехватило дух от первой же попытки Открыть затвор, рукой притронуться к калитке. С волненьем справившись и замираньем сердца, Шагнул он – и чужой народ, нашел за дверцей. «Я не туда попал, тут есть другая тропка»,- Решил он, повернув опять дверную скобку. «Кого вы ищете?» – его в дверях светлицы Спросила новая какая-то жилица. Он отвечал кого. «О, милосердный боже! Простите, ваш загар, обветренная кожа, Я не узнала вас,- растерянно, негромко И вся смутясь, ему сказала незнакомка.- Прошу вас в дом. Зачем мы топчемся у входа? Я расскажу вам все, что было в эти годы». И, с гостем в дом войдя и севши у окошка, Так продолжала речь, помедливши немножко: «Неужто вы меня совсем не узнаёте? Девчурка, помните, боялась строгой тети? В те годы к Илушке ходили часто дети…» «Где Илушка сама, скорее мне ответьте!» «Где Илушка? – вздохнув и утерев слезинки, Переспросила эта женщина в косынке.- Что, дядя Янчи, мне сказать? Она в могиле. Не знали разве вы? Ее похоронили». Не рухнул на пол он затем, что слушал сидя. Поник он, ничего перед собой не видя, Но плакать он не мог. Прижавши к сердцу руку, Он как бы сдерживал нахлынувшую муку. Он долго так сидел, без всякого движенья, И тихо вдруг спросил, как после пробужденья: «Не замужем она? Нарочно, может, скрыли? Я б это предпочел. Чтоб только не в могиле. Я б увидал ее хоть раз еще единый, И сладкой стала б мне тогда моя кручина». Но не дождался он от женщины ответа И вздрогнул, заключив, что, значит, правда это.

18

И он закрыл лицо, чтоб горя скрыть улики, И слезы полились рекой у горемыки. Разбилась вдребезги вся жизнь, вся раскололась. Он что-то говорил, и прерывался голос. «Зачем я не погиб в бою от вражьей силы? Зачем морская хлябь меня не поглотила? Зачем я в мир пришел? Имело ль смысл родиться, Чтоб это пережить и с этим примириться?» И стала боль сдавать, как бы собой пресытясь. «Скажите,- спрашивал крестьянку Янош-витязь,- Как померла она и по какой причине?» «От безутешных слез, от долгого унынья. Пока вас не было, ведь мачеха-ехидна Вогнала в гроб ее напраслиной обидной. Замучила совсем, на сиротинке ездя, Зато сама теперь и мается в возмездье. Все было Илушке без вас кругом постыло. И вам она свой вздох последний посвятила. Она шептала: «Вот я ухожу отсюда. Мой Янчика, не плачь, я там с тобою буду». Так перешла она в тот мир легко и просто. Народу много шло за гробом до погоста. Никто пройти не мог, не прослезившись, мимо. Все плакали – она в селе была любима». «Скажите, где ее покоятся останки?» «Пойдемте на могилу»,- был ответ крестьянки. На кладбище, один, расставшись с провожатой, В безмолвье он упал лицом на холм покатый. Иные времена он вспоминал и сроки, Когда в ней все цвело, уста, глаза и щеки. Нет ничего теперь, все смерти вихрь развеял, Что он чрез жизнь пронес, что он в мечтах лелеял. Шло солнце на закат, румяня край дороги. Потом зарю сменил на небе серп двурогий. Безрадостно луна смотрела из тумана, Безрадостно он брел с могильного кургана. Но он вернулся вновь. Средь трав и повилики Рос на могиле куст – колючий розан дикий. Он ветку отломил и с думой невеселой Засунул черенок за отворот камзола. «Из праха сироты ты вырос, цветик сирый,- Сказал он,- будь со мной в путях далеких мира. Я сохраню тебя в дороге кругосветной, Покамест не пробьет мой смертный час заветный».

