Стихотворения. Рассказы. Пьесы

ГОРДИЕВ УЗЕЛ

1 Когда Македонец Рассек узел мечом, Они вечером в Гордионе Назвали его «рабом Своей славы». Ибо узел их был Одним из простейших чудес света, Искусным изделием человека, чей мозг (Хитроумнейший в мире!) не сумел Оставить по себе ничего, как только Двадцать вервий, затейливо спутанных — для того, Чтобы распутала их Самая ловкая в мире Рука, которая в ловкости не уступала Другой — завязавшей узел. Наверное, тот, завязавший, Собирался потом развязать, Сам развязать, но ему, К сожаленью, хватило всей жизни лишь на одно — На завязыванье узла. Достаточно было секунды, Чтобы его разрубить. О том, кто его разрубил, Говорили, что это Был еще лучший из всех его поступков, Самый дешевый и самый безвредный. Справедливо, что тот, неизвестный, Который свершил лишь полдела (Как все, что творит божество), Не оставил потомству Имени своего, Зато грубиян-разрушитель Должен был, словно по приказу небес, Назвать свое имя и лик свой явить полумиру. 2 Так говорили люди в Гордионе, я же скажу: Не все, что трудно, приносит пользу, и, Чтобы стало на свете одним вопросом поменьше, Реже потребен ответ. Чем поступок.

ГОСТЬ

Уже стемнело, но она усердно Про все семь лет спросить его стремится. Он слышит: режут во дворе наседку, И знает: в доме не осталось птицы. Теперь нескоро он увидит мясо. — Ешь, — просит, — ешь! — Он говорит? — Потом. — Где был вчера? — Он говорит: — Скрывался. — А где скрывался? — В городе другом! Торопится, встает, скрывая муку, Он улыбается: — Прощай! — Прощай!.. — В руке Не удается удержать ей руку… И только видит прах чужой на башмаке.

КОРОВА ВО ВРЕМЯ ЖВАЧКИ

Наваливаясь грудью на кормушку, Жует. Глядите, как она жует, Как стебелька колючую верхушку Медлительно захватывает в рот. Раздутые бока, печальный старый глаз, Медлительные челюсти коровьи. И, в удивленье поднимая брови, Она на зло взирает, не дивясь. В то время, как она не устает жевать, Ее жестоко тянут за соски, Она жует и терпит понемножку. Ведь ей знакома жесткость той руки, И ей давно на все уже плевать, И потому она кладет лепешку.

¹⁹²⁵

СОНЕТ О ЖИЗНИ СКВЕРНОЙ

Семь лет в соседстве с подлостью и злобой Я за столом сижу, плечом к плечу, И, став предметом зависти особой, Твержу: «Не пью, оставьте, не хочу!» Хлебаю свой позор из вашей чаши, Из вашей миски — радости свои. На остальные ж притязанья ваши Я говорю: «Потом, друзья мои!» Такая речь не возвышает душу. Себе в ладонь я дунул, и наружу Пробился дух гниенья. Что за черт! Тогда я понял — вот конец дороги. С тех пор я наблюдаю без тревоги, Как век мой краткий медленно течет.

¹⁹²⁵

ЛЮБИМ ЛИ ИМИ Я — МНЕ ВСЕ РАВНО…

Любим ли ими я — мне все равно, Пусть обо мне злословят люди эти; Мне жаль, что нет величия на свете, — Оно меня влечет к себе давно. Пошел бы я с великими в кабак, За общий стол мы вместе сесть могли бы; Была бы рыба — ел бы хвост от рыбы, А не дали — сидел бы просто так. Ах, если б справедливость под луною! Я был бы рад, хотя б она и мною Безжалостно решила пренебречь! А может, нас обманывает зренье? Увы, я сам — трудна мне эта речь! — Питаю к неудачникам презренье.

