Стихотворения

Цюрих, 1917

BAHNHOFSTRASSE

The eyes that mock me sign the way Whereto I pass at eve of day, Grey way whose violet signals are The trysting and the twining star. Ah star of evil! star of pain! Highhearted youth comes not again Nor old heart's wisdom yet to know The signs that mock me as I go.

Zurich, 1918

БАНХОФШТРАССЕ

Глумливых взглядов череда Ведет меня сквозь города. Сквозь сумрак дня, сквозь ночи синь Мерцает мне звезда полынь. О светоч ада! светоч зла! И молодость моя прошла, И старой мудрости оплот Не защитит и не спасет.

Цюрих, 1918

A PRAYER

Again! Come, give, yield all your strength to me! From far a low word breathes on the breaking brain Its cruel calm, submission's misery, Gentling her awe as to a soul predestined. Cease, silent love! My doom! Blind me with your dark nearness, О have mercy, beloved enemy of my will! I dare not withstand the cold touch that I dread. Draw from me still My slow life! Bend deeper on me, threatening head, Proud by my downfall, remembering, pitying Him who is, him who was! Again! Together, folded by the night, they lay on earth. I hear From far her low word breathe on my breaking brain. Come!I yield. Bend deeper upon me! I am here. Subduer, do not leave me! Only joy, only anguish, Take me, save me, soothe me, О spare me!

Paris, 1924

МОЛЬБА

Вот снова! Приди, отдай мне все, ты — мой! Зовет из мрака вкрадчивое слово С жестокой силой, с кротостью слепой, Как бы смиряя ужас в обреченном. Молчи, любовь! Мой рок! Накрой меня своею темнотой, о, сжалься, враг мой милый! Невыносимым хладом лба коснись, Вытягивай живые жилы Из сердца! Ниже, ниже наклонись, Грозя и муча, мстя и сострадая За все, чем стал, чем был! Вот снова! Из шелеста ночного, ветрового, из тьмы, что впереди, Зовет чуть слышно вкрадчивое слово, Терзая слух и мозг: приди, приди! Я здесь. Я — твой, блаженный мой мучитель! Прими, утешь, спаси! О, пощади!

Париж, 1924

Стихи на случай

THE HOLY OFFICE

Myself unto myself will give This name Katharsis-Purgative. I, who disheveled ways forsook To hold the poets' grammar-book, Bringing to tavern and to brothel The mind of witty Aristotle, Lest bards in the attempt should err Must here be my interpreter: Wherefore receive now from my lip Peripatetic scholarship. To enter heaven, travel hell, Be piteous or terrible One positively needs the ease, Of plenary indulgences. For every true-born mysticist A Dante is, unprejudiced, Who safe at ingle-nook, by proxy, Hazards extremes of heterodoxy, Like him who finds a joy at table Pondering the uncomfortable. Ruling one's life by common sense How can one fail to be intense? But I must not accounted be One of that mumming company With him who hies him to appease His giddy dames' frivolities While they console him when he whinges With gold-embroidered Celtic fringes — Or him who sober all the day Mixes a naggin in his play — Or him who conduct 'seems to own', His preference for a man of 'tone' — Or him who plays the rugged patch To millionaires in Hazelhatch But weeping after holy fast Confesses all his pagan past — Or him who will his hat unfix Neither to malt nor crucifix But show to all that poor-dressed be His high Castilian courtesy — Or him who loves his Master dear — Or him who drinks his pint in fear — Or him who once when snug abed Saw Jesus Christ without his head And tried so hard to win for us The long-lost works of Eschylus. But all these men of whom I speak Make me the sewer of their clique. That they may dream their dreamy dreams I carry off their filthy streams For I can do those things for them Through which I lost my diadem, Those things for which Grandmother Church Left me severely in the lurch. Thus I relieve their timid arses, Perform my office of Katharsis. My scarlet leaves them white as wool Through me they purge a bellyful. To sister mummers one and all I act as vicar-general And for each maiden, shy and nervous, I do a similar kind service. For I detect without surprise That shadowy beauty in her eyes, The 'dare not' of sweet maidenhood That answers my corruptive would'. Whenever publicly we meet She never seems to think of it; At night when close in bed she lies And feels my hand between her thighs My little love in light attire Knows the soft flame that is desire. But Mammon places under ban The uses of Leviathan And that high spirit ever wars On Mammon's countless servitors Nor can they ever be exempt From his taxation of contempt. So distantly I turn to view The shamblings of that motley crew, Those souls that hate the strength that mine has Steeled in the school of old Aquinas. Where they have crouched and crawled and prayed I stand the self-doomed, unafraid, Unfellowed, friendless and alone, Indifferent as the herring-bone, Firm as the mountain-ridges where I flash my antlers on the air. Let them continue as is meet To adequate the balance-sheet. Though they may labour to the grave My spirit shall they never have Nor make my soul with theirs at one Till the Mahamanvantara be done: And though they spurn me from their door My soul shall spurn them evermore.

(August 1904)

СВЯТАЯ МИССИЯ

Я — катарсис. Я — очищенье. Сие — мое предназначенье. Я не магическая призма, Но очистительная клизма. Оцените ль, друзья, поймете ль, Как мил мне древний Аристотель? Я проституток и кутил Перипатетике учил. Мой образ мыслей не обычен, А крайне перипатетичен, Но толковать меня не надо. Сам изложу свои я взгляды. Итак, любому, полагаю, Стремись он к аду или раю, Для посрамленья сатаны Мы отпустить грехи должны. Несчастным людям волю дайте! Ведь даже сам великий Данте С соизволенья римских пап Порой был в ереси неслаб. Так ныне разве нас обидит Тот, кто с изнанки мир увидит? Давно проторенным путем Мы вряд ли далеко уйдем. Меня, однако, не мешайте С известной шутовскою шатией: Ни с тем, кто всем поведать рад, Что он в душе — аристократ, Ни с тем, кто кинулся в объятья К прелестной ведьме в кельтском платье И, словно любящий супруг, Залез к ней прямо под каблук, Ни с тем, кто сам не пьет ни грамма, Но всякий раз, как пишет драму, Нальет герою двести грамм, А после пьяный ходит сам, Ни с тем, кто верит, что на свете Есть только «комильфо» и «эти», Ни с тем, кто, как на божество, Глядит на Мэтра своего, Ни с тем, кто вьется каждый вечер Пред богачами в Хэзел-пэтче, А о Великом о посту Так кается, что нос в поту, Ни с тем, кто ночью торопливо Тайком от всех глотает пиво, Ни с тем, кто в сумраке ночном Однажды встретился с Христом (Отмечу, правда, что — увы! — Христос тот был без головы…). Что ни паяц, то корчит гения Читателю на удивление. А я — покорнее раба. Я всем им — сточная труба. Их манят светлые высоты, А я смываю нечистоты.