19

Два было у него дружка в житейском море, Два спутника в беде: булатный меч и горе. Сидело горе в нем и грудь тоскою ело, А меч сидел в ножнах, заржавевши без дела. Сменилось много лун, валили зимы скопом, Пока он шел и шел по неизвестным тропам. Весной, когда земля была в цветном уборе, Сказал он одному из двух собратьев – горю: «О горе, для чего всегда меня ты гложешь? Ты видишь, что меня ты доконать не можешь. Другого избери, других терзай, преследуй, Над теми, кто слабей, одерживай победу. Не гибнут от тоски,- все это бабьи бредни. Не от тебя удар я получу последний. Неравная борьба, опасность и невзгода, У вас молю себе смертельного исхода! Расстанемся добром, я сам тебя оставлю. И ты не мучь меня своей бесцельной травлей». Так он сказал, с тех пор закрыв страданью двери, Стараясь вспоминать поменьше о потере. С терзаньями тоски покончив в это время, Он жизни лишь тащил наскучившее бремя, Тащил, тащил и раз, весной, в дневную пору, Увидел воз в грязи среди густого бора. То воз был гончара,- гончар готов был плакать, Что воз так глубоко увяз, ушедши в слякоть. Гончар стегал коня по морде, дик и злобен, А возу хоть бы что,- нейдет он из колдобин. Вот Янош говорит: «Здорово, друг сердечный». Но злобно посмотрел ремесленник горшечный: «Проваливай-ка ты с твоим здоровьем к черту! С телегой я тут бьюсь уж скоро час четвертый». А Янош отвечал: «Не злись, мастеровщина!» «Да как не злиться мне, дорога – что трясина. С утра хлещу коня, обдергал все поводья, Знать, приросли к земле колесные ободья». «Ну что ж, не унывай, твоей беде поможем. А что там за большак бежит лесным изложьем?» «Какой большак?» – «Да вон, мелькает между елок». «Да это не большак, а так – глухой проселок». «Ну что ж, хотя б и он. Вон там, на повороте…» «Да нет, чур вас туда! Пойдете – пропадете. Никто не приходил оттуда цел-нетронут. Там великаний край, там люди камнем тонут». «Я сам уж рассужу,- мне, думаю, виднее, Давай-ка воз тащить. Возьмемся, да дружнее»,- Ответил Янош, сам схватился за нахлестку, Оглоблю потянул и вытащил повозку. Глаза у гончара расширились с тарелку, А Янош это все считал пустой безделкой. Стоял и вслед глядел горшечник, рот разинув, А Янош шел уже в пределы исполинов. Он шел и вдруг достиг границы пресловутой, Где всем бывал капут, где гибли смертью лютой. По рубежу земли поток кипучий мчался. В другой стране бы он большой рекой считался. У края на часах стоял детина ражий, Служивый великан из пограничной стражи. И Янош, вскинув взор, детину мерил снизу, Как башни городской зубцы или карнизы. Вдруг тот пробормотал: «Никак, ползет разведчик? А ну-ка поглядим, кто это? Человечек? Знать, пятки неспроста чесались беспрестанно, Сейчас я раздавлю его, как таракана». Но саблю поднял вверх над головой лазутчик. Не видел никогда жердяй таких колючек. Ступил он на клинок и, ногу вверх отдернув, Всей тяжестью в поток обрушился, как жернов. «Он плюхнулся как раз, как надо мне, в канаву,- Подумал Янош,- вот и мост для переправы». И, бросившись стремглав к громаде бездыханной, Чрез воду перешел легко по великану. Дозорный не успел еще пошевелиться, Как Янош был уже на том краю границы. Он саблею своей взмахнул со всею силой И жилу разрубил на шее у верзилы. Уж больше часовой с земли не подымался. Глазами зоркими вперед не уставлялся. Нашло на жизнь его внезапное затменье На вечность целую, наверное, не мене. Труп запрудил поток, и, хлынувши по телу, Мгновенно вся вода от крови покраснела. Что будет с Яношем? Терпеньем запасемся: В свой срок мы не спеша до цели доберемся.