ИЗ КНИГИ «ДОМАШНИЕ ПРОПОВЕДИ»

О ХЛЕБЕ И ДЕТЯХ

1 Они и знать не хотели О хлебе в простом шкафу. Кричали, что лучше б ели Камень или траву. 2 Заплесневел этот хлебец. Никто его в рот не брал. Смотрел он с мольбою в небо, И хлебу шкаф сказал: 3 «Они еще попросят — Хоть крошку, хоть чуть-чуть, Кусочек хлеба черствый, Чтоб выжить как-нибудь». 4 И дети в путь пустились, Блуждали много лет. И им попасть случилось В нехристианский свет. 5 А дети у неверных Болезненны, худы, Им не дают и скверной Постной баланды. 6 И эти дети просят Дать хлебушка чуть-чуть, Кусочек самый черствый, Чтоб выжить как-нибудь. 7 Заплесневел ломоть хлеба. Мышами в лапки взят. Найдется ли у неба Хоть крошка для ребят?

¹⁹²⁰

АПФЕЛЬБЕК, ИЛИ ЛИЛИЯ В ДОЛИНЕ

1 С лицом невинным Якоб Апфельбек Отца и мать убил в родном дому И затолкал обоих в гардероб, И очень скучно сделалось ему. 2 Над крышей ветер тихо шелестел, Белели тучки, в дальний край летя. А он один в пустом дому сидел, А он ведь был еще совсем дитя. 3 Шел день за днем, а ночи тоже шли, И в тишине, не ведая забот, У гардероба Якоб Апфельбек Сидел и ждал, как дальше все пойдет. 4 Молочница приходит утром в дом И ставит молоко ему под дверь, Но Якоб выливает весь бидон, Поскольку он почта не пьет теперь. 5 Дневной тихонько угасает свет, Газеты в дом приносит почтальон, Но Якобу не нужно и газет, Читать газеты не умеет он. 6 Когда от трупов тяжкий дух пошел, Был Апфельбек сдержать не в силах слез. Заплакал горько Якоб Апфельбек И на балкон постель свою унес. 7 И вот спросил однажды почтальон? «Чем так разит? Нет, что-то здесь не то!» Сказал невинно Якоб Апфельбек; «То в гардеробе папино пальто». 8 Молочница спросила как-то раз: «Чем так разит? Неужто мертвецом?» «Телятина испортилась в шкафу», — С невинным он ответствовал лицом. 9 Когда ж они открыли гардероб, С лицом невинным Апфельбек молчал. «Зачем ты это сделал, говори!» «Я сам не знаю», — он им отвечал. 10 Молочница вздохнула через день, Когда весь этот шум слегка утих: «Ах, навестит ли Якоб Апфельбек Могилку бедных родичей своих?»