20

Все дальше Янош шел лесистым буераком, Ошеломленный всем, и деревом и злаком. В тех дебрях что ни шаг он видел тьмы диковин, К которым он не мог остаться хладнокровен. Деревья тут росли, и вширь и кверху пялясь. Такие, что нигде их ветки не кончались. А листья были в рост людской, и половины Листа могло хватить на платье с пелериной. Большие комары величиной с бугая Летали тучами, дорогу преграждая, И сабле Яноша нашлось где разгуляться: Он стаи их крошил, чтоб дальше продвигаться. Величина ворон… Вот это птички были! Одну он увидал на расстоянье мили. Сидела на суку ворона, когти скрюча,- Он принял издали ее сперва за тучу. Так витязь Янош шел страной замысловатой, Вдруг на небо легла косая тень заката. То замок короля туземного мудреный Полнеба заслонил зубцами бастиона. Ворота были в нем – я смею вас уверить - Такие, что никто не мог бы их измерить. Но вот чем я могу пытливость успокоить: Не стал бы великан ворот пустячных строить. Стал Янош и стоит: «Построен замок ловко. Наружный вид хорош. Посмотрим обстановку». Он по мосту прошел легко и без заминки. И замковых ворот раскинул половинки. И что ж он увидал! Перед столом накрытым Изволил их король обедать с аппетитом. Но знаете, что их величество жевало? Никак не угадать. Береговые скалы! Чуть Янош увидал утесистые груды, Не по душе пришлось ему такое блюдо, Но великанский царь с улыбкой хлебосола Стал потчевать его той пищею тяжелой. «Раз,- говорит,- зашел, тебе не будет спуску, Садись, не обессудь и с нами камни лускай. А то конец твоим всем потрохам-лохмотьям,- Всего как есть тебя в одежде мы проглотим». Нельзя сказать, чтоб рад он был словам царевым, Но Янош отвечал согласием готовым: «Признаться, кручи гор глотать мне непривычно, Но раз на то пошло, согласен я, отлично. Чем не пожертвуешь для светского общенья? Но сделайте тогда и вы мне одолженье. Я – издали, в трудах пути уставший странник. Прошу мне наколоть помельче ваш песчаник». Царь отколол ему на четверть пуда глыбу. «Закусывай,- сказал,- соленой этой рыбой, А на второе вот порфировая груда. Ее ты с толком ешь. Она – мясное блюдо». «Нет,-Янош возразил,-я погожу, а лучше Ты сам прожуй и съешь свой жребий неминучий». И камнем угодил в висок царя так метко, Что брызнули мозги фонтаном на салфетку. «Ну, что, не прожевал? Застряло в глотке жадной? – Со смехом говорил он королю злорадно.- Ты все шутил! Вперед наука зубоскалу: Другому в рот не суй свои кремни и скалы!» Тут великаний род был весь охвачен скорбью. Подперши головы рукой и спины горбя, Печалились они, тайком шепчась друг с дружкой. Их каждая слеза была воды кадушкой. И старший великан взмолился: «Бога ради, Наш победитель, все мы молим о пощаде! Будь нашим королем, у царственного стяга Все в верности тебе мы принесем присягу». «Он волю выразил и общий голос схода»,- Раздался в зале гул пришедшего народа. И долго там и сям твердили в перепуге: «Царь, смилуйся! Мы все твои рабы и слуги». И Янош отвечал: «Прослушав, постановим: Я королевский сан приму с одним условьем. Остаться мне нельзя. Я дальше шаг направлю И за себя у вас наместника оставлю. Берите, кто вам люб, на должность запасную. А я вас вот к чему за это обязую: Понадобитесь вы,- на мой призыв далекий Должны явиться вы в одно мгновенье ока». «Великий государь, возьми свистульку эту. Как свистнешь, мы придем хотя бы к краю света!» Так Яношу сказал из великанов старший, Униженно припав к его руке монаршей. Заслуженно гордясь своей победой громкой, Засунул он свисток в дорожную котомку. При множестве кивков и теплых пожеланий Покинул он предел державы великаньей.

21

Как долго шел он, я понятья не имею, Но чем он дальше шел, тем делалось темнее. «Я в памяти, и я не сплю, но уж неделю Не вижу я ни зги. Ослеп я, в самом деле?» Так Янош рассуждал, пришедши к заключенью, Что наступила ночь иль он теряет зренье. Он зренья не терял нисколько, и, однако, Сходилась все плотней пред ним завеса мрака. То было царство тьмы, и Янош, как незрячий, Отныне дальше шел на ощупь, наудачу. Он изредка слыхал над головою шорох Несущихся над ним каких-то стай бесперых. Не крылья птиц над ним в полете трепетали, А толпы ведьм верхом на метлах пролетали, В бессолнечность, в страну беззвездья и безлунья Слетались испокон на шабаш свой колдуньи. Сюда на сборища для плясок до упаду Столетьями они слетались кавалькадой. Они и в данный миг собрались в сердце пущи, Где лес непроходим и мрак черней и гуще. Они теснились тут вокруг костра в пещере, Как Янош подсмотреть успел сквозь щелку двери. Потрескивал огонь сухих еловых сучьев, И свешивался вниз котел с железных крючьев. Когда подкрался он к собравшейся ораве, Колдуньи были тут уже во всем составе: На цыпочках, застыв у скважины замочной, Смотрел он чуть дыша на сбор их полуночный. Скача вокруг котла, сестрицы внутрь кидали Лягушек, дохлых крыс и много всякой швали, Цветы, кровавый мох с гнилого эшафота, Людские черепа и пакостное что-то. Покамест он смотрел на сцену их разгула, Мысль невзначай одна у Яноша блеснула: «Наверное, сейчас в пещере этой гадкой Все ведьмы, сколько есть на свете, без остатка». Полез он за свистком, чтоб кликнуть великанов, Но отскочил назад, взволнованно отпрянув: Запуталась рука в каком-то колком хламе. Он стал его впотьмах ощупывать руками. То были лошади всей этой стаи храброй - У входа под скалу наваленные швабры. Он их в охапку взял и снес подальше к шуту, Чтоб ведьмы не нашли их в нужную минуту. Тогда-то засвистал он в свой свисток карманный. И только свистнул раз, явились великаны. «Высаживайте дверь! Вперед, ребята, смело!» – Скомандовал он им, и с петель дверь слетела. Ну и галдеж пошел у ведьм и суматоха! И, в довершенье бед, в чаду переполоха Хватились метел – нет! Как мы их вой опишем При этом бедствии, над ведьмами нависшем? А великаны той порою не дремали, Спасающихся ведьм на всем скаку хватали И ударяли так об землю, взяв за ножки, Что вышибали дух и плющили в лепешки. И любопытно: чуть одна из ведьм кончалась, Так постепенно тьма на небе прояснялась. Редела мгла небес, лились потоки света, Лучами солнца вся земля была согрета. Последняя из ведьм, из чертова отродья, Вилась между землей и солнцем на восходе. Кого ж он в ней признал, вглядевшись в чародейку? Бич Илушки, ее насильницу-злодейку. «Ну,- вскрикнул Янош,- дай я эту сам приплюсну!» – Из великаньих рук рванув ее искусно. Но ведьма не далась ему так просто в руки. И увильнула-прочь проворнее гадюки. «Чего стоишь как пень? Лови, дурак, неловкий!» – Он гаркнул. И в момент смял великан чертовку И, высоко ее подбросивши, как мячик, Навеки излечил от всяческих болячек. Труп ведьмы грохнулся, перелетев созвездья, В родное их село, на улицу при въезде. Все ненавидели ее и сторонились. Вороны – даже те не каркали, ленились. А в царстве тьмы с концом души ее змеиной Установился день в честь ведьминой кончины. И Янош, уходя, сжег метлы до единой, Чтоб более о них уж не было помину. С дружиною простясь и побежденным мраком, О долге службы вновь напомнил он воякам, И каждый великан ему ответил браво, Потом он влево взял, а великаны вправо.