¹⁹¹⁹

О ДЕТОУБИЙЦЕ МАРИИ ФАРАР

1 Мария Фарар, неполных лет, Рахитичка, особых примет не имеет. Сирота, как полагают — судимости нет, Вот что она сообщить имеет: Она говорит, как пошел второй месяц, У какой-то старухи ей подпольно Было сделано, говорит, два укола, Но она не скинула, хоть было больно. Но, вы, прошу вас, не надо негодованья, Любая тварь достойна вспомоществования. 2 Все же деньги она, говорит, отдала, А потом затягивалась до предела, Потом пила уксус, перец туда клала, Но от этого, говорит, ослабела. Живот у нее заметно раздуло, Все тело ломило при мытье посуды, И она подросла, говорит, в ту пору, Молилась Марии и верила в чудо. И вы, прошу вас, не надо негодованья, Любая тварь достойна вспомоществования, 3 Но молилась она, очевидно, зря, Уж очень многого она захотела. Ее раздувало. Тошнило в церкви. И у алтаря Она со страху ужасно потела. И все же она до самых родов Свое положенье скрывала от всех. И это сходило, ведь никто б не поверил, Что такая грымза введет во грех. И вы, прошу вас, не надо негодованья, Любая тварь достойна вспомоществованья. 4 В этот день, говорит, едва рассвело, Она лестницу мыла. И вдруг словно колючки Заскребли в животе. Ее всю трясло, Но никто не заметил. И ей стало получше. Ломала голову — что это значит, Весь день развешивая белье. Наконец поняла. Стало тяжко на сердце. Лишь потом поднялась в свое жилье. А вы, прошу вас, не надо негодованья, Любая тварь достойна вспомоществованья. 5 За ней пришли. Она лежала пластом. Выпал снег, его надо убрать с дороги. День был жутко длинный. И только потом, К ночи, она принялась за роды. И она родила, как говорит, сына. Сын был такой же, как все сыновья. Но она не как все, хотя нет оснований, Чтоб за это над ней издевался я. И вы, прошу вас, не надо негодованья, Любая тварь достойна вспомоществованья. 6 Так пусть она рассказывает дальше О своем сыне и своей судьбе. (Она, говорит, расскажет без фальши!) Значит, и о нас — обо мне и о тебе. А потом, говорит, выворачивать стало Ее, словно качало кровать, И она, не зная, что от этого будет, С трудом заставляла себя не кричать. Но вы, прошу вас, не надо негодованья, Любая тварь достойна вспомоществованья. 7 Из последних сил, говорит, она Из своей каморки, ледяной как погреб, Едва дотащилась до гальюна И там родила, когда — не упомнит. Видно, шло к утру. Говорит — растерялась, Какой-то страх ее охватил, Говорит, озябла и едва держала Ребенка, чтоб не упал в сортир. А вы, прошу вас, не надо негодованья, Любая тварь достойна вспомоществованья. 8 Вышла она, говорит, из сортира, До этого все было молчком, Но он, говорит, закричал, и это ее рассердило, И она стада бить его кулаком. Говорит, била долго, упорно, слепо, Пока он не замолк и стал неживой. До рассвета с ним пролежала в постели, А утром спрятала в бельевой. Но вы, прошу вас, не надо негодованья, Любая тварь достойна вспомоществованья. 9 Мария Фарар, незамужняя мать, Скончавшаяся в мейсенской каталажке, Хочет всем тварям земным показать Их подлинный облик без всякой поблажки. Вы, рожающие в стерильных постелях, Холящие благословенное лоно, Не проклинайте заблудших и сирых, Ибо грех их велик, но страданье огромно. Потому, прошу вас, не надо негодованья, Любая тварь достойна вспомоществованья.

ЛИТУРГИЯ ДУНОВЕНИЯ

1 Откуда-то тетка пришла говорят 2 У нее помутился от голода взгляд 3 Но весь хлеб поедал солдат 4 Она упала в канаву от истощенья 5 И забыла навеки как есть хотят. 6 А кроны дерев без движенья И птичий не слышен хор И на вершинах гор Ни дуновенья. 7 И тут же лекарь пришел говорят 8 Он сказал; этой тетке место в могиле 9 И голодную тетку зарыли 10 И как будто бы в этом никто не виноват 11 И лекарь ухмылялся без тени смущенья. 12 А кроны дерев еще без движенья И птичий не слышен хор И на вершинах гор Ни дуновенья. 13 Но нашелся один человек говорят 14 Интересы порядка — ничто для него 15 Но история с теткой задела его 16 Он сочувственно выразил недоуменье 17 Он сказал, само собой, люди есть хотят. 18 Но кроны по-прежнему без движенья И птичий не слышен хор И на вершинах гор Ни дуновенья. 19 И тут полицейский пришел говорят 20 Он руки человеку завернул назад 21 И стукнул его два-три раза подряд 22 И тот уже не говорил, чего люди хотят 23 А полицейский сказал в заключенье: 24 Ну вот, кроны дерев без движенья И птичий не слышен хор И на вершинах гор Ни дуновенья. 25 Тут три бородатых пришли говорят 26 И сказали: это дело одному не под силу 27 Но они поплатились за это ученье 28 Их слова свели их к червям в могилу 29 Так они позабыли, чего хотят. 30 А кроны дерев без движенья И птичий не слышен хор И на вершинах гор Ни дуновенья. 31 Тут пришло сразу много людей говорят 32 Они захотели чтоб их выслушал солдат 33 Но сказал за солдата его автомат 34 И забыли эти люди, чего они хотят 35 Но на лбу их морщина залегла с тех пор. 36 Хотя кроны дерев все еще без движенья И птичий не слышен хор И на вершинах гор Ни дуновенья. 37 Тут пришел большой красный медведь говорят 38 Чуждым был медведю местный уклад 39 Но он стреляный был и не лез наугад 40 Стал он жрать этих птичек всех без исключенья. 41 Вот тут-то кроны пришли в движенье И птичий всполошился хор И на вершинах гор Есть дуновенье.

¹⁹²⁴

О ПОКЛАДИСТОСТИ ПРИРОДЫ

Ах, душистым парным молоком угощает прохладная кружка Стариковский, беззубый, слюнявый рот. Ах, пес приблудный, любви взыскуя, Порой к сапогу живодера льнет. И негодяю, который насилует в роще ребенка, Кивают приветливо вязы тенистой листвой. И дружелюбная пыль нас просит забыть поскорее, Убийца, след окровавленный твой. И ветер крики с перевернувшейся лодки Старательно глушит, заполняя лепетом горы и дол, А потом, чтобы мог сифилитик заезжий поглазеть на веселые ноги служанки, Приподымает услужливо старенькой юбки подол. И ночною порой в жарком шепоте женщины тонет Тихий плач проснувшегося в углу малыша. И в руку, которая лупит ребенка, угодливо падает яблоко, И собою довольная яблоня чудо как хороша. Ах, как ярко горят глаза мальчишки, Когда под отцовским ножом с перерезанным горлом на землю валится бык! И как бурно вздымаются женские, детей вскормившие груди, Когда полковые оркестры разносят маршей воинственный рык. Ах, матери наши продажны, сыновья унижаются наши, Ибо для моряков с обреченного судна любой островок благодать. И умирающий одного только хочет: дожить до рассвета, Третий крик петухов услыхать.

¹⁹²⁶

ПЕСНЯ ЗА ГЛАЖКОЙ БЕЛЬЯ ОБ УТРАЧЕННОЙ НЕВИННОСТИ

1 Наверное, это неправда* Хоть мне твердила мать? Себя испаскудишь и будешь не рада, Ведь чистой уже не стать. Такого не бывает Со мной или с бельем; Все пятна отмывает Рекой или ручьем. 2 В одиннадцать лет творила Такое, что молвить — срам. И плоть ублаготворила К четырнадцати годам. Пусть грязь к белью пристала, Но есть на то вода, Чистехонькое стало, Как девичья фата. 3 Я пала уже до предела, Когда появился он, И до небес смердела, Как город Вавилон. Когда белье полощут, Не надо рук жалеть, Почувствуешь на ощупь, 9/по начало белеть. 4 Когда меня обнял мой первый И я обняла его, Почувствовала, как со скверной Рассталось мое существо. Вот так с бельем бывает, Так было и со мной — Всю скверну отмывает Бегущею волной. 5 Но зря меня отмывали, Пришли худые года, И падлом и дрянью меня обзывали, И падлом я стала тогда. От жмотства мало толка, Им бабу не спасешь. Храни белье на полке — Оно грязнится все ж. 6 Но вечно не быть дурному, И вновь явился другой. И все у нас было совсем по-иному, И вновь я стала иной. Его снесешь на реку, Есть сода, ветер, свет, Подаришь человеку — И грязи больше нет. 7 Что будет? — пусть меня спросят, А я отвечу одно: Уж если белье не износят: Зазря пропадет оно. А станет вдруг непрочным, Его река возьмет, И заполощет в клочья. Я так произойдет.