22

Так Янош двигался, пересекая страны. Он больше не страдал. Закрылась сердца рана. И не впивалась в грудь колючею занозой С могилы Илушки обломанная роза. Он за подкладкою хранил ее отводок. В пути, когда на грудь склонял он подбородок И мельком на нее посматривал украдкой, Его охватывал какой-то трепет сладкий. Так он однажды брел. За рощей солнце село. Недолго полоса заката розовела. Угасла и она и скрылась с глаз бесследно. Дорогу осветить ей вышел месяц бледный. Уже зашла луна, когда шагавший Янош Решил привалом стать на этом месте на ночь. Не разбирая, где свалила с ног усталость, Он как попало лег, чтоб отоспаться малость. Он спал, не ведая, где он расположился, А он на кладбище забытом находился, На старом кладбище, где вольно, без ухода, Царила, буйствуя и одичав, природа. Как полночь пробило, открылись все гробницы, И бледных призраков явились вереницы. Их выдохнула глубь могил во всяких видах,- В истлевших саванах и простынях-хламидах. Они пустились в пляс, перелетая ямы, И затряслась земля от топота и гама. Ни песен их, ни их прыжков в тиши безлюдной Не слышал Янош,- так уснул он непробудно. Вдруг он замечен был одной плясавшей тенью. «Смотрите-ка, живой! – вскричало привиденье.- Захватим смельчака, похитим сумасброда, Посмевшего прийти в час нашего обхода». И сонмы мертвецов, сдвигая полукружье, Столпились вкруг него, и кончилось бы хуже, Когда бы нечисти, теснившейся в тумане, Не разогнал петух, пропевший ранней ранью. Проснулся Янош, весь от холода в ознобе. Дул ветер и качал траву среди надгробий. Встал Янош, посмотрел на плиты удивленно И далее пошел дорогой нетореной.

23

Взобрался Янош раз на горную вершину. Свет озарил верхи, не захватив долины. Был дивный мир внизу в рассветной мгле раскинут. Он ждал, что и туда лучи вот-вот нахлынут. То исчезая с глаз, то появляясь снова, Плыла звезда зари средь неба голубого И скрылась, замерев, как тихий вздох упрека, Чуть солнце поднялось, свершая въезд с востока. Вкатившись в золотой, горящей колымаге, Взглянуло солнце вниз, в простор недвижной влаги. Казалось, вдалеке теряясь, гладь морская Была объята сном, сном без конца и края. Хоть море замерло, не тронутое зыбью, Местами косяки его рябили рыбьи, Когда они, плещась, выкидывались стаей, На солнце чешуей алмазною блистая. На берегу морском была рыбачья хата. Рыбак был старый дед, седой и бородатый. Он только что хотел закинуть сеть с обрыва, Вдруг Янош стал пред ним и вымолвил учтиво: «Бог в помощь, дед! – сказал.- Услуги мне не явишь? Меня ты за море в челне не переправишь? Я б щедро заплатил, да деньги буря съела, Я в ноги поклонюсь, ты даром это сделай». «Хоть их имей, хоть нет,- ответил дед толковый,- Не надо денег мне, на что их рыболову! Морская глубина родит довольно рыбы, А это, сын мой, все, что надо мне, спасибо. Но сам-то ты сюда, скажи, попал откуда? Ведь это океан. Вот ты тут и орудуй. У океана нет конца и нет начала, И перевоза нет, чем ни дари, ни жалуй». Но Янош думал так: «‘Чем цель недостижимей, Тем манит и влечет она неудержимей. Я буду там, назло преграде ненавистной, Есть способ у меня: в свисток карманный свистну». Едва он просвистал, как тут же по призыву Явился великан пред ним трудолюбивый. «Скажи, ты можешь ли,- спросил он великана,- Со мной успешно вброд пройти по океану?» «Могу ли? – тот сказал, смеясь.- По этой луже? Взберись на шею мне и обними потуже». Послушно Янош влез, тот по земле потопал, Чуть подвернул штаны и по воде зашлепал.